его командир — человек знающий, опытный — производил хорошее впечатление, как, впрочем, и командиры входящих в этот корпус кадровых дивизий, следовательно, на них можно положиться. Все они имели планы атакующих действий, расписанные по минутам и километрам, и лишь два дня назад Конев еще раз обговорил и согласовал с генералом Чистохваловым все вопросы. Корпус должен был начать наступление еще вчера утром. Но за сутки, минувшие с тех пор, командующий армией не получил из корпуса ни одного донесения о том, как это наступление развивается. Если бы оно действительно развивалось, если бы согласованный план выполнялся, немцы непременно должны были ослабить давление на остальные дивизии Девятнадцатой армии. Но они не только не ослабили, но даже усилили это давление. А ведь Конев обещал маршалу Тимошенко, что Витебск непременно освободит и немцев разобьет в пух и прах. И был уверен, что так оно и будет, да только разбить почему-то все не получается и не получается.
Штабная колонна растянулась почти на полкилометра. Впереди катили несколько мотоциклов, за ними пылила танкетка, за ней грузовик с охраной, далее танк Т-34, за ним «эмка» с командующим армией и две «эмки» с его помощниками, машина с радиостанцией. Колонну замыкали два легких танка Т-70 и еще одна «тридцатьчетверка». Так что если нарвутся на немцев, то именно немцам же и придется пожалеть об этом. Однако полной уверенности Иван Степанович с некоторых пор не испытывал ни в себе, ни в своих подчиненных. В донесении, например, указывалось, что десант имеет танки, но откуда у десантников могут быть танки? Ведь танки по воздуху не летают. Максимум, что могут иметь десантники, так это легкие минометы. И то вряд ли. К ним ведь нужны еще и мины, а много мин самолеты взять не смогут, их ведь еще таскать надо, минометы-то эти, а на горбу много не натаскаешься. Уж лучше пулеметы… И вообще все так запутано, так зыбко, что иногда возникает ощущение, что снова повторяется гражданская война с ее неустойчивыми войсками, разорванными линиями фронтов, предателями из числа офицеров царской армии, озлобленными крестьянами, бестолковым командованием армий и фронтов. Но в ту пору Иван Степанович комиссарил, — сперва на бронепоезде, затем в стрелковой бригаде, потом в дивизии, — то есть по любым меркам был величиной не такой уж и маленькой и, судя по всему, справлялся со своими обязанностями неплохо, если к концу гражданской войны на Дальнем Востоке дорос до должности комиссара штаба Народно-революционной армии Дальневосточной республики. В его обязанности входило следить за всем и всеми: и за моральной устойчивостью рядовых красноармейцев, и за лояльностью командования, и за тем, чтобы оно, это командование, действовало в интересах рабочего класса России и мирового пролетариата. Правда, оратором комиссар Конев был неважным, образованием похвастаться не мог, о марксизме-ленинизме знал лишь то, что это самая передовая наука из всех существующих наук, и в своей работе в основном пользовался тоненькими брошюрками, напечатанными на плохой бумаге, в которых разжевывались основные положения этой самой науки. Так в ту пору большего и не требовалось, а разговаривать с рядовыми красноармейцами, почти сплошь выходцами из крестьян, можно и без образования вообще, лишь бы знать главное: крестьяне, как и рабочие, станут тогда абсолютно свободными и получат все, что пожелают, когда перебьют буржуев, кадетов и вообще всех, кто выступает против советской власти.
Но комиссар — все-таки не командир, хотя и утверждает своею подписью все приказы, планы и распоряжения стоящих рядом с ним командиров, в то время как самолюбивому Ивану Коневу хотелось именно командовать. Тем более что он, повоевавший с немцами в Первую мировую, в военном деле кое-что смыслил, и к советам его прислушивались. Однако слава — в случае победы — доставалась не ему, а в случае поражения с него снимали стружку еще большую, чем с остальных: куда глядел? о чем думал? почему не проконтролировал? не сообщил наверх? и т. д. и т. п.
И вот, перейдя на строевую службу после окончания гражданской войны, закончив академию имени Фрунзе, Иван Степанович дослужился к сорок первому году до генерала, командует армией — и что же? А то, что победами пока и не пахнет. А почему? А потому, что наверху прошляпили начало войны, не подготовились к ней как следует, и теперь, когда дошло до дела, не могут организовать войска по всем канонам современной войны, то есть кидают дивизии, корпуса и армии в самое пекло без обеспечения разведданными, авиационного прикрытия и прочих компонентов, без чего победы добиться невозможно. Отдуваться же приходится тем, кто внизу. В том числе и генерал-лейтенанту Коневу. Вот он едет в подчиненный ему корпус, но не может дать руку на отсечение, что найдет штаб этого корпуса там, где ему положено быть. Во всяком случае, никакой связи с корпусом нет, со штабом фронта — тоже, и радисты уверяют, что ни тот, ни другой на их запросы не отвечают: то ли таинственная радиоволна куда-то подевалась, то ли шифры не те, то ли еще что. А в результате он, командующий армией, не знает, какие силы противника ему противостоят, где эти силы расположены, какие у немецких генералов планы. Впрочем, у нас всегда так: все есть, но самого главного — ума — не хватает. Будь Иван Степанович на месте маршала Тимошенко…
Виляя на узкой дороге и между соснами, к эмке подкатил мотоцикл, с него соскочил пропыленный с ног до головы сержант в танкистском шлеме и доложил:
— Товарищ генерал-лейтенант, впереди немецкие танки.
— Они тебе не померещились? — спросил Конев, брезгливо опустив уголки губ. Он открыл дверцу машины, утвердил ноги в хромовых сапогах на зеленой траве.
— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Колонна по крайней мере в пятьдесят танков, мотоциклисты, бронетранспортеры с пехотой.
— Далеко?
— В пяти минутах езды отсюда.
— И что они делают?
— Движутся по дороге в сторону Лиозно.
— А наших из Двадцать пятого корпуса видел?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, видел. Встретили в лесу довольно много красноармейцев из Сто тридцать четвертой стрелковой дивизии. Движутся беспорядочной толпой в юго-восточном направлении. Товарищ лейтенант спрашивали их, на каком основании идут в тыл и где их командование? А те отвечают, что командование сбежало, бросило их на произвол судьбы. Товарищ лейтенант пробовали их остановить, так они ему пригрозили оружием, кричали, что их предали, что они зазря умирать не хотят. Товарищ лейтенант и другие поехали дальше искать штаб корпуса, а меня послали к вам, чтобы предупредить.
— Карту! — бросил Конев, не оборачиваясь.
Адъютант тут же развернул перед ним довольно подробную карту-трехверстку Витебской области.
— Мы находимся вот здесь, — ткнул он пальцем рядом с кружочком с надписью Сосновка. — Корпус должен занимать исходные позиции в десяти километрах южнее Витебска с опорой на шоссейную и железную дороги Витебск-Орша вот тут и вот тут…
— Должен занимать, — проворчал Конев, забираясь в машину. И приказал сержанту из взвода охраны штаба: — А ты поезжай вперед, будешь показывать дорогу. Да к немцам не заведи.
Колонна свернула направо, дорога стала еще хуже. Вскоре вдалеке послышался грохот бомбежки, беспорядочная стрельба, над головой несколько раз проносились немецкие самолеты. Что там впереди, известно разве что одному богу, а у него не спросишь.
Колонна встала. Снова появился связной мотоцикл. На этот раз в нем находился офицер связи, он сообщил, что дальше проехать нельзя: болото.
— Так какого черта! — взорвался генерал Конев, высовываясь из машины. — Где тот сержант?
— Какой сержант? — удивился офицер.
— Который должен показывать дорогу.
— А-а, сержант Котелков! — обрадовался офицер. — Так он там, в голове колонны. Только он и сам не знает, как проехать к штабу корпуса. Он по этой дороге не ехал. Он по другой ехал. А на ту дорогу не проедешь: там теперь немцы.
И тут к дороге вышло несколько десятков красноармейцев. Увидев машины и танки, они остановились.
— Узнай, кто такие, — велел Конев своему адъютанту.
Тот выскочил из машины, прихватив автомат, рысью подбежал к ближайшим красноармейцам, что-то спросил. Один из красноармейцев стал показывать, другие что-то кричали, размахивая руками.
Адъютант вернулся, доложил:
— Они из Сто шестьдесят второй дивизии. Говорят, что дивизию на марше атаковали двести танков с пехотой, что командование исчезло, что все побежали кто куда, и вот они идут искать своих. Просят взять их под свое командование.
— Среди них есть командир?
— Лейтенант. Ранен в руку.
— Позови сюда.
Адъютант крикнул, от толпы красноармейцев отделились двое. При этом один поддерживал другого.
Перед Коневым предстал совсем молодой лейтенант, бледный, видимо, от потери крови. Отстранив сопровождающего высокого плечистого бойца, приложил руку к фуражке, доложил:
— Командир взвода лейтенант Чернопятов!
— И что — командир взвода? — переспросил Конев, и скуластое лицо его выразило еще большую брезгливость при виде этого расхлестанного лейтенанта, кое-как перевязанного поверх гимнастерки, с ног до головы забрызганного кровью.
— Не могу знать, товарищ генерал, — ответил лейтенант и качнулся.
Его тут же поддержал под руку боец.
— Чего вы не можете знать, лейтенант? Не знаете, куда идете? Ваше место там! — и Конев показал рукой туда, где все еще бухали бомбы и слышалась стрельба.
— Я там был, товарищ генерал, но там немцы, — чуть не плакал лейтенант. — Там танки, товарищ генерал, а у нас ничего нет: ни гранат, ни пушек — ничего.
— А где командование дивизией? Или хотя бы полком? Где артиллерия? Где танки? Где все, черт вас возьми!? — все накалялся и накалялся в крике генерал Конев, понимая, что ничего от этого еле стоящего на ногах лейтенанта он не добьется, что надо что-то делать самому, а что именно — в голову не приходило.
— Я никого не видел, — тихо ответил лейтенант. — Видел поначалу комбата Бугаенко, но потом, когда стали бомбить… Тут меня и ранило…