Да, так что же необходимо предпринять еще, чтобы остановить немцев? Капитуляция исключается. Драться, пока имеются возможности? В девятнадцатом, когда Деникин подошел к Туле, было труднее. И все-таки выстояли. Но Деникин — это одно, сегодняшние немцы — совсем другое. Значит — мир? Наподобие «похабного», как говорил Ленин, Брестского? Значит — мир. Или хотя бы перемирие. Отдать Прибалтику, часть Белоруссии и Украины. Отдать Молдавию. Главное — выстоять и сохранить армию. А цена, которую придется заплатить, — это потом, потом… Кутузову тоже было не просто отдавать Наполеону Москву. Зато выиграл войну и отстоял Россию. И мы потом вернем все, что отдали. А теперь решить, через кого и как связаться с Гитлером… Посоветоваться с Молотовым — он знает.
Что еще? Да, вот что. Теперь же, не дожидаясь перемирия, начать эвакуацию заводов и фабрик на восток. Вместе с людьми. Чтобы потом было чем воевать, когда для этого наступит время. И уничтожать все, что нельзя будет эвакуировать, чтобы не досталось немцам. Пусть получат выжженную пустыню.
Далее. Взять всю полноту власти в свои руки. Как гражданской, так и военной. Ибо сообщения со всех сторон говорят о всеобщей растерянности и неспособности эту растерянность преодолеть.
Надо будет призвать православную церковь к сотрудничеству. Из истории известно, что народ в трудную для себя годину теряет веру в правительство, в начальство вообще, и обращает свои взоры к богу. Пусть бог и помогает. Надо опереться на церковь, чтобы она помогла возвратить веру и любовь к отечеству.
Наконец, последнее: партизанское движение. Сделать жизнь захватчиков адом. Жечь, убивать, взрывать. Через любые жертвы, любые трудности. Все направить к одной цели — к победе. А считать — это потом, потом…
Короткими фразами записав на листе бумаги все, что пришло в голову, Сталин позвонил недремлющему Поскребышеву, спросил:
— Что нового из западных областей Белоруссии и Украины?
Поскребышев отвечал так, будто ждал звонка Хозяина, четко отделяя каждое слово:
— Звонили из Луцка, Бобруйска, Барановичей и других городов Белоруссии, а также с Украины: из Тернополя, Хмельницка, Новоград-Волынского. Обстановка складывается следующая. Многие партийные и советские руководители районов и органов НКВД убегают, оставляя районы на произвол судьбы, задолго до отхода наших частей. При этом вывозят государственным транспортом личное имущество, бросая государственные ценности, склады и предприятия. Руководители бегут, сея панику, вместе с населением, все дороги запружены бегущими, что затрудняет передвижение воинских частей. Многие командиры воинских частей следуют их примеру. Они самовольно покидают свои части, вывозят свои семьи и свое имущество. За последние часы получено несколько телефонограмм с мест, где доводится до сведения Политбюро, что… далее цитирую одну из телефонограмм: «…что успехам, временно достигнутым немцами на определенных участках Западного фронта (в частности на Минском направлении), очень во многом, если не во всем, способствовали паника, царящая в командной верхушке отдельных воинских частей, и паническая бездеятельность в местных партийных и советских органах». И далее выражается убедительная просьба к Политбюро и лично к вам, товарищ Сталин, принять необходимые меры в отношении местных партийных и советских органов, а так же к той части командного состава Красной армии, которая способствует пораженческим настроениям… У меня все. — Поскребышев помолчал, спросил: — Вы меня слышите, товарищ Сталин?
— Слышу, — ответил Сталин и медленно положил трубку.
Затем он прошел в спальню, разделся и лег. Однако сон не шел. Встал, взял из аптечки пакетик снотворного порошка, высыпал в рот, запил водой прямо из графина. Снова лег.
Постепенно мозг обволокли усталость и безразличие. Перед глазами замельтешили лица, лица, лица… тянулись руки… пальцы-сосиски… все ближе к горлу… на лицо упала подушка… нечем дышать… собственный хрип и стоны отчетливо звучали среди кремлевских палат… так душили царей… Петра Третьего, Павла Первого… а до них Великих князей… а до них… Чернь всегда неудачи и тяжелые времена для себя связывает с верховным лицом… чернь не рассуждает… она хочет есть и пить… когда этого нет, она думает, что заменить правителя — и дело в шляпе… почему в шляпе?.. впрочем, неважно… А как смотрел Жуков, когда докладывал о последних сводках с театра военных действий — с укором смотрел: вот, мол, мы тебе говорили, а ты нас не слушал… а тут еще Шуленбург: я вам намекал, что война вот-вот начнется, а вы… и министр иностранных дел Японии Мацуока: дежурная улыбка, слащавые речи… Зачем он, Сталин, поехал провожать Мацуоку на вокзал? Зачем заискивал перед Шуленбургом? Наверняка Гитлер расценил эти факты как признак слабости СССР и страха Сталина перед Гитлером. Может, это лишь укрепило его уверенность начать войну. И даже подтолкнуло.
Сталин уже проснулся, но не замечал этого. В его усталом, не отдохнувшем мозгу сон продолжался в яви, только лица потускнели, а слова, наоборот, стали более отчетливыми, фразы законченными.
«Что ж, — подумал он отстраненно, — подушкой не подушкой, а пулю — вполне возможно. У Жукова рука не дрогнет. Да и Берия с Маленковым… Они преданы лишь до тех пор, пока ты в силе. Ослабел — сбросят. Даже Молотов… Один только Ворошилов… Впрочем, и он пойдет за более сильным».
Настенные часы показывали без минуты двенадцать. Дом окутан плотной тишиной. Точно все вымерло вокруг и в самом доме. Не хотелось ни о чем думать. Даже вчерашние размышления и наметки на будущее казались теперь бессмысленными, ни к чему не ведущими… Польшу Гитлер разгромил практически за месяц, Францию и остальную Европу — за полтора, Югославию с Грецией — за две недели. В Англию Гитлер не пошел. Как и Наполеон. По «Майн кампфу» он и не собирался этого делать… Минск пал, очередь за Смоленском — еще шесть дней, а там и до Москвы подать рукой. Если не случится чуда…
Глава 11
Сталин откинул одеяло, спустил ноги на коврик, нащупал тапочки и долго еще сидел, согнувшись и уперев локти в колени. Затем, преодолев непомерную тяжесть во всем теле, стал одеваться. Вышел в коридор, прошел в туалетную комнату, почистил зубы мятным порошком, умылся. Проследовал в малую столовую. Позавтракал. Все это механически, не задумываясь. И все время прислушивался, не загудят ли машины, не раздадутся ли шаги, стремительные и уверенные. Как судьба. Безразличие ко всему не отпускало. Думать было не о чем. И ни к чему. Он проиграл. С этим надо смириться. Все когда-нибудь проигрывают. Таковы неумолимые законы природы. Проигрывают либо соперникам, либо обстоятельствам, либо Смерти. Ничего нет вечного… Так когда-то проиграл и Николай Второй, царь и император милостью божьей. От него отвернулись все, даже ближайшее окружение. Проигравших не любят, их ненавидят. А проиграл царь потому, что Россия не была готова к войне, воевать же ее заставили царские долги западным банкам, то есть за чужие интересы. Как тогда говорили: «Союзники будут воевать до последней капли крови русского солдата». И все отвернулись от царя. И как быстро сошла пенная волна русского патриотизма, с которым Россия вступила в войну, как быстро наступили апатия и неверие всех слоев общества, которые и привели к революции. То же самое, судя по всему, повторится и сегодня. Только без всяких революций. Обычный дворцовый переворот…
По инерции, выработанной годами, помимо воли и желания, Сталин прошел в кабинет. Долго стоял на пороге, вслушиваясь в тишину. Сел за стол. На столе свежие газеты. Про Минск еще ни слова. Зато много об успешных боях на юге, где пытаются наступать румыны. Сбитые самолеты, уничтоженные танки, орудия, убитые и раненые солдаты и офицеры врага. Успехи, как всегда, преувеличены, неудачи преуменьшены… Даже захваченные в качестве трофеев противогазы — и те упоминаются…
Противно.
И ни одного портрета товарища Сталина. Будто он уже не существует. Зато есть портреты отличившихся в боях летчиков, танкистов, пехотинцев.
Отбросил газеты в сторону. Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Вспомнил: в Одесском военном округе начальником штаба генерал Захаров. Приходил представляться. Оставил хорошее впечатление. Он, как докладывают, сумел вырвать у Тимошенко с Жуковым согласие на приведение войск в боевую готовность, не ожидая директив из Центра. Остальное — уже сам. Поэтому там войска врасплох застигнуты не были, потери минимальны. То же самое и адмирал Октябрьский, командующий Черноморским флотом — не потерял ни одного корабля, ни одного самолета. Если не врут, конечно… А остальные…
Зазвонил телефон.
Сталин посмотрел на аппарат и отвернулся, уверенный, что опять будут докладывать об окруженных или пропавших неизвестно куда армиях, оставленных городах. А что он может сказать? Ничего. Пусть разбираются сами.
Телефон звонил, не переставая. К нему присоединился второй, затем третий.
Сталин встал из-за стола, ушел в спальню. Сел на уже убранную постель. Ссутулился, сунул руки меж колен. Прикрыл глаза. Он чувствовал себя обманутым, оскорбленным. И кем? Своими же. Потому что Гитлер — в порядке вещей. А вот свои…
Заглянул начальник кремлевской охраны генерал Власик.
— Товарищ Сталин…
— Меня ни для кого нет, — прошелестел сиповатый голос из полумрака комнаты. — Ни для кого.
Власик прикрыл дверь, пожал недоуменно покатыми плечами. Пошел в кабинет, произнес в трубку, прикрывая ее ладонью:
— Товарищ Молотов, он не хочет ни с кем говорить. — И добавил еще тише: — И вообще, странный какой-то. Может, вы приедете? А то я не знаю, что делать.
— Ладно, жди, — прозвучало в ответ.
Сидеть в темной спальне надоело. Сталин с трудом встал, побрел в кабинет. В нем все то же: карта на стене, флажки — вчерашний день. Побрел в столовую. Краем глаза отметил, как кто-то быстро скрылся за одной из дверей. Ага, уже подсматривают и подслушивают. Ждут нового хозяина.
Прошел в малую столовую. Открыл дверцу буфета, долго разглядывал этикетки на бутылках, точно видел их впервые.