— Эх, товарищ Алексей Петрович, не застали вы, как мы немецкие тылы утюжили ихними же танками! — восторженно говорил Чертков, шагая рядом с Задоновым чуть позади комендантского взвода. — Танки мы в Красном взяли, там их ремонтная база стояла, наши ребята в ихние танки посадились и — вперед! Представляете? Прем по дороге, вдруг видим — машины. Вся дорога — одни машины, пушки да зенитки. Загорают, значит. Впереди — мост взорванный. И как почали мы эти машины долбать! Как почали, как почали! Что тут воспоследовалось, товарищ майор, — сплошная жуть! Всё горит, фрицы бегают, кричат, что, мол, свои, не стреляйте, нихт шиссен по-ихнему, а по ним из пулеметов, да из пушек, а мы на танках — да еще гранатами, да из автоматов, да из винтовок! Набили столько, товарищ майор, что аж самим стало совестно глядеть, сколько мы их, бедолаг, накрошили. Они-то думали: свои, а мы — не ихние, мы — наши. Мне, товарищ майор, до сих пор жутко. А с другой стороны, очень даже правильно рассудил наш товарищ майор Матов. Раз они на нашу землю пришли, то никаких правил и этих самых… церемоний. Бей в сопатку, пока кровью не умоется. — И заключил: — Очень правильный он командир. Очень, знаете ли, геройский.
Алексей Петрович слушал Черткова и улыбался в отросшие усы: его удивляло, что этот богатырского вида малый жалеет побитых немцев, и радовало, что немцев все-таки били, а не просто драпали от них, спасая свою шкуру.
— А куда ж вы танки-то подевали? — спросил он у Черткова.
— Так бензин же кончился, товарищ… э-э… Алексей Петрович! И снаряды. Опять же, фриц разобрался, что к чему, и давай нас своей авиацией приголубливать. Да только дудки! Товарищ Матов танки выставил, а людей оттудова поубирал, чтоб зря не пропадали. Нам же все равно их взрывать пришлось бы, а тут фрицы сами расстарались. Ну а мы в лес. И опять по их тылам как жахнули, только пыль да слякоть от них полетела. У нас, товарищ майор, на каждый взвод теперь по четыре немецких пулемета. И почти все бойцы и командиры с ихними же автоматами. А кто не захотел, те с нашими винторезами остались. Без винтовок ведь тоже нельзя, товарищ майор, потому как дальше стреляют и прицельность выше. А так автоматы у них ничего, нормальные, только прицельно не дальше чем на сто метров… Вам из них стрелять не доводилось?
— Нет, не доводилось.
— При случае, товарищ… — в очередной раз споткнулся Чертков и взмолился: — Разрешите, товарищ интендант третьего ранга, я к вам по воинскому званию майор обращаться буду! Ну не получается у меня, хоть тресни!
— Хорошо, раз вам так удобно.
— Конечно, удобно, товарищ майор: армия ж ведь. А я в армии с весны тридцать девятого. Привык уже… Так я про этот самый «шмайсер». Я вам покажу. Тут главное, товарищ майор, выдерживать линию. Автомат при стрельбе все влево ведет, все влево, а вы удерживайте его на своей линии, тогда кучность высокая будет. В бою самое главное — это кучность. Ну и, само собой, короткими очередями.
Шли безостановочно часа четыре. Затем встали. По колонне пошла команда: «Командиры рот в голову колонны!» Роты сели, легкий гул голосов наполнил вечерние сумерки. Мимо рысили командиры, придерживая полевые сумки.
— Пойдете послушать, о чем будут говорить? — спросил Чертков у Задонова. — Интересно все ж таки.
Алексей Петрович покачал головой и устало опустился прямо на землю, откинувшись спиной к старой сосне. Не пошел он на совещание не потому, что его не позвали: Матов сказал, что Алексей Петрович может считать себя членом штаба… он так и сказал: членом штаба, а не штабным офицером, за которым подразумевались определенные права и обязанности. И не потому, что не интересно, а потому, что знал, о чем будет разговор: о том, кто куда наступает, у кого какие задачи в предстоящем ночном бою, как будут выходить из боя, кто прикрывает отход, в какую сторону. И прочая, и прочая. Не хотелось мешать этим людям заниматься их делом, в котором он мало что смыслит.
Да и, в конце концов, не столь важно для него, кто куда наступает, кто куда идет. Важно, как люди на это настроены и чем все закончится. А это еще впереди. И устал он от непрерывной ходьбы. Когда шел самостоятельно, знал, куда идет и зачем. Не в смысле определенного места: деревни или реки, а в смысле конечной цели. И мог каждую минуту остановиться. А сейчас он уже не принадлежал самому себе, все его действия зависели от решений и действий других людей, и поэтому ему оставалось лишь механически переставлять ноги в ожидании привала. А это изматывало больше, чем сама ходьба: не привык он ходить по команде и ни о чем не думать. Во всяком случае, пытаться не думать. Да он и не думал. Хотя в голове что-то бродило. Но это, скорее всего, по привычке. Впрочем, ничего конкретного. Он чувствовал, что отдыхает и душой и мыслями, что на душе спокойно, а мысли… — за дни одинокого скитания он столько всего передумал, столько пережил, что хватит на две жизни. И останется. А ноги… ноги привыкнут. Дело за малым: привыкнуть жить по команде.
Такой же поспешной рысью вернулись в свои роты командиры. Зазвучали команды. Комендантский взвод отступил в глубину леса, давая дорогу выходившим вперед ротам. Глухой торопливый топот сотен ног по хвойной подстилке, бряцание оружия и амуниции, короткие команды взводных. Чувствовалась отлаженность большого механизма и бесперебойная работа каждой его части.
Глава 23
К дремавшему под сосной Задонову подошел лейтенант лет двадцати, вскинул руку к фуражке:
— Разрешите обратиться, товарищ интендант третьего ранга?
— Да-да! Конечно! — откликнулся Задонов, с трудом выкарабкиваясь из сладостной дремы.
— Вас товарищ майор Матов просят. — И пояснил: — Немца в плен взяли, обер-лейтенанта, допрашивают, но не получается у них что-то. Может, вы немецкий лучше знаете?
Алексей Петрович поднялся и пошел за лейтенантом, с трудом переставляя ноги и время от времени закрывая глаза, рискуя споткнуться и упасть. Но через полсотни метров сон отпустил его и ноги перестали заплетаться, так что к Матову он подошел вполне бодрым и готовым ко всему.
Матов сидел на пеньке, рядом с ним стоял капитан Янский, а напротив — немец, судя по мундиру, офицер, с крестом на груди и несколькими орденскими колодками. Лицо у офицера разбито сильным ударом — видимо, приклада винтовки, — и опухло с одной стороны… ну, почти как у самого Задонова, только значительно сильнее, и на мундире следы крови, и даже на штанах. Но стоял офицер прямо, надменно вскинув голову и глядя вверх, точно что-то выискивая в кронах обступивших небольшую полянку сосен. Был он черен, носаст, походил на итальянца или француза — такие немцы живут на юго-западе Германии, в пограничье с Францией и Швейцарией. В детстве, еще до Первой Мировой, Задонов успел побывать на Западе: в Германии, Италии и Франции, видел там таких немцев, которых сами немцы за немцев не считают, во всяком случае, за чистокровных немцев, и говорят они с особым грассированием — на французский манер.
— Алексей Петрович, вы немецкий знаете? — спросил Матов, едва Задонов остановился рядом, с любопытством разглядывая пленного.
— Не уверен, что слишком хорошо для разговора на военные темы, — ответил Алексей Петрович.
— А мы с начштаба вроде учили немецкий, и почти исключительно с военным уклоном, а разговора с немцем не получается. Может, у вас лучше получится?
Алексей Петрович заметил, что странный немец слегка скривил свои губы в презрительной усмешке и понял, что немец, скорее всего, знает русский, но не хочет этого показать и наверняка делает вид, что не понимает немецкого из уст Матова и его начштаба.
— Почему вы не хотите отвечать, господин офицер? — спросил Задонов по-русски, стараясь поймать взгляд немца. — Ведь вы знаете русский… Не так ли?
— Отшень плёхо, — ответил немец.
— Но немецкий-то вы наверняка знаете хорошо.
— Несколко лучше.
— Как его фамилия? — спросил Задонов у Матова, разглядывающего документы, отобранные у пленного.
— Валери, — ответил Матов. И уточнил: — Обер-лейтенант Франц Антуан Валери. Да он, пожалуй, и не немец.
— Так есть, — закивал Валери. — Страсбург, Франсе.
— А откуда знаете русский?
— Жил мало-мало Сербия, там много русский эмигрант. Революсьён.
Алексей Петрович перешел на французский — и пленный оживился, залопотал, в глазах его появился проблеск надежды, которую он, видать, утратил после крепкого удара во время пленения. Задонов почти не перебивал его, время от времени сообщая Матову сведения, которые выкладывал обер-лейтенант Валери.
Из рассказа пленного выяснилось, что он, Валери, является офицером для поручений при штабе сорок шестого танкового корпуса, что его послали выяснить обстановку в полосе действий дивизии СС «Рейх», которая столкнулась с очень сильным сопротивлением русских и несет неоправданно большие потери. Но до дивизии он не добрался: на его машину напали русские и взяли его в плен. Он надеется, что русские офицеры знают правила отношений с военнопленными, принятые цивилизованными странами, и сохранят ему жизнь. А он взамен готов ответить на все вопросы русских офицеров за исключением тех вопросов, которые затрагивают его честь.
— Спросите у него, Алексей Петрович, почему он, француз, служит фашистам?
— О, я понимать! — опередил Задонова Валери. — Я не есть фашист. Фашист есть Италия, Муссолини. Я есть националь-социалист. Это совсем друге. Это немного Маркс, немного национальидеен великий Дойчланд. Многи француз, голланд, чех, словак, данмарк и другий народ имеют разделить этот великий идей. Дивизий СС «Рейх» есть многи национальменш… разны стран. Отдельны полк, батальон, рота. Есть русский идей коммунизм, есть германский идей — националь-социализм.
— Что вы знаете о планах командования относительно использования танковой группы генерала Гудериана на ближайшее время? — спросил Матов.
— Это не есть честь официра отвечать на такой вопрос, я просить не задавать такой вопрос. Я может сказать, что наши командо-ва-ние не ожидать такой сопротивлений со сторона русский армий. Мы имеем много убитый и раненый немецки зольдат. Мы имеем мало отдыхать, много воевать. Зольдатен уставать, техник уставать, многий проблем на танковый мотор, боеприпас, горючий, продовольствий…