Где он? Куда его занесло? Вряд ли далеко от Новых Липок. Но главное — куда идти? Где наши? Где немцы?
Он посмотрел на часы: восемь часов четырнадцать минут. Сколько же все это длилось? И что было перед этим? Ну да, перед этим была ночевка в деревне, нелепый сон с куда-то зовущим неизвестным голосом, завтрак на траве… Откуда это — «Завтрак на траве»? Из какой жизни? Впрочем, не суть важно. Важно другое: что с Кочевниковым? Убит? Ранен? Попал в плен? Что с женщиной? Как ее? Ах, да, Марфа Савельевна. Бригадирша. Почти что Посадница…
Нет, не о том он. Не о том.
А о чем надо?
Алексей Петрович с трудом встал на ноги, покачался, огляделся, обреченно вздохнул и пошел. Сперва по солнцу — это уж точно на восток. А на востоке — свои. Должны быть. Но на восток движутся и немцы. И явно быстрее, чем он на своих двоих.
Пройдя метров сто, остановился в растерянности: если идти все время по солнцу, то вернешься назад. Может быть, и надо — назад? Ведь под Могилевым все еще дерутся наши. И у него задание от редакции — быть в Могилеве. Ну, прорвалась какая-то немецкая часть, а вокруг ведь наши войска — задавят, сомнут, уничтожат. Но что-то много прорывается немецких частей, и там, севернее Орши, под Витебском, и здесь, значительно южнее.
Он стал вспоминать, что ему говорили об обстановке на фронте. В том числе и вызванный недавно в Москву бывший начштаба фронта генерал Климовских. Понял, что все переменилось, что командир энской дивизии, уверявший его, что они продержатся на линии Днепра не менее недели, сам не знал действительного положения дел и, вполне вероятно, тоже бредёт теперь по лесу, не понимая, как случилось то, что случилось.
А кто понимает? Должны же существовать такие все понимающие люди. А иначе как? Иначе никак.
Да, вот оно главное: сейчас по лесу наверняка бредут многие, оказавшиеся отрезанными от своих. Лучше всего подождать где-нибудь — и тогда непременно они на тебя наткнутся. Но где ждать? Без воды, без пищи. Даже без шинели. А если вернуться в эти самые Новые Липки? Узнать о судьбе Кочевникова… Спрятаться у Марфы-Посадницы… Но у нее дети. Если тебя найдут, могут расстрелять всех. И детей тоже. О таких случаях рассказывали окруженцы. Нет, ты не имеешь права подвергать смертельной опасности этих людей. Ведь если бы твои дети… Впрочем, не нужно об этом. А о чем нужно? Боже мой, о чем же тогда можно и нужно?! И что все это значит? И почему именно ему, русскому писателю Задонову, досталась такая доля: бегать зайцем по своей земле, прятаться и не знать, куда идти? А главное, не понимать, как все это произошло, почему и по чьей вине?
Нет, главное — не это. Главное — не поддаваться панике, все тщательно взвесить и лишь тогда принимать решение. Надо выжить во что бы то ни стало. Потому что тебе нельзя умирать, попадать в плен, потому что у тебя, в твоем московском кабинете, лежит недописанный роман, тебя ждут жена и дети, ты должен вернуться к ним и к своему письменному столу. И, наконец, потому, что только там ты поймешь и решишь, что произошло с тобой, твоей страной и народом.
Итак, надо идти на восток. То есть в сторону восхода. Значит, север — это где? Север — это там, где на деревьях растут мох и лишайники. Так говорили на курсах подготовки… Почему — под-готовки? Под — это снизу. Ниже некуда. Впрочем, так оно и есть. Не командиров же из них, пишущей братии, готовили, а под-готавливали к возможной встрече с войною. Значит, знали, что она будет. А сами не под-готовились.
Опять он не о том. Тут надо думать о жизни, о том, как выбраться, спастись. Хотя бы, для начала, определить, где север, а где восток. А всякие философствования в его положении есть глупость и интеллигентские штучки-дрючки.
Алексей Петрович глянул на одну сосну, на другую, обошел их, но ни мха или лишайников не обнаружил. Вот тебе и фокус-покус. Да, что-то еще говорили о муравейниках. Будто бы и они тоже. Но что именно?
Вот муравейник возле высохшего пня. И что? На север он смотрит, или на юг? Похоже, не смотрит никуда. Или во все стороны сразу.
Какое упущение, что он никогда не интересовался такими простыми и нужными вещами. Наверное, потому, что в лес самостоятельно не ходил. Даже за грибами. Разве что в детстве с бабушкой. Но тогда он просто шел за ней и за братом. Как нитка за иголкой. Более того, он всю свою жизнь выступает в роли нитки: ни одного самостоятельного шага, ни одного самостоятельно принятого решения. Впрочем, нет — были самостоятельные решения. Были. Профессию, во всяком случае, он выбирал себе сам. Или то, что было внутри него, то, что называется талантом. А вот женщины… С ними посложнее: чаще всего он шел на призывные взгляды, не думая о последствиях.
И опять он не о том…
Глава 14
Господи! До чего же трудно ходить по лесу! И как это все связать с виденным сегодняшней ночью, можно сказать, вещим сном? Ведь он во сне тоже продирался сквозь лес. Правда, во сне была буря. Падали деревья. Так это еще впереди: и бури, и грозы, и ливни с градом. А если он не встретит никого из своих?..
Неожиданный треск веток заставил Алексея Петровича вздрогнуть и замереть, потом отскочить и спрятаться за сосну. Он стоял, прижимаясь к ее шершавой коре, вдыхал смолистый запах и во все глаза всматривался в туманную глубину леса, чувствуя, как бешенно стучит в ребра его бедное сердце: за какой-то час столько всяких ужасов!
Долго никакой посторонний для леса звук не нарушал его тишину. Затем треск повторился, но значительно тише, хотя и в той же самой стороне. Фыркнула лошадь. Качнулись кусты лещины. Что-то темное и большое шевельнулось между деревьями.
Алексей Петрович стоял окаменев, не зная, как защититься от этой опасности, забыв, что у него есть оружие.
И тут в солнечном потоке вырисовалась большая вытянутая горбоносая голова, затем и весь величественный силуэт огромного лося. Зверь стоял, высоко задрав увенчанную раскидистыми рогами голову, прядал ушами, раздувал широкие ноздри. И время от времени фыркал — ну точно так же, как фыркает лошадь.
Так близко лося Алексей Петрович не видел еще никогда. Конечно, это не вооруженный немец, но и не безобидный заяц или лисица. От него палкой не отобьешься.
И тут он вспомнил о своем пистолете ТТ и даже почувствовал бедром его железную тяжесть. И не то чтобы обрадовался и успокоился. Совсем наоборот: теперь, при наличии оружия, он действительно принадлежит исключительно самому себе, и никто о нем не позаботится, не защитит, не подскажет приемлемое решение. Хотя бы такое: лось — это опасно или нет? Где-то когда-то он читал, что во время гона… или когда рядом лосята, тогда да, тогда может и напасть. Или — если ранен. А этот — он что?
Алексей Петрович медленно перебрал пальцами вдоль ремня, нащупал клапан и потянул его вверх. Щелчок выскочившей из пружинных объятий кнопки показался чуть ли не выстрелом. Но лось, похоже, не обратил на этот звук ни малейшего внимания. Точно так же медленно Алексей Петрович достал пистолет, переложил его в левую руку и потянул за рубчатый затвор. Раздался довольно громкий и внушительный лязг — и лось повернул в его сторону свою горбоносую голову. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Затем зверь мотнул головой и не спеша прошел мимо, в каких-нибудь пятнадцати шагах, прошел почти беззвучно, точно проплыл по воде, — лишь папоротники слегка шевелились, — и растворился в потоках света.
Алексей Петрович перевел дух.
«Ну и трус же ты, Алешка», — мысленно произнес он и беззвучно рассмеялся.
Однако веселого было мало.
После полудня Алексей Петрович набрел на ручей, через который перешагнул, не замочив ног. Опустившись на корточки, долго пил холодную воду из пригоршни маленькими глотками, плескал ее на разгоряченное и искусанное комарами и мошкой лицо.
Чуть дальше по течению ручеек впадал в небольшое озерко, образованное плотиной из принесенных сюда половодьем деревьев. Озерко окружала высокая осока, лес отступил здесь под напором паводков, дав место обширной поляне, над которой гудели пчелы и шмели, порхали трясогузки.
Задонов долго не выходил из тени деревьев, с опаской вглядываясь в заросли ольхи, окружающие поляну, но, похоже, никакой опасности эти заросли не таили. Да и нельзя же до бесконечности ждать, стоя на одном месте, пока кто-то или что-то проявит себя в этих зарослях. Может, Оно уже там побывало и удаляется в противоположную сторону. Может, Оно появится там через час. Или никогда не появится, а ты будешь стоять и ждать неизвестно чего. Глупо.
Так трудно, оказывается, сделать первый шаг. И даже второй и третий еще ничего не решали. Но вода блестела до того соблазнительно, а тело горело и ныло и просилось в воду, что ноги сами вынесли его на открытое место и донесли до песчаного пятачка, такого девственно чистого, что в это трудно было поверить.
Раздевшись донага, Алексей Петрович вошел в холодную воду и с наслаждением погрузился в нее, не издав при этом ни звука, растирая свое белое тело ладонями, стараясь отмыть его, куда удавалось дотянуться, от пота и грязи. Искупавшись, он выстирал сперва портянки, затем трусы, подумал мгновение и, махнув рукой: была не была! — опорожнил карманы штанов и гимнастерки, и их тоже подверг яростному жмыханию на гранитном валуне и полосканию, вспомнив, как это делали когда-то деревенские бабы.
На мгновения он забывал об опасности, но крик дятла или сойки, писк синицы заставляли его замирать, оглядываться и вслушиваться в шорохи и трески леса. Он уже научился отличать стук упавшей по собственной воле сосновой шишки или более сухой треск обломившегося под собственной тяжестью сучка, от звуков, производимых самим собой и хотя бы тем же лосем. То были естественные звуки, доказывающие непрерывный круговорот живого в равнодушной природе, а лосиные и свои естественными быть не могли, то есть лось — это одно, а человек — совсем другое. Но он не научился еще не обращать на естественные звуки внимания и всякий раз вздрагивал и прислушивался, не повторится ли этот звук еще раз в некой последовательности, говорящей об опасности.