— Из показаний пленных нам известно, что в дивизиях осталось не более пятидесяти исправных танков. В некоторых частях отмечена эпидемия тифа, много обмороженных и больных, зимнего обмундирования нет, зимнюю одежду отбирают у населения и пленных, раздевают наших погибших бойцов, продовольственное снабжение недостаточно, в ротах по тридцать-сорок человек. Однако моральное состояние немецких войск все еще высокое, в свою конечную победу солдаты и офицеры верят, считают, что нынешние неудачи временные. К тому же дисциплину в войсках немецкое командование подтянуло, любое нарушение дисциплины или невыполнение приказов командования караются смертью или штрафными ротами и батальонами. Что касается артиллерии, то потери ее сравнительно не велики, однако при сильных морозах гидросистемы не работают. Боеприпасы на армейских складах имеются, но подвоз ограничен. Сейчас происходит замена некоторых дивизий на новые, переброшенные из Европы. Пока есть точные сведения о пяти таких дивизиях…
— Что известно о перебросках немецких войск по железным дорогам в полосе нашего фронта?
— Почти ничего, товарищ командующий, — ответил полковник, не ломая взгляда своих дерзких серых глаз под придавливающим взором командующего. — В тылу у нас практически нет разведывательной агентуры, оснащенной надежными радиопередающими устройствами. Сведения о железнодорожных перевозках отрывочны и весьма приблизительны. Авиаразведка действует эпизодически в связи с плохими погодными условиями и активным противодействием немецкой авиации, наша аппаратура для фотосъемок далека от совершенства, ночная авиаразведка практически отсутствует, да и специальных самолетов, предназначенных для авиаразведки у нас практически нет. Партизаны локализованы в лесных массивах и не имеют выхода к дорогам. Мы только налаживаем агентурную сеть за линией фронта. Это не может делаться быстро. Спешка ведет к тому, что забрасываемые в тыл разведгруппы подготовлены весьма слабо, многие так и не выходят на связь. Но мы усиленно работаем в этом направлении…
— Работают они… — проворчал Жуков, хорошо понимая, что большего спросить с разведки нельзя: действительно, сразу все не наладишь. Спасибо еще, что не выдумывает и не врет. Но и без данных о противнике ставить перед войсками фронта вполне обоснованные задачи, все равно, что ходить по лесу с завязанными глазами. Поэтому и случаются неожиданные удары немцев то там, то тут, что разведка не дала сведений о сосредоточении войск противника, о его перегруппировках. Даже такие подарки, как образовавшиеся в результате наступления войск фронта разрывы и бреши в немецких порядках, выявлялись далеко не сразу, использовались неумело. Надо будет поставить перед Верховным вопрос о более интенсивной работе разведорганов всех уровней, без этого воевать нельзя. А еще хорошо бы командный состав до уровня дивизий посылать на краткосрочные курсы, на которых поднатаскивать командиров на основе полученного опыта… Впрочем, не сейчас, а когда полегчает.
— Что у вас еще? — спросил Жуков, закончив свои молчаливые рассуждения.
— В полосе 39-й армии сегодня утром захвачен в плен немецкий офицер связи: его самолет заблудился и сел в расположении наших войск. При нем оказались карты и документы, которые сейчас переводятся.
— А не подбросили немцы нам этого офицера? Почему он не уничтожил документы? — Жуков смотрел на полковника с недоверием, но тот ничуть не смутился.
— Никак нет, товарищ командующий. Командир батальона, на участке которого сел самолет, не растерялся, послал к самолету бойцов, одетых в маскхалаты и с немецкими автоматами.
— В каком звании этот немец?
— Майор.
— Я хочу сам поговорить с ним.
— Когда прикажете?
Жуков глянул на часы, задумался на несколько секунд.
— Давай в шестнадцать часов.
— Слушаюсь, товарищ командующий.
— Ладно, можешь быть свободным, — отпустил Жуков начальника разведки и повернулся к начальнику штаба фронта генералу Соколовскому.
— Командира батальона и всех, кто участвовал в захвате самолета, наградить. Это первое. Второе: надо просить у Ставки хотя бы две армии, сотни три-четыре танков, желательно тридцатьчетверок и КВ, снарядов и более активной авиационной поддержки. Только в этом случае мы сможем разорвать фронт немецких армий в Ржевско-Вяземском мешке, затянуть его горловину и уничтожить противника по частям.
— Боюсь, Георгий Константинович, что Верховный нам ничего не даст. Я уже обращался к Шапошникову — никакого толку. Как вы знаете, большие силы заняты в Крыму, наметился успех в районе Харькова и Ленинграда, поэтому большинство резервов направляется на эти фронты с задачей деблокировать Ленинград и разгромить Северную группировку немецких войск, а на юге — освободить Крым и Донбасс, — сообщил начштаба и вопросительно посмотрел на Жукова, уверенный, что тот, будучи членом Ставки, знает значительно больше.
Но Жуков ничего не сказал. Да, он знал о планах Ставки, но был против этих планов, полагая, что время активных действий для Красной армии еще не пришло не только по причине нехватки сил и техники, но и отсутствия опыта больших наступлений, что показало наступление под Москвой. Лучше измотать немцев активной обороной, скопить резервы, а уж потом наступать, и обязательно с прорывами на флангах, охватом значительных группировок противника, их уничтожением. Однако Сталин отверг все аргументы Жукова, в этом его поддержали Тимошенко, Ворошилов, Буденный, командующие фронтами, поддержали кто из желания угодить Сталину, а кто по недальновидности.
Предыдущие бои во время отступления Красной армии в летние месяцы сорок первого показали, что неподготовленные контрудары советских войск по ударным группировкам противника лишь частично решают поставленные задачи. Более того, такие контрудары ведут к большим потерям в живой силе и технике, что в свою очередь ведет к разрывам фронтов и усугублению положения советских войск. Правда, в той обстановке ничего другого сделать было нельзя, но обстановка изменилась, а методы остались все теми же. Однако наступательная доктрина, увы, все еще себя не изжила, Сталин продолжает цепляется за нее, хотя на словах стоит за сочетание жесткой обороны с контрударами в тех или иных местах огромного фронта. В этом есть свой резон, но — Жуков это понимал теперь особенно четко — такая тактика должна вызреть не только в головах верховного командования, но и командующих фронтами, армиями, дивизиями. Вплоть до командиров полков, батальонов и рот. Между тем до этого еще далеко. Поэтому Жуков стоял за жесткую оборону. Он был уверен, что время работает на Красную армию, что хорошо подготовленное наступление нанесет врагу больший урон, будет стоить меньших жертв, следовательно, неминуем выигрыш в пространстве и времени…
Впрочем, как знать, может, он, Жуков, и ошибается — хотя бы уже потому, что Сталин знает больше и смотрит дальше, не посвящая Жукова в свои знания обстановки на всех театрах военных действий и потенциальных возможностей как Германии, так и ее союзников. Но чутьем военного человека, информированного не только о делах своего обширного фронта, но и других советско-германских фронтов, Жуков чувствовал превосходство противника не столько в силах, сколько в умении и знаниях, в заряженности на победу, которую поражение под Москвой лишь поколебало, но не сломило.
«У немцев по тридцать-сорок человек в ротах, а у нас и того меньше, — думал Жуков, прикидывая, что можно еще сделать для ликвидации мешка, который поглощает слишком много сил и, к тому же, может стать трамплином для нового удара немцев на Москву. — Думать, что мы уже выиграли войну, так же наивно и опасно, как и представлять немецкие армии уже полностью разгромленными и потерявшими свою боевую мощь. Артиллерии у них больше, авиации тоже. К тому же используют они и то и другое более эффективно, чем мы. Мы их только потрепали, но не разбили, мы еще учимся воевать, а они свое умение не растеряли, приобрели новый опыт, который еще скажется… Так что же делать?»
— Так что будем делать, Василий Данилович? — обратился Жуков к Соколовскому. — Придется исходить из того, что имеем.
— Я думаю, что нам прежде всего надо помочь выйти из окружения частям 33-й армии, Первого гвардейского кавкорпуса и десантникам. Для этого надо организовать встречные удары со стороны окруженных и частей 39-й армии. Надо поскрести по нашим тылам и набрать хотя бы одну полнокровную дивизию, стянуть к месту прорыва побольше артиллерии, использовать авиацию Московской зоны ПВО.
— Ну что ж, давай этим и займемся, согласился Жуков, хотя вызволять окруженные части не входило в его планы: они приковывали к себе значительные силы противника, предоставляя командующему фронтом возможность маневрировать своими. Да и предыдущие попытки прорваться к окруженным извне приводили к высоким потерям, не достигая поставленной цели. Однако в любом случае готовиться к этому надо, и более тщательно.
— Майор танковых войск Боровски! — вытянулся перед Жуковым рослый чернявый немец, лет тридцати с небольшим. Держится с достоинством, даже с некоторым вызовом.
— Скажи ему, — обратился Жуков к переводчику, — что перед ним командующий Западным фронтом генерал армии Жуков.
Немец напряженно вслушивался в чужую речь, но смотрел не на переводчика, а на Жукова, который, задав вопрос, опустился на лавку у стены и показал рукой, чтобы майор, вскочивший при его появлении, снова сел на свое место.
Какое-то время они молча рассматривали друг друга. Затем Жуков спросил:
— Откуда вам стало известно о нашем ударе на Вязьму со стороны Ржева и Юхнова?
Майор снисходительно пожал плечами.
— Во-первых, радиоперехват переговоров штабов ваших армий в полосе фронта; во-вторых, анализ перевозок войск по железным дорогам и сосредоточение ваших ударных группировок в соответствующих районах; в-третьих, действия ваших разведывательных батальонов в полосе предполагаемого наступления; в-четвертых, показания пленных. — И добавил, едва заметно у