И Матов, так и не отдав приказа прекратить работы на отсечных позициях, вернулся к реке, где саперы устанавливали на мелководье противотанковые мины.
Мимо него несколько связистов тянули провода на КП батальона, балагурили на ходу. Командир первой роты старший лейтенант Проталин в тени небольшой липовой рощи что-то объяснял своим бойцам, сидящим вокруг него на траве. В руках он держал винтовку, приседал, отскакивал в сторону, целился, колол штыком воображаемого противника.
Матов прошел стороной, чтобы не мешать занятиям. Конечно, он не предполагал, что начнет свою службу после академии таким вот необычным образом. Однако службу не выбирают. Теперь же, когда он вжился в порученное дело, ему казалось, что оно и есть лучший способ применения его знаний на практике. Поэтому он был так дотошен и требователен к выполнению каждой мелочи в организации обороны, убеждая своих подчиненных, что мелочей в бою не бывает, что за каждое упущение придется платить лишней кровью. Для Матова было важно не только то, как он справится с поставленной задачей, но как с нею справятся его подчиненные. Ведь командира батальона могут убить в первые же минуты боя, однако это не должно повлиять на бойцов и командиров, на их решимость сражаться до конца.
Впрочем, Матов был уверен, что его не убьют, и допускал свою смерть чисто теоретически.
Вечерело. Длинные тени ложились на землю. Однако небо оставалось чистым, прозрачно-голубым. В воздухе с криком носились стрижи, норы которых во множестве виднелись на противоположном обрывистом берегу.
Странно, но за эти несколько дней ни одного налета немецкой авиации. Видимо, прав полковник Ревенёв, утверждая, что немцы не любят отрываться от хороших дорог. Поэтому именно с севера, из района западнее Орши, доносятся гулы артиллерийской канонады и бомбежки. Немцы явно рвутся к Смоленску напрямик.
Слух уловил протяжные клики, несущиеся сверху. Матов, придерживая фуражку, задрал голову и увидел на большой высоте кружащих коршунов, поймавших восходящий поток воздуха.
— Пи-иии! Пи-иии! — стекало из прозрачной голубизны.
Поодаль в реке купались бойцы, стирали гимнастерки, портянки. Оттуда неслись крики и дружный хохот. Те, что уже искупались, сидели, свесив босые ноги, на брустверах окопов, курили, разговаривали.
И такими мирными были эти звуки, так мирно дымили в соседнем лесочке походные кухни, что казалось: нет никакой войны, а есть обычные летние учения.
Но прерывистый гул, долетавший с севера, настораживал всех, заставляя прекращать разговоры и прислушиваться. Война все-таки была. Она только еще не докатилась до этой реки, до этих лугов и перелесков, до стрижей и коршунов, до этих уставших за день мужчин и женщин.
Глава 4
Матов ужинал, сидя у себя в командирской землянке, где разместился и штаб батальона во главе с капитаном Янским. Это был сухощавый человек с узким лицом и тонким девичьим станом, черными, восточного разреза, глазами и жесткими, почти синими волосами. Он неплохо разбирался в штабной работе и делал ее с явным удовольствием.
Янскому вчера исполнилось двадцать восемь лет, но об этом он вспомнил лишь сегодня, когда работы по созданию оборонительного рубежа в основном завершились, батальон структурно организовался, и теперь надо было обучить людей действиям в конкретных условиях обороны, взаимодействию отдельных подразделений.
— В прошлом году свой день рождения встречал в Крыму вместе с женой, — говорил Янский, жуя хлеб и таская из котелка пшенную кашу алюминиевой ложкой. — О войне не думали. Я думал об академии, жена о будущем прибавлении семейства. Семейство прибавилось: сын родился, а с академией — ку-ку! — И хохотнул, будто только сейчас догадался, что кто-то сыграл с ним злую шутку, в которую трудно поверить, облизал ложку и сунул ее в командирскую полевую сумку. — Даже выпить за собственное долголетие — и то не получается. Зато приобрету боевой опыт, в академии учиться легче будет.
Матов слушал Янского, но до него с трудом доходили его слова: все эти дни он практически не спал, подгонял людей, заставляя работать в три смены, боясь, что события застанут его батальон неподготовленным к бою. Шутка ли сказать: немцы за шесть дней прошли более трехсот километров и продолжают двигаться на восток почти с той же скоростью. Если так будет продолжаться и дальше, то на Днепре их надо ожидать со дня на день… Неужели это такая мощь, которую нельзя остановить? — недоумевал про себя Матов. Этого не может быть. Разве что нечем пока останавливать. А дальше полный мрак и неизвестность: если с востока вовремя подойдут подкрепления, если командование фронта сумеет наладить оборону, если будет достаточно артиллерии, танков, но важнее всего — авиации, которая, по слухам, очень пострадала в первую же ночь немецкого вторжения. Слишком много если, чтобы быть уверенным, что все это появится, как по мановению волшебной палочки, с завтра на послезавтра. Даже во время войны с финнами, которые, между прочим, и не помышляли о наступлении, потребовался месяц, чтобы подтянуть резервы, тяжелую артиллерию, авиацию, одеть и обуть войска в зимнее обмундирование, обучить их взламывать долговременную оборону, — только тогда дело сдвинулось с мертвой точки и «линия Маннергейма» была прорвана за несколько дней. Трудно рассчитывать, чтобы в нынешнем положении армия смогла организоваться для обороны быстрее. А если учесть пространство и масштабы, низкую пропускную способность наших железных дорог, недостаток автотранспорта, то о наступлении пока и говорить нечего. Разве что об активной обороне.
Но Матов не поведал своему начальнику штаба о своих сомнениях, которые — увы — ни к чему не ведут. Теперь у каждого одна задача — драться на том рубеже, где тебя поставили. И ни в чем не сомневаться. Вот только о соседях слева и справа пока ничего не слышно…
По деревянным ступенькам, ведущим в землянку, торопливо затопало, откинулся брезентовый полог, и на пороге возникла невысокая, но плотная фигура человека в командирской фуражке, со скаткой через плечо и вещевым мешком. Человек остановился, спросил:
— Могу я видеть командира батальона майора Матова?
— Можете, — сказал Матов.
— Простите, но я ничего не вижу со света. Разрешите представиться: старший политрук Матвеичев. Прислан на должность замкомбата по политической работе.
— Входите, товарищ политрук, — произнес Матов, вставая из-за стола. — Давно вас ждем. Еще позавчера грозились прислать.
Матвеичев подошел к столу, протянул документы, но оправдываться за чьи-то обещания не стал, — и это понравилось Матову. Взяв документы, он прочитал их, приблизив голову к фонарю, висящему под низким потолком, затем вернул документы политруку, пожал ему руку, представил Янского.
— Мы тут ужинаем с начштаба. Присоединяйтесь.
— С удовольствием. С утра практически ничего не ел.
— Рассказывайте, что нового, — велел Матов, пододвигая политруку котелок с кашей, припасенный для старшего лейтенанта Крупова, который еще в полдень уехал верхом проверить взвод, выдвинутый на правый берег Днепра. От взвода второй день не поступало никаких донесений, и это очень беспокоило Матова.
— Что нового? — переспросил Матвеичев, снимая с котелка крышку и оглядывая стол в поисках ложки. Взяв ложку из рук Матова, продолжил: — У нас новый командующий фронтом — маршал Тимошенко. Вместо генерала армии Павлова. Товарища Сталина назначили Председателем Государственного комитета обороны. Создан такой орган, который осуществляет теперь всю военную и гражданскую власть. Ну и… немцы взяли Витебск, Бобруйск и Борисов. Рвутся к Днепру. Тяжелые бои на Северо-Западном фронте. Там они тоже продвинулись далеко. Нами оставлены Вильнюс, Даугавпилс. Тяжелые бои и на юге. Немцы на подходе к Киеву. Я привез газеты. Правда, все они за третье число. Зато в них выступление товарища Сталина по радио.
— Выступление мы слыхали, — заметил Янский. — Но далеко не все. Однако политбеседы с бойцами по существу речи товарища Сталина провели…
— У вас есть рация? — удивился Матвеичев.
— Нет, рации мы не имеем. Наши связисты подсоединились к гражданской радиотрансляционной линии, которая идет в соседний колхоз. Там же разжились четырьмя тарелками. В общем и целом мы в курсе событий, но что делается на нашем участке фронта, никакой информации. Что слышно по этому поводу в Копыси? Подкрепления подбрасывают? Ничего не слыхали о противотанковой артиллерии? Нам обещали батарею, но до сих пор нет.
— Подкрепления подбрасывают, но небольшими партиями. Все силы сейчас направляются, как я понимаю, к Орше и Могилеву. Прибыл только один пехотный полк да гаубичный дивизион двухбатарейного состава. К вам обещают завтра прислать корректировщика от этого дивизиона. Так, на всякий случай. А противотанковая батарея, как мне сказали в штабе укрепрайона, будет у вас… простите, у нас… будет у нас завтра к вечеру. Однако в политотделе не думают, что немцы пойдут в нашу сторону. Там считают, что для них важнее Орша, как крупный железнодорожный узел и прямой путь на Смоленск.
Матов потер лицо обеими ладонями, прогоняя сон. Слушая политрука, почему-то вспомнил выпускной вечер в Кремле, речь Сталина на этом вечере, его спокойный и слегка глуховатый голос. Как вслушивались тогда в каждое его слово, какое значение придавали этим в общем-то обыкновенным словам! Какая непоколебимая уверенность звучала в них! И как давно это было… А немцы вряд ли попрут на Оршу и Могилев в лоб, понимая, что их будут защищать из последних сил. Они и в Минск, по слухам, вошли только тогда, когда из него вышли наши войска, опасаясь окружения. И все-таки их окружили…
— Вот что, товарищи дорогие. Я что-то совсем не в форме. Надо выспаться. Начальника штаба оставляю за себя. Познакомь товарища политрука с батальоном. Раздайте газеты. Если не случится ничего неожиданного, меня до утра не будите.
— Как говаривали в старые времена: по тревоге не будить, при пожаре выносить первым? — хохотнул Янский.