— Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы учиться у сильного и грамотного противника, товарищ генерал-лейтенант. Петр Первый не считал зазорным учиться у шведов, товарищ Сталин говорил о заимствовании передового опыта у капиталистических государств. В своем рапорте на ваше имя я, как мне представляется, вполне аргументировано доказал, что тройки себя изжили, они препятствуют…
— Я читал ваши так называемые аргументы, то-ва-рищ полковник, — перебил Кукушкина Новиковский. — И не вижу в них ни малейшего смысла. И не только я, но и командование ВВС Красной армии. И больше этот вопрос советую вам не поднимать. Если не хотите нажить себе неприятности.
Командующего армией поддержал начальник политотдела Севский:
— Странно, — произнес он насмешливо, — что вы, полковник, не замечаете очевидных факторов: суммарный огонь трех самолетов больше, чем двух. Помножьте это на большевистский моральный дух, коммунистическую идеологию, русскую смекалку и ненависть к проклятым фашистским агрессорам и вы получите тот результат, который не учли в своих так называемых аргументах…
— Все, хватит! — бросил Новиковский, поднимаясь из-за стола. — Разговор окончен. Синоптики дают на завтра летную погоду. Имейте это в виду. Желаю успеха, — и при полном молчании покинул помещение вместе со своей свитой.
Полковник Кукушкин не сдвинулся с места. Он чувствовал себя опустошенным и униженным…
Глава 28
На другой день погода действительно улучшилась, и с раннего утра начались полеты по прикрытию штурмовиков и бомбардировщиков, схватки с немецкими истребителями, пошли потери — что ни день, то к вечеру в столовой одно-два места пустуют, стоят тарелки, лежат ложки-вилки, а есть ими некому. И ничто не помогает — даже то, что Кукушкин не выглядывает в окно.
«Что-то не так, — думает он по ночам, ворочаясь на узкой кровати. — Видать, и вправду немцы перебросили на наш участок фронта одно из своих лучших истребительных соединений. Летчики говорят, что все „мессеры“ разукрашены, как новогодние игрушки, всякие знаки на них и страшенные морды. Надо будет слетать самому и посмотреть, что за асы такие к нам пожаловали».
Но самому полковнику Кукушкину слетать никак не получается. Если непогода делает передышку, поднимается почти весь полк, его дело — провожать и встречать, и единственное, что он может себе позволить — погонять над аэродромом молодых летчиков в парном учебном бою. И в непогоду Кукушкин не дает никому придаваться унынию, занимая летчиков изучением теории и матчасти, изнуряя их в небольшом спортзале физическими упражнениями и чисткой снега.
В один из февральских дней, когда после полудня снегопад неожиданно прекратился и облачность несколько приподнялась над укутанной снегом землей, Кукушкин вызвал к себе Воронова, недавно вернувшегося из Москвы с Золотой Звездой Героя на широкой груди, и предложил вдвоем слетать на разведку в сторону Вязьмы.
— Пойдешь ведущим, — излагал задачу Кукушкин. — Надо посмотреть, что у фрицев в тылу делается. Там наши в окружении дерутся, приказано сбросить им медикаменты и пакет. Искать своих будем на бреющем. На обратном пути, если встретим фрицев, атакуем. Проверим лишний раз работу в паре. Рано или поздно, а переходить на пары придется. Надо к этому быть готовыми. Ну, и, как говорится, поищем себе чести, а полку славы.
Взлетели друг за другом по узкой, очищенной от снега полосе. Едва оторвавшись от земли, убрали шасси и взяли курс на Вязьму. Видимость то более-менее, то ни к черту. Шли сперва вдоль железной дороги, потом вдоль русла реки, оставляя в стороне деревни и села, проскочили над своими окопами, потом над немецкими. Промелькнули танки, пушки, но никто не выстрелил. И не удивительно: два самолета неожиданно выскакивали из снежной мути и в ней же растворялись, — тут и головы поднять не успеешь.
Не долетая до Вязьмы, пошли к югу, туда, где в окружении дрались кавалеристы генерала Белова, десантные батальоны и пехотные дивизии 33-й армии генерала Ефремова. Эти части должны были взять Вязьму и тем завязать горловину мешка, в котором оказалась бы Ржевско-Вяземская группировка противника, но не взяли: немцы оказались и сильнее, и тоньше, чем предполагал командующий фронтом Жуков, в результате наступающие армии сами оказались в мешке.
Здесь оба самолета немного покружили над лесом, обнаружили стоящих у коновязей лошадей, потом заметили группу машущих руками людей, сбросили над ними два тюка с медикаментами, в одном из которых был пакет, покачали крыльями и пошли назад.
Капитан Воронов вел самолет уверенно, полковнику Кукушкину оставалось только идти за ним, как привязанному, чтобы не потерять из виду: погода снова начала портиться, иногда попадали в снежный заряд, тогда ведомый видел лишь тень от впереди летящего самолета, да и та иногда растворялась в снежной круговерти. Все-таки выбрались, впереди несколько даже разъяснилось, и вот она — Вязьма. Замелькали под крыльями разрушенные и сгоревшие дома, железнодорожная станция, составы на ней, машины, танки.
Воронов покачал крыльями, что на языке летчиков, не имеющих радиостанций, означало: «Внимание! Приготовиться в бою! Делай, как я!» Кукушкин догадался, что Воронов хочет атаковать станцию.
За Вязьмой поднялись повыше, развернулись, пошли назад. Земли почти не видно, Воронов рассчитывал по времени, затем, когда внизу замелькали окраины, несколько снизились, над городской площадью вошли в пике и ударили из пулеметов и пушек по всему, что там двигалось и стояло, а там было полно грузовых машин и бронетранспортеров, свернули к железнодорожной станции, пронеслись над эшелонами, над пыхтящими паровозами. Вышли из пике уже за городом, сделали горку, снова пошли назад и — новая атака. А там горели вагоны, два паровоза стояли окутанные паром, на площади тоже что-то горело и даже, похоже, взрывалось. Значит, не впустую сработали. На этот раз их встретили огнем зенитки, но они слишком быстро проскочили над целью и снова ушли в облака. В облаках, чтобы не столкнуться, разошлись в разные стороны, снова соединились лишь над лесом и пошли к своему аэродрому.
— Ну как? — спросил Воронов, когда они с Кукушкиным, оставив парашюты мотористам, сошлись под навесом курилки и жадно сделали по нескольку затяжек «Беломором».
— Нормально. Жаль, «мессеров» не встретили.
— Жаль, конечно, но у меня, между прочим, товарищ полковник, ни одного патрона не осталось.
— У меня, между прочим, товарищ капитан, тоже.
Воронов, коротко хохотнув, уточнил:
— Зато рубаху хоть выжимай.
— Нормально. Так и должно быть. Не к теще на блины летали, — без тени улыбки оценил признание Воронова Кукушкин. Посмотрел на небо, на стоящие самолеты оценивающим взглядом, заключил: — Завтра, если повезет, слетаю еще. И ты тоже. С кем-нибудь из молодых. — Бросил окурок в урну и пошагал к штабу, раскачиваясь на ходу, будто шел по палубе корабля.
«Досталось старику, — с сочувствием подумал Воронов, глядя вслед командиру. — Но ничего, молодцом Батя. Иному молодому сто очков вперед даст».
И тоже пошагал, но несколько в другую сторону — к тепляку, рубленой избушке, над крышей которой ветер трепал дым, вываливающийся из железной трубы, где в ожидании полетов коротали время летчики его эскадрильи. Куртка капитана была распахнута, шлемофон сдвинут на затылок, порывы ветра кидали ему в лицо и грудь колючие снежинки, а Воронову все еще было жарко.
Но назавтра слетать в паре не удалось, хотя погода и разъяснилась настолько, что немцы тоже возобновили свои полеты. Снова полк летал на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, снова вступали в бой с немецкими истребителями, снова были потери. И чаще всего потому, что тройки в коловерти скоротечного боя распадались, не выдерживая строя, откалывался кто-то из ведомых и становился легкой добычей противника. Зато оставшаяся пара вела себя значительно увереннее и спуску «мессерам» не давала. И полковник Кукушкин стал посылать свои истребители парами, в приказе по полку делая оговорку: «… ввиду некомплекта звеньев и неслетанности пополнения». Эта оговорка должна была отвести от него обвинение в самоуправстве, пренебрежении инструкциями, нарушении дисциплины и прочих грехах.
Полеты только что закончились. Сегодня потерь в полку не было. Может, повезло, может сработало новшество. До темноты еще оставалось часа полтора. Кукушкин давал последние инструкции ведомому, старшему сержанту Чаплиеву, рыжеватому девятнадцатилетнему парнишке, два месяца как прибывшему в полк с пополнением. Они с этим Чаплиевым не раз барражировали над своим аэродромом, отрабатывая слаженность в исполнении маневров. Впрочем, не только с ним, но Чаплиев нравился ему своей дисциплинированностью, цепкостью и выносливостью. И стрелял он хорошо, правда, пока лишь по наземным мишеням.
— Значит, так, сержант, — говорил Кукушкин своим занудливым голосом. — От меня ни на шаг, никаким соблазнам не поддаваться, следить за воздухом и обо всем докладывать мне соответствующим образом!
— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил Чаплиев, глядя на Кукушкина преданными рыжеватыми глазами.
— Тогда по коням.
Этот вылет должен быть свободной охотой, в журнале полетов, однако, он будет отмечен как тренировочный полет в прифронтовую зону — все для того же начальства.
Кукушкин и на этот раз пошел к Вязьме. Но они еще не пересекли линию фронта, как заметили девятку «юнкерсов», возвращавшихся с бомбежки наших тылов. И самое удивительное — без прикрытия. То ли немцы рассчитывали на притупление бдительности русских по причине приближающейся ночи, то ли прикрытие ушло на свои аэродромы, израсходовав горючее.
Немцы летели на высоте двух километров. Кукушкин с Чаплиевым шли на полкилометра ниже. Кукушкин решил атаковать снизу.
«Юнкерсы» быстро наплывали в перекрестие прицела, росли, все более заслоняя небо. Оба «Яка» лезли вверх по пологой кривой, немцы, судя по всему, их еще не заметили на фоне бело-темных пятен земли. Когда осталось метров двести, Кукушкин выровнял самолет, откинул предохранительную скобу и нажал на гашетку. Дымные струи вырвались с боков фюзеляжа, дрожь сотрясла его корпус, — и Кукушкин увидел, как разлетается плексиглас кабины последнего «юнкерса», тут же слегка сработал штурвалом на себя, снова задрал нос, опять нажал на гашетку, как только второй самолет ввалился в перекрестие прицела.