Вторая часть батальона под командованием капитана Храмова, приставшего к батальону с сотней своих бойцов, вырвавшихся из окружения в районе Орши, обложила ремонтные мастерские и армейские склады на окраине городка. Там уже стояло два десятка отремонтированных танков и бронемашин в ожидании фронтовых экипажей.
В группу Храмова были отобраны все, кто умел водить танки и стрелять из пушек. Таких, как ни странно, набралось почти полторы сотни человек. Танки решили захватить, заправить горючим, боеприпасами и использовать их в качестве тарана при движении следом за тыловыми колоннами немцев. Был, разумеется, большой риск, что неподготовленные экипажи плохо справятся со своей задачей, что они могут перепутаться и побить сами себя, но как бы там ни было, при любом раскладе вреда немцам нанесут больше в качестве танкистов, чем обыкновенных пехотинцев.
Еще две небольшие группы должны захватить бензовозы, скопившиеся на северной окраине, и кирпичный завод, где был устроен склад боеприпасов, а также грузовики при этих складах.
На разработку операции по захвату города и уничтожению ее гарнизона ушло не более двух часов. Это был даже и не план, требующий детального изучения противника, местности и элементарной подготовки личного состава для действий в условиях незнакомого города, а импровизация, основанная на риске, инициативе командиров и надежде на удачу. Собственно, Матов и остальные командиры, поддержавшие его решение атаковать город, если и рисковали, то лишь тем, что могли нарваться — в результате несогласованных и неумелых действий отдельных групп — на сильную оборону противника, потерять больше людей, чем в более благоприятных обстоятельствах, и не нанести врагу большего урона, чем они рассчитывали в результате своей атаки. Но другого способа воевать в тылу врага они не знали, в училищах и академиях этому не учили, а без боя нет опыта, нет умения и уверенности в своих силах.
— В любом случае, — говорил Матов, подводя итог совещанию командиров батальона, — мы свяжем атакой центр города, а в это время будут захвачены мастерские и склады с продовольствием и оружием. Если нам не удастся использовать отремонтированные танки и машины, мы их взорвем, а мастерские уничтожим. — Помолчал немного и решительно добавил: — Вместе с ремонтниками.
Кто-то возразил:
— Может, они подневольные.
— Нам некогда разбираться, кто они и как там оказались. Если же найдутся такие, кто добровольно перейдет на наше сторону, тогда… что ж, тогда посмотрим.
— А госпиталь?
— Сжечь! — произнес Матов сквозь зубы. И добавил: — Око за око, зуб за зуб. Только так и не иначе. Не мы навязали им такую войну, так пусть они получат полной мерой.
Никто не возразил.
Полчаса на инструктаж, и еще в темноте роты и отдельные группы выдвинулись на исходные позиции для атаки. У каждого отделения, взвода и роты своя ограниченная местом и временем задача. Строжайше приказано не курить, не разговаривать, не кашлять, не шуметь при движении. Снаряжение подогнано, чтобы ничего не гремело и не бренчало. Гранатометчики, которые должны вплотную приблизиться к объектам своего удара, обмотали подошвы сапог и ботинок тряпками, залегли в палисадниках и садочках, за оградами и плетнями. Собак, каких немцы не постреляли в первый же день оккупации Красного, жители прилегающих к площади улиц убрали в дома, чтобы не брехали, так что с этой стороны скрытность сосредоточения была обеспечена. Местных же использовали в качестве проводников по дворам и закоулкам.
Конечно, не обошлось кое-где без шума, но шум этот не был длительным и вызывающим подозрение. Во всяком случае, среди немцев, заселивших центр городка, он переполоха не вызвал. А патрулей ночью выявили всего два, каждый из трех человек: они ходили через площадь по Советской улице туда и обратно навстречу друг другу, встречаясь практически в одном и том же месте — напротив школы.
Незадолго до рассвета в разных концах улицы Советской неожиданным нападением была практически без единого громкого звука уничтожен один из патрулей. Переодевшись в немецкую форму, разведчики из отделения старшины Степанова двинулись в сторону площади. Во главе шел старший политрук Матвеичев, немного знавший немецкий язык. Они вышли на площадь и, посвечивая перед собой фонариками, направились в сторону школы, возле которой прохаживался часовой. Предполагалось, что и второй патруль выйдет сюда же, но с противоположного конца площади. Однако улица оставалась пустынной, свет фонариков не мелькал, никто не появлялся. Ждать было некогда, и Матвеичев решительно повел своих бойцов к школе. Была уверенность, что часовой не окликнет патруль, не спросит пароля и вообще в предутренних сумерках примет ряженых за своих.
Но часовой окликнул:
— Хальт! Вер ист да? Пароле!
Матвеичев, услыхав голос часового, поспешно сунул в рот полсухаря, который все время держал в запотевшей от волнения ладони, чтобы голос был неразборчивым, но сухарь оказался твердым, как обломок подковы, он заполонил весь рот, не поддаваясь зубам, мешая говорить вообще. И все-таки Матвеичев сумел извлечь из себя какие-то звуки:
— Вер ист да, вер ист да! — проворчал он, направляясь к часовому, лихорадочно соображая, что надо еще сказать в оставшиеся десять метров. — Вир зинд да! Их вилль гер комендант гезеен! Партизанен коммен хирхер!
— Хальт! — вскрикнул часовой, уловивший фальшь в словах неизвестного, и потянул с плеча винтовку, но Матвеичев прыгнул вперед и успел оглушить часового рукояткой пистолета до того, как тот снял винтовку и раскрыл рот в крике.
У бывшего райкома партии тоже ходил часовой. Он остановился и прислушался, пытаясь понять, что произошло на другом конце площади. Он отвлекся лишь на мгновение — и тонкое лезвие финского ножа, пропоров куртку, тут же пронзило его сердце.
И тотчас же гранатометчики кинулись вперед — и в окна домов, окружавших площадь, полетели гранаты. Вслед за взрывами гранат в здания ворвались штурмовые группы, вооруженные немецкими автоматами. Эхом отдались взрывы и стрельба, прозвучавшие в разных местах города.
Матов, стоявший за углом одного из домов по Советской улице, даже дышать перестал, пытаясь понять, как развиваются события в центре и на окраинах. Но до тех пор, пока не появятся связные и не доложат обстановку, он не мог принять решения, и бойцы резерва, затаившиеся в садах и огородах за его спиной, вместе с ним вслушивались в звуки боя, переживая и надеясь на лучшее.
Через несколько минут все было кончено.
На площади послышались оживленные голоса, нервный смех. Прибежал запыхавшийся связной и доложил со слов Матвеичева, что операция прошла успешно. Только после этого Матов покинул свое укрытие и поспешил на площадь. За ним двинулась и резервная рота.
Когда Матов подошел к школе, Матвеичев, сидя на приступках ее крыльца, жадно затягивался дымом немецкой сигареты и слушал оправдания сержанта Матеренко, командовавшего нападением на второй патруль:
— Так они только, значит, поравнялись с нами, мы на них кинулись, а Журавкин возьми и зацепись за плетень… Ну, треск, понятное дело. Немцы, суки, присели и фонарики погасили. Темно, мы на них с двух сторон — друг в дружку лбами, аж искры из глаз! Пока, значит, разобрались, кто где, одного нашего ранили. Идти не может. Стали с немцев куртки снимать — никак. У них там понапутано всего… Стали на себя напяливать, опять ерунда: не лезут. Кое-как напялили, пошли… Тут на тебе — ганц! И откуда он только взялся! Идет, подлюга, пьяный, лыка не вяжет. И что-то бормочет по-своему. Ну, мы его, ясное дело, приголубили. Только вышли к площади, а тут уже началось…
— Ладно, — благодушно простил Матвеичев сержанта Матеренко, похлопав его по плечу. Заметив подходящего Матова, встал, и уже более для него, чем для Матеренко: — Следующий раз на такие дела надо идти уже переодетыми, чтобы не тратить время попусту.
На площадь выносили оружие, выводили немногих пленных. Знатоки пробовали моторы легковых «опелей» и штабных бронетранспортеров. Янский со своим помощником по снабжению, интендантом второго ранга Шифманом, распределял трофейное оружие по ротам.
На площадь выкатил мотоцикл с коляской, в ней двое наших. Мотоцикл задержался около одной из групп возбужденных бойцов, затем повернул к школе. С заднего сидения соскочил красноармеец, доложил:
— Товарищ майор! Товарищ капитан Храмов приказали доложить, что все в порядке. Танки захвачены, склады тоже, а пленные, чехи и поляки, так товарищ капитан отложили этот вопрос до вашего прибытия.
— Хорошо. Скажите капитану, что я буду через полчаса.
Мотоциклист укатил.
К школе вели пленных офицеров. Всего шесть человек. Среди них выделялся высокий полковник. Он шел, высоко задрав голову, заложив одну руку за спину, другой отмахивая в такт шагов. Судя по этой походке, он когда-то носил саблю, сабли отменили, а привычка придерживать ее при ходьбе осталась. Все смотрели на этого полковника с любопытством, с каким дети смотрят на диковинных зверей в зоопарке.
Матвеичев тут же, на крыльце школы, начал допрос. Но немцы отвечать отказались категорически.
— Ты их в помещении допрашивай, — посоветовал Матов. — И вызывай по одному. Тогда они тебе что-нибудь да скажут.
И точно: с глазу на глаз немцы заговорили. Все, кроме полковника. Этот лишь молча смотрел в стену, щуря подслеповатые глаза.
Матов приказал всех пленных увести подальше в лес и там расстрелять, чтобы месть со стороны уже немцев не пала на жителей города. А сам он в соседней комнате просматривал принесенные документы и карты, сваленные в кучу. Здесь были графики поставок боеприпасов, снаряжения, горючего на весь 47-й танковый корпус. Изучить все это не было ни смысла, ни времени, и Матов поручил это дело интенданту Шифману с тем, чтобы тот представил ему отчет не более чем на двух страничках машинописного текста.
Показания пленных подтвердили уже известный факт: да, 29-я моторизованная дивизия наступает в направлении Смоленска. Новой информацией были направления движения остальных дивизий как 47-го корпуса, так и всей второй танковой группы: 17-я танковая дивизия обходила Оршу с юго-востока, 18-я танковая двигалась в направлении Гусино, что стоит на правом берегу Днепра между Смоленском и Оршей, 46-й танковый корпус двумя танковыми дивизиями наступает на Жамово-Хиславичи-Починок, полк «Великая Германия» и 10-я танковая дивизия охватывают Могилев с севера-востока, гарнизон которого отбил все предыдущие атаки, а 3-я танковая дивизия — с юго-востока; 24-й танковый корпус наступает на Славгород и Кричев.