гу, и бежал до тех пор, пока не выбился из сил. Здесь он упал на траву и долго лежал, стараясь отдышаться.
Иногда до его слуха долетали пулеметные очереди и разрозненная стрельба, которая быстро прекращалась. Иногда в той стороне, где, как ему казалось, находился штаб танковой дивизии, стреляли пушки, но тоже недолго. Скорее всего, наши добивают немецкий десант. Потому что ничего другого быть не может так далеко от фронта. Именно об этих многочисленных десантах они были наслышаны еще по дороге сюда, на позиции. К тому же армия под командованием генерала Конева должна наступать. И наверняка наступает. Так что ему, старшему лейтенанту Джугашвили, остается одно — искать своих, пусть не свой полк, а просто какую-нибудь часть, переждать, а там ударят танки дивизии, а может быть, и целого корпуса, и разнесут немцев… хотя, если вспомнить, что произошло менее чем за сутки, то… Но этого не может быть. Не может — и все тут!
И Джугашвили решил возвратиться в поселок Лясново: уж там-то есть и танки, и все, что надо, там есть командование, которое должно все знать; там, наконец, его место, если исходить из разговора с полковником Васильевым. И он пошел прямиком через лес, полагая, что движется параллельно дороге, по которой прошел немецкий десант. Так он шел с полчаса или больше.
И вдруг послышались голоса.
Джугашвили замер, прислушиваясь, и хотя слов не различал, но ему и не нужны были слова: он почти сразу же угадал, что так говорить могут только русские. И точно: через полсотни метров он заметил среди деревьев движущиеся в том же направлении, что и он, силуэты людей. И кто-то из этих людей в свою очередь заметил его и крикнул:
— Стойте, братцы! Тут командир объявился!
Его окружили со всех сторон красноармейцы. Человек двадцать. Все с винтовками. Один из них, сержант по званию, приложил руку к пилотке и доложил:
— Товарищ старший лейтенант! Группа бойцов двести семидесятого полка сто четвертой дивизии, в количестве двадцати шести человек пробивается из окружения. Просим вас принять командование, потому что мы не знаем, куда идти и что делать. Доложил старший сержант Пятибратов.
Джугашвили хотел сказать, что он тоже не знает, куда идти и что делать, но его поразило слово «окружение», произнесенное сержантом Пятибратовым. А еще тот факт, что они не считают его, командира Красной армии, оказавшегося в лесу в полном одиночестве, человеком необычным, выходящим из ряда вон, то есть трусом и дезертиром.
— А где ваши командиры? — спросил он, надеясь услышать нечто успокаивающее, почему эти люди оказались в лесу без всякого начальства.
— Так все разбежались кто куда, товарищ старший лейтенант! — воскликнул сержант с таким видом, будто старший лейтенант свалился с Луны. — Немец же как попер, как попер, а тут еще самолеты, вот все и побежали. Мы-то поперва стреляли, а потом — вот: ни одного патрона, — и с этими словами он передернул затвор своей винтовки. Это ж палка, а не оружие! — воскликнул он под одобрительный гул товарищей. — А сдаваться мы не желаем, не имеем, так сказать, права. Мы хотим к своим пробиваться. Может, вы знаете, где они, наши-то?
— Да-да, конечно, — тряхнул головой Джугашвили. — Надо идти в поселок Лясново. Там штаб нашей танковой дивизии. Эти немцы, что на дороге, это десант. Их совсем немного. А там наши танки. Много танков. Они их не пустят.
— Ну, что я вам говорил! — радостно воскликнул сержант, обращаясь к своим товарищам. И уже к Джугашвили: — Так вы уж берите нас под свое командование, товарищ старший лейтенант. Уж мы, это самое, постоим тогда, если что, не дадимся немцу-то. Опять же, может, патронами где разживемся. Или еще что. Нам бы только своих достигнуть.
— Хорошо, хорошо! Пойдемте. Я там на дороге видел полуторку. Она патроны везла, но ее разбомбили. Может, что осталось. Давайте по карте глянем, — засуетился Джугашвили, которому впервые в жизни приходилось самостоятельно принимать решение за судьбы сразу стольких человек.
Он достал из своей командирской сумки карту и стал искать на ней Лясново. Но на карте такого поселка не было. Не было на ней и Витебска, а все какие-то Сосновки, Заболотья, Озерки и прочее. И он вспомнил, что нужная карта осталась у его заместителя по батарее старшего лейтенанта Захаркина. На той карте Лясново было.
— Э-э, не та у вас карта, товарищ старший лейтенант, — с сожалением протянул сержант Пятибратов. И предложил: — Я так понимаю, что надо идти туда, где стреляют. Там наши и есть. Потому что немец идет не сплошным фронтом, а по дорогам. Нам комбат, товарищ майор Лидин, так объяснял. А только погиб он, товарищ-то Лидин. Бомба как жахнет, так и, значит, вот, — пояснил сержант, горестно разведя руками.
— Что ж, пойдемте туда, где стреляют, — согласился Джугашвили.
И они пошли. Впереди сам Джугашвили, рядом с ним сержант Пятибратов, остальные сзади — тоже по двое.
Пятибратов все пытался выведать у старшего лейтенанта, воевал ли он где и давно ли на фронте. А выяснив, что, можно сказать, и не воевал, и на фронте чуть больше недели, поскучнел, заметив при этом, что сам-то он за время службы успел хлебнуть финской и немного знает, что война — это такая штука, что сейчас ты жив, а через минуту тебя нет, а все потому, что противника не видно и не слышно, а он, противник-то, за тобой следит из укрытия, и чуть ты зазевался, тут тебе и каюк.
Джугашвили на эти общие рассуждения сержанта лишь ухмыльнулся, и принялся путано рассуждать о том, что, дело известное: пуганая ворона куста боится, а танк не спрячешь, он себя всегда выдаст, тем более что немец — он нахальный, прет и прет, и прятаться, чтобы вылавливать отдельных красноармейцев и даже командиров, не станет.
— Вам, товарищ старший лейтенант, виднее, — вроде как согласился Пятибратов с его рассуждениями. — На то вас и учили в училищах.
Джугашвили решил не уточнять, где его учили, и дальше они шли молча.
Через час плутания по лесу вышли к картофельному полю и огляделись. Вдалеке, на взгорке, виднелось вроде как село, если судить по колокольне, будто плывущей над лесом на фоне редких облаков. И никаких признаков войны. И ни одной дороги, по которой что-нибудь двигалось. Если не считать стада коров, мирно пасущихся на заливном лугу.
— Ну, товарищи мои дорогие, что будем делать? — спросил Джугашвили, решив, прежде чем взять власть над этой толпой в свои руки, выяснить, кто чем дышит. Про Пятибратова мнение у него уже вполне сложилось: паникер и трус.
Ответил за всех Пятибратов же:
— Я думаю, надо послать туда человек двух-трех. Может, там наши. А остальным вдоль опушки продвинуться вон туда, к речке, поближе к селу. Там и подождать.
— Зачем? — удивился Джугашвили. — Пойдем все вместе. Если там нет наших войск, то там есть наши, советские люди. Они нам помогут.
— А если там немцы? — возразил Пятибратов. — Нас же постреляют, как кур. Или возьмут в плен.
Джугашвили передернул плечами, решив не спорить, тем более что остальные кивками головы как бы поддержали своего предводителя. Пятибратов назвал троих, и через пару минут они, растянувшись цепочкой, двинулись напрямик через поле к ивовым деревьям, между которыми протекала тихая речушка, скорее всего именно та, через которую Джугашвили переходил по мосту. Остальные двинули опушкой леса, чтобы не светиться. И опять впереди шли Джугашвили и Пятибратов.
Расположились между деревьями. Некоторые рискнули искупаться. Один из красноармейцев залез на огромную дуплистую иву и оттуда следил за разведчиками. Другие развязывали свои сидоры, собираясь перекусить. Пригласили в общий кружок и Джугашвили. Тот подсел, взял предложенный кусок хлеба, намазанный тонким слоем смальца, поблагодарил. Жевал и вспоминал вчерашнее застолье, жареную на сале молодую картошку, куски поджаренного мяса, милое личико Лизы.
Ели молча. Да и о чем говорить? Не о чем.
Сверху крикнул дозорный:
— Зовут! Нету там немца!
Дожевывали на ходу, речку перешли вброд, предварительно раздевшись. Кто-то из купавшихся пошутил:
— Второй раз раздеваться и одеваться. Знал бы, не купался.
— Ничего, здоровее будешь.
Настроение красноармейцев явно изменилось к лучшему. И Джугашвили думал, слыша за собой топот множества ног: «Экой народ! Черт их поймет, чего у них на уме. То паника, а теперь поели — и уже рады. А чему радоваться? И рожи какие-то всё… Даже поговорить не с кем». И прошлая жизнь, даже со всеми ее неувязками и собственными неудачами, учебой в спецшколе, где вместе с ним учились дети членов политбюро и совнаркома, бойкие на язык, гораздые на выдумку, особенно если надо насолить какому-нибудь слишком требовательному учителю; придирки мачехи, насмешки отца, наставления многочисленных родственников, скептические взгляды преподавателей академии, сплошь бывших царских офицеров, — всю эту жизнь, теперь казавшуюся не только далекой, но и вполне привлекательной, он, не задумываясь, повторил бы еще раз. Да, там была жизнь, а среди этих… среди этого сброда он чужой и никому ненужный. Как, впрочем, и среди артиллеристов своей батареи. А он-то рвался туда, считая, что там и только там сможет чего-то добиться. А чего там добьешься? Осколка от снаряда или бомбы.
Глава 24
В селе, действительно, немцев не было, но какая-то немецкая часть через село прошла, почти не задержавшись, и жители теперь смотрели на красноармейцев с опаской, слова из них не вытянешь, будто немцы внушили им нечто такое, что резко изменило их отношение к советской власти и прошлой жизни. Здесь же, в селе, они встретили еще несколько командиров, уже переодетых в гражданское, и чуть ли ни с полсотни рядовых из разных частей, в основном обозников и тыловиков. Один из командиров, судя по манерам, не ниже полковника, сообщил под большим секретом, что наши войска окружены, что это не какой-то там немецкий десант, а передовые части танковой армии, что надо идти в сторону Рудни или Орши, что там должны быть наши резервы, способные остановить противника, и что главная наша оборона организована, скорее всего, по Днепру.