— Вы правы, — согласился Шапошников. — Мы рассчитываем, что маршал Кулик, во главе Пятьдесят четвертой армии, и вы, во главе Ленфронта, не позволите фон Леебу осуществить его намерения.
— Что ж, как только разберусь на месте, тотчас же сообщу вам о своих оценках, выводах и планах, — заключил Жуков беседу, поворачиваясь лицом к начальнику Генштаба.
— Буду с нетерпением ждать вашего звонка, Георгий Константинович, — произнес Шапошников с чувством и, протянув Жукову руку, склонил свою редковолосую голову. — Желаю вам удачи.
Глава 12
Самолет пошел вниз. За иллюминатором струилась клочковатая мгла. Неожиданно внизу, совсем близко, возникла свинцовая гладь Ладожского озера и устремилась навстречу. Моторы отчаянно взревели, удерживая самолет от соприкосновения с водой. И тут же мимо заскользили перелески, нагромождение камней, железная дорога, зенитки, ползущие по дороге машины, домишки — все серое, неуютное, мокрое.
Самолет встряхнуло — и он побежал, дрожа и подпрыгивая на неровностях, развернулся, еще прокатил немного и успокоился возле большого серого ангара, укрытого маскировочной сеткой.
Жуков встал, подошел к открытой двери, молча пожал руку пилоту, щупающими шагами спустился по откидной лестнице, отстранив услужливую руку адъютанта. И тотчас же услыхал уханье орудий, недалекие разрывы снарядов, увидел черные дымы, неподвижно висящие вдали.
Вслед за Жуковым из самолета выбрались генерал-лейтенант Хозин и генерал-майор Федюнинский, которых Жуков взял с собой в уверенности, что кого-то из высших командиров Ленинградского фронта придется заменить за непригодностью. Хозин, помимо того, что хороший штабист, знает Ленинград и его окрестности: до финской войны командовал Ленинградским военным округом, Жуков прочил его в начальники штаба фронта. Федюнинского, имеющего опыт боев на Украине в должности командующего корпусом, а затем и армией, предполагалось использовать по мере надобности.
Четыре черных «эмки» рванули с места и понеслись по довольно приличному шоссе.
Небо разъяснилось, выглянуло солнце, залив ярким светом мелькающие мимо деревянные домишки, палисадники, зеленые лужайки и деревья, и показалось, что именно поэтому грохот артиллерии усилился сразу на несколько октав. Потянулись ленинградские улицы. По мосту переехали через Неву. Из окна видны корабли, стоящие у стенки, то и дело окутывающиеся белым дымом стреляющих орудий.
Свернули налево, попетляли по каким-то узким улочкам между каменными домами, окна которых заклеены полосками бумаги, — и Жуков узнал появившийся неожиданно Смольный, часто виденный им и на картинках, и на экранах кинотеатров. Но этот вполне узнаваемый Смольный выглядел карикатурно: там и сям налепленные картонные башни, небрежно протянутые маскировочные сети, а вокруг золотые купола соборов, кое-где выкрашенные синей или зеленой краской, но так небрежно, что лучше бы и не красили. И почти на всех перекрестках зенитки, зачехленные прожекторные установки, ожидающие ночи аэростаты противовоздушного заграждения. От всего этого у Жукова появилось ощущение какой-то нервозности, бестолковщины и даже обреченности, хотя никто никуда не бежал, трубы заводов дымили, как ни в чем не бывало, трамваи ходили или стояли, пережидая обстрел, катили грузовики с красноармейцами или рабочими в черных спецовках, куртках и телогрейках, вооруженных винтовками, пожарные поливали из шлангов горящие дома, кареты скорой помощи неслись по улицам, тянулись обозы, извозчики с опаской поглядывали в небо.
В Смольном, на первом этаже, с окнами, заложенными мешками с песком, заседало командование Ленинградским фронтом и руководство города.
Жуков со всеми поздоровался за руку, молча протянул Ворошилову записку Сталина.
Ворошилов развернул бумажку, прочел, крякнул, произнес обиженно:
— Ну что ж, раз так, то я, собственно говоря… а только резервов у нас нет, танков — нет, снарядов мало, авиации мало, немец садит по нам из дальнобойных орудий из района Тосно, а нам и ответить нечем. Я сам вчера лично возглавил атаку моряков в районе Красного Села…
— А корабли Балтфлота? — спросил Жуков.
— Так что корабли? Корабли стреляют. У них снарядов пока хватает.
— Если можно, кратко обрисуйте обстановку.
— Да вот комфронта, он все обрисует, как есть, — уклонился от дальнейших разговоров Ворошилов. — А я пойду собираться. — И покинул помещение штаба.
Жуков и приехавшие с ним генералы столпились возле большой карты, висящей на стене. Командующий Ленинградским фронтом Попов, высокий генерал с узким длинным лицом, докладывал, водя по карте указкой:
— Вчера фон Лееб начал наступление на юго-западе в направлении Кировского завода через Красное Село и Лигово и на юго-востоке вдоль Московского шоссе. Он бросил в бой более двухсот танков. По нашим данным в составе немецкой группировки порядка десяти-двенадцати пехотных и трех-четырех танковых и моторизованных дивизий. Не считая отдельных бригад. Дивизии полнокровные, хорошо вооружены и обеспечены, поддерживаются авиационным корпусом. А у нас ополченцы да едва сформированные полки, которые приходится бросать в бой против танков. К тому же противотанковой артиллерии очень мало…
— А что у нас на севере? — перебил докладчика Жуков.
— Финны постреливают, мы тоже…
— Так, все понятно, — произнес Жуков, выпрямляясь. И, повернувшись к Федюнинскому: — Ты, Иван Иванович, немедленно поезжай на Пулковские высоты. Это сейчас главное направление. Разберись там, что к чему, позвони. Кто там командует армией? Иванов? Говорите, с ним нет связи? Что это за командующий, у которого нет связи с командованием фронта? У него, небось, связи нет и со своими войсками. Тебе, Иван Иванович, скорее всего, придется взять на себя командование Сорок второй армией. Другой важнейший участок обороны — район Урицка. Необходимо с кораблей снять команды моряков — нечего им там штаны протирать. Оставить только артиллеристов. Перебросить часть войск с финского участка на юг. Часть зенитной артиллерии из города перебросить на фронт для борьбы с танками. От командиров всех рангов и званий потребовать строжайшего исполнения приказов на удержание позиций. В случае неисполнения — трибунал! — Жуков повернулся к секретарю партийной организации Ленинграда Жданову, и тот согласно кивнул головой. — Город можно отстоять, — заключил Жуков, — если мы правильно организуем оборону, укрепим в войсках дисциплину, наведем соответствующий порядок. И убедим войска и ленинградцев в необходимости и возможности выполнения этой задачи.
Глава 13
В последние дни трамваи в Ленинграде ходили круглые сутки, перевозя к фронту воинские части, оружие, хлеб из пекарен по магазинам, уголь, торф, развозя ночные смены по заводам. По улицам сновали грузовики, пароконные подводы, шли люди с тачками, словно задались целью всё в городе переместить с одного места на другое.
Василий Мануйлов не был дома четыре дня: то работа, то дежурства на заводских крышах во время бомбежек, то в пожарной команде, то рытье щелей, то есть глубоких и узких окопов как на территории завода, так и окрест, потому что бомбоубежищ на всех не хватало, а бомбежки или артобстрелы могли застать людей в самом неожиданном месте. Спал в раздевалке, где спали и многие другие из цеха, отправившие свои семьи в эвакуацию, питался в столовой, куда сдавал свои хлебные и продуктовые карточки. Правда, в магазинах еще можно было купить все, что угодно, и рестораны работали, и пиво еще продавали, но его уже надо было «поймать», то есть оказаться у пивного ларька тогда, когда это пиво только что привезли. Раньше, когда пива было завались, Василий относился к нему равнодушно, а теперь, когда ничего не «поймаешь», он и пиву был рад — все какое-то разнообразие к столовским щам и кашам. К тому же сегодня у него свободны целых двенадцать часов — до самого утра.
С тех пор, как Мария вместе с детьми покинула Ленинград, миновало ровно десять дней, и восемь дней, как немцы и финны окружили Ленинград, отрезав его от остальной страны. За эти десять дней ни одного письма Василий от жены так и не получил. Успел ли их поезд проскочить станцию Мга до того, как немцы взяли эту станцию, или не успел? Ходили слухи, что последние два эшелона с эвакуированными немцы разбомбили. И будто бы как раз в районе Мги. Но Мария уехала не с последними двумя, а чуть раньше — после их поезда ушло на восток еще несколько. Однако все могло быть. Неизвестность пугала, по ночам мерещилась всякая чертовщина. А ведь они договорились с Марией, что она будет ему писать каждый день и отправлять письма на станциях, чтобы он знал, куда их везут. Но писем не было. И не только ему, Василию Мануйлову, но и многим другим, кто отправил свои семьи, поддавшись уговорам властей.
Василий выпил кружку пива возле ларька, другую вылил в принесенную с собой бутылку и заткнул деревянной пробкой, — так поступали многие, — затем поспешил к трамваю, вскочил в него на повороте, втиснулся в плотную массу тел.
Сентябрь на дворе, а осени не чувствуется. Зато во всем чувствуется война: в аэростатах заграждения, уже поднявшихся в небо, в зенитках и прожекторах, расположившихся на площадях, в оклеенных крест на крест окнах, в угрюмых лицах людей, в постовых милиционерах с винтовками за спиной и с противогазными сумками через плечо, в патрулях, вышагивающих по мостовой, в разрушенных бомбежкой зданиях, в мертвых окнах с черными следами пожаров, в пушечной пальбе кораблей, стоящих на Неве и в Финском заливе, в длинных очередях за продуктами.
А народу на улицах меньше не стало, несмотря на эвакуацию. Только народ другой, не питерский: много прибалтов, евреев, еще бог знает кого. Говорят, что на станциях целые эшелоны беженцев стоят на путях то ли в ожидании отправления, то ли потому, что негде жить, и что будто бы в районе Тихвина собирается огромная армия, которая вот-вот погонит немцев назад. Но это — слухи. Зато известно совершенно точно, что весь Балтфлот стоит у причалов Ленинграда, с большими потерями прорвавшись из Таллина через минные поля, подвергаемый бомбежкам немецкой авиации, атакам