Лейтенант Красников шел вдоль строя, вглядывался в лица и пытался понять, как ему вести себя с этими людьми. Вообще говоря, письменные инструкции на этот счет он прочитал и расписался в том, что ему все ясно и он будет следовать им неукоснительно. Более того, командир батальона майор Леваков недавно собирал всех офицеров и сообщил им, что при их участии формируется особый штурмовой батальон, что офицерам этого батальона даны права и привилегии, предусмотренные для командного состава штрафных рот и батальонов: год считается за три, повышенный оклад, возможность более быстрого продвижения по службе, получения очередного звания и более высоких наград, но в то же время им придется воевать вместе со своим батальоном и воевать на самых опасных участках фронта. Перечислив все это, он предупредил, что они имеют право подать рапорт о нежелании воевать в составе такого батальона, что в их распоряжении не более часа и что рапорт не повлечет за собой никаких последствий дисциплинарного характера. А поскольку никто не выразил этого своего нежелания, остальная часть выступления Левакова свелась к подробному инструктажу, то есть к разъяснению письменных инструкций.
Вслед за Леваковым выступил только что прибывший в батальон на должность замполита капитан Моторин, мужик лет под сорок, с длинным, узким лицом и близко поставленными маленькими глазами. На его габардиновой гимнастерке красовались ордена Красного Знамени, Отечественной войны и Красной Звезды и три медали, причем одна — «За отвагу», а это не только говорило о том, что перед ними боевой офицер, но и как бы подтверждало правоту его слов.
— В свете вышеизложенного командиром нашего батальона, — уверенно говорил капитан Моторин, несколько растягивая гласные, — наша задача, товарищи офицеры, заключается в том, чтобы в кратчайшие сроки завершить формирование батальона и его подготовку к предстоящим боям. При этом я хочу еще раз особо подчеркнуть, что мы не просто пехотное подразделение, а отдельный, я бы даже сказал, особый штурмовой стрелковый батальон со всеми вытекающими отсюда последствиями. Следовательно, вы должны по-большевистски решать стоящие перед вами задачи. Железная твердость и непреклонность — вот что от вас требуется. Вы знаете, что вам придется командовать бывшими офицерами. Бы-вши-ми! — Моторин поднял вверх указательный палец. — Что это значит? Это значит, что партия и правительство не считают возможным вернуть им воинские звания, потому что не до конца уверены в их искреннем раскаянии, в осознании своих… э-аа… нарушений воинской присяги и офицерского долга. Не исключено, что среди них есть и затаившиеся враги трудового народа, нашей родной советской власти. Бдительность и еще раз бдительность — ваше большевистское оружие. Враг хитер, он способен затаиваться и принимать любое обличье, чтобы в решающий момент нанести предательский удар в спину Красной армии. Вы должны уметь распознавать этих затаившихся врагов и выводить их на чистую воду — так, как делали и делают это настоящие большевики-сталинцы. Поэтому на каждом из вас лежит громадная ответственность перед партией, перед народом, перед товарищем Сталиным, перед командованием Красной армии.
Потом выступал представитель отдела контрразведки «Смерш» старший лейтенант Кривоносов, невысокий белобрысый крепыш с двумя орденами Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Он был более чем краток:
— Как правильно здесь доложил нам товарищ замполит, наша задача — выводить затаившихся врагов на чистую воду. Я, как представитель контрразведки «Смерш», имею прямые указания опираться на офицеров в этом вопросе и на осознавших свой долг товарищей. Из этих товарищей вы должны составить костяк в каждом взводе, чтобы знать все настроения и о чем говорят промеж себя. Мы должны работать вместе, а не кто в лес, кто по дрова. А то некоторые товарищи офицеры думают, что «Смерш» — это одно, а они — совсем другое. Это вредная для нашего общего дела постановка вопроса.
Глава 11
— Сука долбаная знает, — выругался лейтенант Николаенко, попавший взводным в роту Красникова, — что это за батальон такой! Отдельный стрелковый штурмовой? Черта с два! Не штурмовой, а штрафной. Выходит, и мы тоже штрафники? Довоевались, мать их перетак! Рапорт, что ли, подать? — и глянул на Красникова, невозмутимо раскуривавшего папиросу.
— Воевать, собственно, все равно с кем и где, — ответил Красников. — Дело не в названии. А с рапортом ты опоздал: надо было подавать сразу.
— Да знаю я, а все-таки как-то не по себе.
Они стояли и курили недалеко от входа в подвал. Над ними чернело небо, утыканное звездами, иногда повевал ветерок, нанося вонь испражнений из окружающих развалин. Но они к этому уже привыкли и не обращали внимания. В окопах тоже воняет будь здоров. Особенно, если долго сидишь в обороне.
— Да, дело не в названии, — повторил Красников. — Но тебе я бы посоветовал больше не ахать по этому поводу.
— Да нет, это я так, — мотнул головой Николаенко. — Какие там к черту рапорта! Себе дороже. Остается утешиться тем, что все будут воевать, скажем, четыре года, а мы, кто останется в живых, в несколько раз дольше. Так что если повезет, к концу войны можно заработать три звезды на широкие погоны.
— Не успеешь, — усмехнулся Красников. — С этого надо было начинать в сорок втором.
Николаенко, щелчком пустил окурок в темноту и, проводив его взглядом, пока тот, рассыпая искры, пролетев метра три, не упал на груду кирпичей, пояснил:
— В сорок втором, Андрюха, меня не спрашивали, где я хочу воевать, а я понятия не имел, где воевать лучше всего. А то б, ясное дело… при таких-то льготах…
— Я вполне ценю твое чувство юмора, — заметил Красников, — но не советую им пользоваться слишком широко: не все обладают подобным же чувством. Особенно туго с этим, как мне кажется, у замполита и особиста.
— Я это тоже заметил, — с той же серьезностью произнес Николаенко. А дальше уже с нескрываемым возмущением: — Но вот чего я не понимаю, Андрюха, так это почему командовать некоторыми взводами поставили салаг, не нюхавших пороху? Насколько мне известно, офицерами подобных батальонов и рот должны назначаться бывалые фронтовики…
— Исключение из правил, — ответил Красников, подавив зевок. — И потом… имей в виду: наше начальство не любит говорунов на весьма щекотливые темы. Уверен, что именно поэтому тебе не дали роту. И я тоже не люблю такие разговоры. Они ничего не дают, зато могут отнять у тебя все. И вообще — пошли спать: завтра будет не до разговоров.
— Да я… — начал было Николаенко, но Красников перебил:
— Я знаю, что ты — это ты. С меня и этого хватит.
Красников не стал распространяться, что для него самого оказалось полной неожиданностью служить именно в таком батальоне. Однако принял это как должное: никто не знает, где найдешь, а где потеряешь. Так что лучше всего об этом не думать: и без того есть над чем поломать голову.
Конечно, все, что говорили на инструктаже, в принципе правильно. Но у лейтенанта Красникова были на этот счет свои взгляды. Он твердо знал, что командир взвода или роты должен верить своим солдатам, а солдаты должны верить своим командирам. Причем в бою они должны верить ему безоглядно, даже бездумно. Но такую веру в себя нельзя завоевать недоверием и подозрительностью. Да, солдаты у него особые — и сами они прекрасно сознают, что они не простые солдаты, — но в этом-то и заключался для лейтенанта Красникова вопрос, как вести себя с ними.
Пока все шло нормально. В хлопотах о размещении прибывающих, их обмундировании, постановке на довольствие, мытье в бане, распределении по взводам Красников не почувствовал ничего такого, что бы мешало ему заниматься своим делом. Но вот первые хлопоты позади, рота сформирована, завтра первый день занятий, завтра откроется, что они из себя представляют, и он начнет открываться для них… а это не зеленые солдатики, только что взятые от сохи…
Лейтенант Красников дошел до конца строя, вернулся к середине, скомандовал, растягивая слова, точно пытался спеть их, да не мог вспомнить мотив:
— Рро-ота-ааа, смиррр-на! Н-на-апра-а… — ву!
Строй заколыхался, откликнулся долгим шорохом подошв, дробным стуком каблуков по твердой, как камень, земле. Красников, хотя и не был приверженцем муштры, все же поморщился: приятно, когда твои подчиненные выполняют команды слаженно, как один человек, а не так — сено-солома.
Он еще несколько раз повернул роту налево-направо и кругом, а потом приказал взводным проводить занятия отдельно. Оружия батальону еще не выдали, так что пусть пока занимаются строевой подготовкой и тактикой боя в составе взвода. Если учесть, что в роте не только строевые офицеры, но и кого только нет, то это не повредит. Слаженность и чувство локтя — в бою первейшие вещи.
Красников стоял посреди пустыря и смотрел, как взводы расходятся в разные его концы. Молодые — почти мальчишки — младшие лейтенанты драли от усердия глотки:
— Левой! Левой! Ать, два, три!
Лишь Николаенко командовал с ленцой, точно не был уверен, что солдаты его взвода понимают команды.
В третьем взводе в последнем ряду шагал сутулый солдатик в непомерно большой гимнастерке, которая, будто юбка, болталась у него из-под ремня, свешиваясь до самых колен. Шаровары тоже были не по росту — в них, наверное, можно засунуть двоих таких солдатиков. Красников попытался представить себе этого солдатика в атаке, бегущего с винтовкой наперевес — и не смог. Он подумал, что, скорее всего, убьют этого солдатика в первом же бою. Такие в атаку поднимаются последними, но гибнут почему-то самыми первыми. И всегда их как-то по-особому жалко, хотя большей жалости достойны здоровые и сильные.
И тут Красников вспомнил, что это, скорее всего, не просто солдатик, а, наверняка, бывший офицер, то есть человек, способный сам оценить себя и свои поступки, свое положение. Не Ванька же из какой-нибудь рязанской глухомани. Надо будет познакомиться с этим солдатиком поближе, узнать, кто он и что, и, может быть, найти ему дело по его возможностям: в роте хватает всяких хозяйственных обязанностей, которые тоже кто-то должен исправлять. И вообще надо получше познакомиться с людьми — не в смысле выявления агентов: пусть этим занимается смершевец, а в том смысле, кто на что способен — в бою это может пригодиться.