— Передайте товарищу Сталину, товарищ Ворошилов, что мы сделаем все, чтобы с честью выполнить поставленную перед нами задачу, — тут же заверил Мерецков.
Уж чего-чего, а угождать начальству и угадывать его ходы, Кирилл Афанасьевич был мастер не из последних. Он сразу же догадался, зачем к нему прислали Власова, и в его голове, — не менее круглой, хотя и без усов, — уже крутились всякие планы, как от этого нежеланного соперника отделаться и свалить на него в будущем все неудачи фронта. А они преследуют Волховский фронт с самого начала наступательной операции, и конца-краю им не видно. Зато Сталин может снова назначить его командовать армией. И даже дивизией. Или — того хуже — снова отдать под Трибунал.
— Я думаю, товарищи, что сперва надо хорошенько пообедать с дороги, а потом уж заниматься делами, — предложил Мерецков, потирая руки.
Товарищи не возражали.
После обеда сгрудились вокруг карты.
— Показывай, что вы тут натворили, пока меня не было, — начал Ворошилов, будто, пока он был при фронте, дела шли хорошо, а стоило ему отлучиться… Но Мерецков оставил без внимания слова Ворошилова и заговорил о делах фронта:
— По плану наступательной Любаньской операции мы в конце января прорвали фронт противника, вышли на западный берег реки Волхов, заняли Мясной Бор, — докладывал он, водя длинной указкой по карте-трехкилометровке. — В прорыв вошли дивизии 2-й ударной армии под командованием генерал-лейтенанта Клыкова и кавалерийский корпус. Клыков продвинулся местами на восемьдесят километров, передовые отряды дошли до Тосно, но войска Ленинградского фронта, наступающие с севера, продолжают топтаться на одном месте. Соседняя 54-я армия продвинулась километров на двадцать и тоже встала. В результате противник все свои силы бросил против 2-й ударной. К тому же к нам резервы поступают несвоевременно, плохо обучены, состоят в основном из жителей Средней Азии, а казахи и всякие там узбеки к лесам не привычны. И, сами знаете, в небе господствует авиация противника, подвоз боеприпасов и продовольствия для войск 2-й армии затруднен, немцы упорно атакуют с флангов, пытаясь закрыть горловину прорыва. Временами они сужали ее до полутора-двух километров. Только невероятными усилиями командованию фронтом удавалось горловину держать открытой. Я лично бывал в дивизиях, исправлял допущенные недостатки, указывал командирам на их ошибки. Нам нужны снаряды, самолеты и хотя бы две-три полнокровных дивизии, чтобы удержать горловину. Для дальнейшего наступления в сторону Ленинграда нужны более значительные силы.
— Все вы только и знаете, что жаловаться на недостаток сил и плохое обеспечение, — проворчал Маленков. — А что сделало командование фронтом, чтобы исправить положение радикальнейшим образом?
— Так я ж и говорю… — попытался оправдаться Мерецков, но Маленков перебил его:
— Говорить — это одно, грамотно командовать — другое.
— Вот-вот, — поддержал его Ворошилов. — Надо было загодя позаботиться о флангах, создать там крепкую оборону, пока немцы не пришли в себя после прорыва, а вы все на авось надеялись, вот и вышел пшик. — И, обращаясь к Власову, молча стоявшему рядом: — А ты, Андрей Андреич, что думаешь по этому поводу? Учти, товарищ Сталин не зря послал тебя сюда, надо исправлять положение…
— Я еще не вполне уяснил себе обстановку, — ушел Власов от прямого ответа. Да и что тут отвечать? И Мерецков прав, и Ворошилов. Но истина где-то посредине. И Власов продолжил: — Мне понадобится дня два, чтобы разобраться во всем, сделать выводы и наметить соответствующие меры… совместно, разумеется, с командованием фронта. Ясно пока одно: надо расширять горловину прорыва. Два километра, это… — Власов поискал нужной метафоры, чтобы, с одной стороны, не обидеть Мерецкова, с другой — показать, что в тактических вопросах разбирается вполне, но нужная метафора не находилась, и он закончил: — Во-первых, горловина простреливается противником с обеих флангов, во-вторых, затрудняет маневр…
— Пока вы тут будете разбираться, немцы усилятся, с места их не сдвинешь, — резко оборвал его Ворошилов. — Вон Жуков… под Ржевом… топчется на месте, а ничего сделать не может. А почему? Потому что момент упустил. Вот и вы тоже хотите упустить…
— Ничто не мешает лично вам, товарищ маршал, поскольку вы отвечаете за это направление, разобраться и принять соответствующие меры за более короткие сроки, — вспылил Власов, зная, что Ворошилов давно уже у Сталина особым авторитетом не пользуется.
Ворошилов побагровел, стиснул кулаки, уставился побелевшими глазами на Власова, не находя слов: он тоже знал, что Сталин, как прежде, заступаться за него не станет, как знал и то, что Власов прислан сюда с особыми полномочиями. Однажды Ворошилов обжегся на Жукове, когда тот прибыл на Западный фронт, второй раз обжигаться ему не хотелось.
— Вы мотайте себе на ус и не дерзите, — вступился за Ворошилова Маленков. — Нас послали именно разобраться, а меры будете принимать… должно принимать командование фронтом. Положение угрожающее, товарищ Сталин этим очень недоволен. Не надо забывать и о миллионах ленинградцев, страдающих от голода и холода, и о наступлении наших войск на других фронтах.
— Короче говоря, мы пошли знакомиться с обстановкой, так сказать, на месте, а вы тут кумекайте, — обрел дар речи Ворошилов и решительно пристукнул кулаком по столу. — Потом нам доложите, что и как.
И Маленков вместе с Ворошиловым покинули штаб фронта.
Новиков задержался, спросил, сколько нужно транспортных самолетов, чтобы доставлять боеприпасы и продовольствие для 2-й ударной армии, которой грозило окружение, записал и тоже вышел.
— Вот так, — подвел черту под разговором Мерецков: — Приедут, накричат, а толку…
— Я думаю, Кирилл Афанасьевич, — заговорил Власов, стараясь удерживать в голосе мягкие интонации, — что самое главное сейчас — снабжение Второй ударной. Что касается коридора, то его надо не удерживать, а расширять. Мне кажется, хотя я могу и ошибаться, что именно здесь самое уязвимое место Волховского фронта. И не разжимать немецкие клещи, а ударить по левому и правому флангу одновременно, но с разными задачами.
— Да мы, Андрей Андреич, только тем и занимаемся круглые сутки, что атакуем фрицев, — отмахнулся Мерецков с досадой. — Если бы вместе с тобой Ставка дала хотя бы один полнокровный корпус, а так что ж… латаем дыры, чем можем.
— В Генштабе обещали дать корпус… в ближайшее время.
— Этот корпус мне обещают уже второй месяц. К тому же снабжение фронта осуществляется по одноколейке, да еще под воздействием авиации противника, — жаловался Мерецков. — Патроны, снаряды и продовольствие доставляем вьючными лошадьми и носильщиками, а таким способом много не натаскаешься. Лошадей мало, да и кормить их нечем, саней почти нет, раненых вывозить не на чем, пополнение идет пехом, пока дойдет до позиций, немецкая авиация половину отправит на тот свет. Но главное — снабжение. Сейчас именно в этом корень всех наших бед. Приезжал Хрулев, кое-что улучшил, уехал — и все потекло по-прежнему… Я думаю, — осенило Мерецкова, — что тебе для начала, чтобы уяснить обстановку, так сказать, в комплексе, надо поехать в Тихвин, разобраться со снабженцами, а там посмотрим.
— Это приказ или пожелание? — вздернул голову Власов, догадавшись, что Мерецков намерен держать его подальше от фронта. Тем более что должность заместителя — должность весьма неопределенная, так что комфронта может использовать его, Власова, как угодно и где угодно.
— Дорогой мой! — воскликнул Мерецков. — Я понимаю, что ты не снабженец, но командующему фронтом приходится заниматься буквально всем. Привыкай. Если иметь в виду, что товарищ Сталин, как сказал товарищ Ворошилов…
— Хорошо, я поеду, товарищ генерал-полковник, — не слишком учтиво перебил Мерецкова Власов. — Прикажите начальнику снабжения фронта сопровождать меня в этой поездке.
— Так он, начальник-то, он из Тихвина и не вылазит. В этом вся штука. Я иногда по несколько часов дозвониться до него не могу. Возьми мой личный самолет и лети. Дня два-три, думаю, тебе хватит, чтобы разобраться и навести порядок.
Глава 18
За несколько дней генерал-лейтенант Власов исколесил весь Волховский фронт и его тылы, что-то улаживая, утрясая, подгоняя. Однако в результате его деятельности положение фронта не менялось к лучшему. Дело было даже не в снабжении 2-й ударной армии, хотя оно тоже влияло на общую обстановку, и даже не в командовании фронтом, а в чем-то другом, более важном, что лежало значительно глубже и о чем снабженцы предпочитали говорить намеками.
— Сколько туда ни даем, а все как в прорву: никакого результата, — жаловался начальник снабжения фронта. — Тащим туда снаряды и мины на лошадях, на оленях, на солдатском горбу, а есть ли там орудия и минометы, что с ними там делают, не знаем. Отчетности никакой, результатов тоже с конца марта никаких. А только и слышишь: давай да давай!
— А ваши снабженцы в войсках… они что доносят?
— Так связи с войсками почти нет, рации работают ни к черту, обстановка не ясна. Сплошной туман, дорогой мой, сплошной туман, — разводил короткопалыми руками интендант.
Вернувшись в штаб фронта, Власов без обиняков докладывал Мерецкову о том, что везде царит безответственность, некомпетентность и разброд, что надо сперва навести порядок в тылу, улучшить обучение бойцов и командиров, а уж потом начинать наступать с далеко идущими последствиями, иначе ничего, кроме траты людских и материальных ресурсов, мы не получим, Ленинград из блокады не вызволим.
— Вы преувеличиваете, Андрей Андреич, наши недостатки, — отбивался Мерецков. — Да, они имеются, да, мы еще плохо воюем, допускаем ошибки, у нас не хватает того-другого-третьего, но это не значит, что надо остановиться и заняться самими собой, дав тем самым противнику время на укрепление обороны и даже на переход к активным действиям.
— Я не говорю, что надо остановиться. Я говорю о том, что не надо разбрасываться. Мы уже несколько месяцев бьемся с Любаньской операцией, гробим своих бойцов и, судя по всему, угробим в конце концов 2-ю армию. Ведь ясно же, что нам, при таком соотношении решающих факторов боя в пользу противника, к Ленинграду не пробиться. Если это непонятно Ставке, то это должно быть понятно вам, Кирилл Афанасьевич…