смехнувшись: — Азбучная истина, господин генерал.
— Из каких источников вы получаете данные о перевозках советских войск по железным дорогам?
Майор на мгновение замялся, вновь усмехнулся, но Жуков смотрел на него тяжелым, придавливающим взглядом, а в помещении стояла такая тишина, что майор почувствовал: ответ на этот вопрос решает его судьбу. Он пожал плечами: мол, о чем тут спрашивать, но все-таки ответил:
— Агентурная разведка и разведка с помощью авиации. — Помолчал немного, затем добавил: — К тому же, господин генерал, ваши войска при движении к фронту идут открыто, в основном днем, так что обнаружить их не сможет разве что слепой.
Жуков поднялся и молча вышел из помещения.
Собственно говоря, он не нашел в словах пленного ничего нового. Беспечность командования отдельных частей и штабов беспредельна, никакие самые грозные приказы на людей не действуют, а если действуют, то в течении непродолжительного времени, затем все повторяется. Черт его знает, почему! То ли презрение к противнику, заложенное в русского человека издревле, когда предупреждение «Иду на вы!» считалось высшей доблестью, то ли тут обычное разгильдяйство и непонимание ситуации, то ли полнейшая безграмотность. Скорее всего, все, вместе взятое. Однако для Жукова было сейчас важнее, чтобы протокол допроса попал к Сталину, а Сталин ткнул в него носом Берию, который совсем недавно в присутствии Жукова заверял Верховного, что его контрразведка действует настолько эффективно, что если и появляются у нас в тылу какие-то группы немецких шпионов, то они быстро обнаруживаются и ликвидируются, почти ничего не успев передать за линию фронта.
Глава 6
— Жуков просит две армии, товарищ Сталин, — произнес маршал Шапошников ничего не выражающим голосом и замолчал: ему показалось, что Верховный хочет что-то сказать.
Начальник Генштаба сидел за столом в кабинете Сталина, смотрел поверх очков, отмечая едва заметные изменения в почти неподвижном лице Верховного Главнокомандующего. Шапошников знал, что нужен Сталину в качестве беспрекословного исполнителя его воли, но душой всегда мучился и переживал, когда Сталин требовал от него реализации невыполнимых планов и распоряжений.
— А также танки и артиллерию, — добавил он, не дождавшись от Сталина ни слова. — Обещает в этом случае ликвидировать части Девятой полевой и Четвертой танковой армии немцев в Ржевско-Вяземском мешке… — Снова помолчал, ожидая реакции Сталина, не дождался, продолжил: — С оперативной точки зрения Ржевско-Вяземский мешок, горловина которого остается открытой, представляет большую опасность для Москвы, и наверняка немцы так упорно держатся в нем, что понимают его значение для летней кампании нынешнего года. К тому же этот мешок удерживает вокруг себя непозволительно много наших войск…
— Вот именно, что у Жукова много войск, — проворчал Сталин. — Пусть воюет не числом, а умением. У товарища Сталина нет лишних армий. Даже лишних дивизий нет. Что касается артиллерии, то можно выделить ему кое-что из РГК[4]. — Прошелся вдоль стола, остановился вдали и, будто разговаривая сам с собой: — Нам надо создавать боеспособные резервы, чтобы не остаться голыми перед летней кампанией. Мы должны нанести немцам сокрушительный удар по всей линии фронта. Теперь уже ясно, что Гитлер не сможет восстановить былую мощь своих армий, упреждающий удар по его ослабленным войскам решит исход войны в нашу пользу.
— Я совершенно с вами согласен, товарищ Сталин, — склонил длинную голову Шапошников, хотя согласен был далеко не совершенно. И, чтобы заглушить в себе это несогласие, принялся вслух обосновывать точку зрения Сталина: — По данным разведки резервов у немцев практически никаких. Надо иметь в виду и тот факт, что в этом году они хотят взять из промышленности еще около миллиона квалифицированных рабочих, заменив их военнопленными и интернированными из западных областей СССР, что безусловно скажется как на качестве продукции, так и на ее количестве…
Сталин кивал головой: Шапошников лишний раз подтверждал его взгляды на военно-политическое и экономическое положение СССР и Германии на лето сорок второго года. А Жуков… Жуков неплохо разбирается в тактике, кое-как в оперативном искусстве, но очень мало смыслит в стратегии, тем более в политике, в то время как стратегия и политика решают все.
— Мы должны измотать немецкие войска в зимних условиях, к которым они подготовлены значительно хуже, чем Красная армия, — заговорил наконец Сталин, расхаживая вдоль стола. — На центральном и северном участках советско-германского фронта мы эту задачу практически решили. У нас пока плохо получается в Крыму по причине слабого руководства операциями со стороны командования Крымским фронтом и Юго-западного направления в целом. Но под Ростовом получилось. Под Харьковом тоже. Надо продолжать наступление где только можно, сковывая немецкие армии, лишая их маневра. Мы должны прорвать блокаду Ленинграда и отбросить немцев на линию Нарва-Витибск-Орша. Для нас очень важно освободить Донбасс. В то же время готовить резервы для новых наступлений на противника. Пусть Жуков и Конев продолжают наступление теми силами, которые у них имеются. Для решения других задач нужны другие обстоятельства.
Теперь Шапошников кивал головой, стараясь не думать, к чему может привести это решение Сталина, основанное, как представлялось начальнику Генштаба, на предвзятых оценках противника и собственных сил. Он знал, что когда вернется от Сталина в Генштаб и станет посвящать в планы Верховного своих ближайших помощников, то непременно встретит решительные возражения со стороны Василевского и других штабистов, и эти возражения нельзя будет оспорить. Однако самому ему приводить подобные возражения Сталину не хватало ни сил, ни воли.
«Пора уходить на покой, — уныло думал маршал, следя глазами за медленно движущейся по кабинету приземистой фигурой Сталина. — И годы берут свое, и со здоровьем совсем никуда. Быть может, Василевский на моем месте сумеет вести себя по-другому: он моложе и независимее, на него не давит груз прошлых ошибок и пристрастий».
— Черчилль прислал телеграмму на имя Верховного Главнокомандующего Красной армии, — донесся до Шапошникова глуховатый голос Сталина, — в которой поздравляет нас с победой под Москвой. Теперь, надо думать, Англия и Америка увеличат нам поставки вооружений и материалов, что в известной степени поможет нам в предстоящих сражениях с немцами. К тому же наша промышленность на Урале и в Сибири набирает темпы, так что к лету положение с вооружением и боеприпасами у нас выправится. Генштаб должен иметь в виду это обстоятельство при планировании кампании на лето этого года… Кстати… — Произнеся это слово, Сталин остановился напротив начальника Генштаба, смотрел на него снизу вверх слегка сощуренным взглядом табачных глаз, и только затем, что-то решив для себя, продолжил: — Кстати, как вы смотрите на сообщение агентурной разведки, что немцы собираются этой весной наступать исключительно на южном участке фронта? Что это — правда или попытка ввести нас в заблуждение?
— Пока, товарищ Сталин, ничего не говорит в пользу этого сообщения. А если учесть, с какой настойчивостью Гитлер цепляется за территорию Ржевско-Вяземской кишки, то это заставляет думать, что именно здесь будет сосредоточен удар его войск. Генштаб полагает, что два наступления с решительными целями немцы не потянут.
— А что вам говорит назначение фельдмаршала фон Бока командующим группой армий «Юг»? Эта хитрая лиса не случайно появилась на юге. Или я ошибаюсь?
— Никак нет, товарищ Сталин! Вы не ошибаетесь. Гитлер явно затеял какую-то игру. Но понятна она станет после подтверждения или опровержения полученных разведданных.
Сталин на это ничего не сказал, прошелся до двери и обратно, снова остановился напротив Шапошникова. А тот стоял, прямой, как перпендикуляр, ждал обычных слов Сталина, предваряющих расставание: мол, «я надеюсь», и «держите меня в курсе». Но Сталин произнес совсем другие слова:
— Как ваше здоровье, Борис Михайлович? Вид у вас, я бы сказал, весьма болезненный.
— Неважное, товарищ Сталин. К сожалению.
— Что говорят врачи?
— Ничего утешительного.
Сталин приблизился почти вплотную, заглянул в тусклые глаза маршала, подумал: «Еще шестидесяти нет, а вид семидесятилетнего старика». Вслух же произнес, доверительно дотронувшись рукой до локтя начальника Генштаба:
— Потерпите еще немного: дальше будет легче. Кстати, кого вы метите в свои преемники?
— Василевского, товарищ Сталин.
— Согласен. С одним условием, что он наберется у вас опыта и вашей мудрости.
Борис Михайлович выдавил слабую улыбку на своем лице, подумав, что вряд ли Василевскому понадобится такая мудрость, какую обрел сам Шапошников, изо всех сил стараясь не сорваться вниз с верхушки достигнутой власти. И не дай ему бог приобретать эту мудрость, платя за нее душевными муками и разладом со своей совестью.
Глава 7
Василий Мануйлов слишком поздно догадался, что на улице что-то происходит — что-то такое, что связано с едой. Если бы там не закричали, он бы так и продолжал лежать на кровати, безучастный к окружающему миру. Но когда услышал крик, крик отчаяния и боли, какая-то сила заставила его сползти с кровати, добрести до замерзшего окна, соскрести со стекла полоску инея. Он припал к этой полоске глазом и сквозь зыбкий туман разглядел, как на улице несколько человек рвали павшую лошадь. Василий засуетился, влез в зимнее пальто с каракулевым воротником, купленное в тридцать девятом по талону за ударную работу, шапка и так была на нем, схватил нож, выкованный им когда-то — господи, как давно это было! — из полоски подшипниковой стали, и заспешил на улицу. Он действительно спешил, и ему казалось, что делает он все быстро, на самом же деле двигался еле-еле, каждое движение давалось ему с трудом. Когда он наконец выбрался на улицу, павшей лошади там не было. Не было — и все тут. Исчезла и телега. Василий долго стоял и растерянно оглядывался: не может быть, чтобы ему померещилось. Ведь он собственными глазами видел и эту лошадь, — правда, уже более чем наполовину ободранную, — и людей, склонившихся над нею, видел телегу с поднятой оглоблей. Но ни лошади, ни ее костей и шкуры, ни телеги. Только бабка какая-то все еще возится, сидя на корточках, на том самом месте, где лежала павшая лошадь.