его расширились на восток более чем на 500 километров. Эти земли дают нам огромное количество продовольствия, они дают сырье для нашей промышленности и рабочую силу. И все это добыто с помощью нашей великолепной, никем не превзойденной пехоты. Утренняя, обеденная и вечерняя молитвы германской армии должны начинаться словами: „Мы победили врага! Мы, германская пехота, победили всех врагов в мире! И никто не устоит перед нашим напором!“»
Власову подсунули как раз эту часть речи рейхсфюрера: мол, знай свой шесток. И этот кусочек речи произвел на Власова двойственное, но в любом случае удручающее впечатление. С одной стороны, утверждать, что германская пехота победила всех врагов, когда Красная армия вышла к Днепру, глупо с любых точек зрения. С другой стороны, это показывает, что руководство Германии продолжает надеяться, что сумеет одержать победу, ничего не меняя в своей стратегии, и хотя оно использует русских добровольцев везде, где заблагорассудится, однако создание русской армии под его, Власова, командованием, не допустит. Если не произойдет нечто из ряда вон выходящее, то есть если не клюнет Гитлера в задницу жареный петух. Следовательно, все, чем соблазняли его немецкие советники, как правило, выходцы из России, сплошная ложь.
С той поры, как Власов ознакомился с этим суждением Гиммлера о себе, миновал год, Красная армия продолжала наступать, ее войска уже стояли невдалеке от границ Третьего Рейха, Румыния повернула оружие против немцев, восстала Словакия, союзники высадили десант в Нормандии, и у Власова появилась надежда, что в столь катастрофическом положении Гитлер может — и даже обязан — пойти на компромисс. Генерал стал рассылать письма всем, от кого хоть что-нибудь зависит в этой проклятой стране, полагая, что личная встреча именно с Гиммлером может все переменить решительным образом, тем более что в самой Германии кое-что уже стало меняться в отношении к восточным рабочим: нарукавный знак «Ост» у них был заменен на повязку с цветами национальных флагов, «добровольцам» предоставили равные права с немецкими военнослужащими, их подразделения получили название Русской освободительной армии. Так что еще один-два шага в этом же направлении, и в руках Власова может появиться вполне реальная «своя армия». Он соберет под трехцветный флаг Российской империи не менее двух миллионов солдат, и если их вооружить современным немецким оружием, такая армия двинется вперед, засыпая окопы советских войск листовками с призывом свергнуть деспотический режим Сталина и установить в стране подлинную демократию. Начнется братание с частями Красной армии, в которой большинство солдат и офицеров в тайне ненавидит Сталина, сопротивление ее прекратится, и через несколько месяцев он, Власов, войдет в Москву, провозгласит свободное государство, порвет с немцами и заключит союз с Англией и Америкой.
Увы, время шло, его надежды таяли с каждым днем, оставаясь пустыми мечтами. И вдруг — приглашение на встречу с самим Гиммлером. Почти разуверившийся во всем, Власов воспрянул духом, и теперь ехал на эту встречу… нет, не с возродившимися надеждами, а с уверенностью на возможное чудо. Главное, получить армию, а когда за твоей спиной будет стоять двухмиллионная армия, разговаривать с тобой станут по-другому. Тогда можно будет начать свою игру с западными союзниками, да и, на худой конец, можно будет хотя бы громко хлопнуть дверью.
Самолет, между тем, вдруг накренился и резко пошел вниз — весьма не лишняя предосторожность, если иметь в виду, что линия фронта проходит отсюда всего в шестидесяти километрах, и советские самолеты частенько залетают сюда, что-то высматривая, наверняка зная, что где-то здесь, неподалеку от городка Ангербург, укрывается среди лесов ставка самого Гитлера.
Неожиданно совсем близко возникло озеро. Стремительно понеслись навстречу прибрежные кусты и камыш, темная рябь воды, с которой взлетали, оставляя пенный след, стаи напуганных ревом моторов уток, затем мимо замелькали сосны и ели, колеса ткнулись во что-то твердое, и самолет покатил, вздрагивая на неровностях. Вот он в последний раз взревел моторами и замер под пологом деревьев и маскировочных сетей. Открылась дверь. Подали трап. Власов спустился по ступенькам, выискивая глазами Гиммлера, но того видно нигде не было. Зато вдоль трапа замерли офицеры СС в черной форме и, как только Власов спустился на землю, вытянулись, выбросив вперед и вверх руки в нацистском приветствии, — и это было обнадеживающим предзнаменованием.
Власов расправил плечи, вздернул голову, увенчанную генеральской фуражкой времен Первой мировой войны, блеснули стекла его круглых очков, полыхнули кровью отвороты генеральской шинели.
Какой-то там штурмбан-бим-бомфюрер щелкнул каблуками и доложил, что машина ждет гер генерала для следования дальше. И точно: чуть в стороне стояли четыре «опеля», размалеванных зелено-желтыми пятнами и полосами. И там тоже неподвижными болванами торчали эсэсовцы. Перед Власовым распахнулась дверца одной из машин, кто-то поддержал его долговязую фигуру под локоток, он опустился на мягкое сидение. С другой стороны сел полковник Сахаров. Захлопали двери других машин. Заныли моторы. Тронулись.
На выезде с аэродрома их ждал эскорт из мотоциклистов и бронетранспортеров, набитых солдатами. В душе генерала возникла торжественная мелодия марша «Прощания славянки». К горлу подступил комок, глаза защипало. Да, не зря он писал письма в разные инстанции, обивал пороги кабинетов разных чиновников и генералов. Свершилось! Он дождался своего часа! Остается только подписать документы и начать объединение различных националистических группировок и, одновременно, мобилизацию всех соотечественников, способных носить оружие. И тогда… Нет, лучше не загадывать… Кстати, какое нынче число? 19.09.44. Мда, числа эти ни о чем не говорят. То ли дело 14–41! Впрочем, они лишь поманили отрадным будущим и будто надсмеялись над его, Власова, надеждами. Все временно, недолговечно, заставляет жить одним днем.
Ехали около часа. Миновали несколько КПП. Остановились у высоких стальных ворот в зеленой железобетонной стене забора с колючей проволокой по верху. Ворота раздвинулись в обе стороны, машины въехали на территорию и по извилистой дороге с густо стоящими по сторонам огромными соснами покатили в глубь леса. Солнце едва взошло над невысокими холмами, подступающими к самому озеру, его лучи пронзали туман, скопившийся среди деревьев, все было зыбким, клубилось вместе с туманом, будто стремясь оторваться от земли и улететь.
Через минуту показалось неказистое одноэтажное строение, окруженное тщательно замаскированными колпаками ДОТОв с черными узкими щелями.
Снова щелканье каблуков, выбрасывание рук с короткими выкриками «Хайль!» Власов в ответ не спеша прикладывал руку к фуражке, с каждым шагом и с каждым движением своего тела насыщаясь своей значительностью в глазах самой Истории. Что бы там ни случилось, а он свое имя в истории оставит.
Полковник Сахаров шагал слева от Власова, отстав от него на полшага. Этот уже весьма пожилой человек, некогда сражавшийся с красными под командованием Деникина и Врангеля, бывший офицер императорской гвардии, служивший при ставке Николая Второго, искоса поглядывал на Власова с тем презрением, с каким в те давние годы командовал летучим отрядом лихих рубак, для которых зарубить человека, будь то солдат, женщина или даже ребенок, не представляло никаких затруднений и не вызывало никаких душевных мук. То же самое было совсем недавно и в Белоруссии, и везде, где доводилось наводить порядок его карательному батальону. Бывший полковник Сахаров все еще не насытил своей ненависти к так называемому народу, к этому быдлу, возомнившему себя черт знает кем. Он и самого Власова с удовольствием поставил бы к стенке: тоже ведь из быдла. Или даже повесил бы за то, что тот когда-то служил у красных и, следовательно, способствовал изгнанию полковника и ему подобных со своей земли. Не исключено, что этот час наступит. И очень даже скоро. Не может не наступить.
Гиммлер встретил Власова, стоя посреди огромного зала, выполненного в готическом стиле, освещенного мягким электрическим светом, льющимся из глубоких ниш — как на некоторых станциях московского метро. Даже не верилось, что этот зал расположен глубоко под землей. По его стенам развешаны картины, на которых запечатлены страницы германской истории, начиная с первых битв с римлянами и заканчивая битвами на полях России. А в промежутках между картинами стояли скульптуры, знаменующие собой все ту же историю. Здесь же под стеклом хранились французские, английские, польские и всякие иные знамена покоренной Европы, в том числе и красные знамена разгромленных и плененных советских полков и дивизий, и даже знамя какой-то пионерской организации с портретом юного Ленина на нем. Естественно, здесь не было и намека на поражение под Москвой, пленение Шестой армии Паулюса, разгрома немецких армий под Курском, в Белоруссии, на Днепре. Немцы, — как, впрочем, все, везде и всегда, — тешили себя только победами. И сам Гиммлер, стоящий посреди зала, как бы олицетворял эту воинственную историю.
Власов, оставивший свою шинель и фуражку на вешалке у входа в подземелье, одетый в новую генеральскую форму, сшитую в лучшем берлинском ателье, при широких погонах с двуглавыми орлами, шел по малиновой ковровой дорожке, и когда до рейхсфюрера оставалось пять-шесть шагов, Гиммлер сделал три шага навстречу, протянул руку и произнес с неким подобием улыбки на узких губах, пожимая руку Власова:
— Я рад, господин генерал, что наконец-то имею возможность встретиться с вами и обсудить ваши проблемы. Надеюсь, что вы извините мне имевшиеся задержки и те ошибки в наших отношениях, которые были допущены в прошлом по вине недальновидных посредников, оказавшихся между нами.
— Благодарю вас, господин министр, за добрые слова, — ответил Власов, слегка кивнув головой, как это делали офицеры из дворян, не забывшие этикета, отметив при этом, что рейхсфюрер все свел к проблеме как бы самого Власова. Однако он слишком долго готовился к этой встрече как сам с собой, так и со своими помощниками, чтобы менять хотя бы одно слово в своей речи, вызубренной наизусть. И он продолжил с теми же «славянскими наглостью и гордостью», которые так не нравились еще недавно Гиммлеру: — Я рад приветствовать одного из умнейших и достойнейших руководителей Германии. В свою очередь, в моем лице вы имеете представителя русской армии, который первым нанес поражение немецким войскам в битве под Москвой. Теперь я готов использовать весь свой опыт и свои полководческие способности для победоносного завершения войны в качестве верного союзника великой Германии. Если, разумеется, руководство Германии перестанет смотреть на нас, русских, как на унтерменшей, не способных ни на что положительное в своей деятельности.