За ночь больше не случилось поговорить, и хотя любопытство к Гаврилову и его товарищам лишь усилилось, Красников решил, что для пользы Гаврилова он свое любопытство должен попридержать. У его подчиненных есть, видать, такие больные места, которые лучше не бередить с наскоку: ясности от этого не прибавится, а вопросов может возникнуть столько, что ни один мудрец на них не ответит.
Глава 13
Под утро у группы Красникова выпал в патрулировании перерыв. Он и его солдаты получили по кружке крутого кипятку, по куску ржаного хлеба и граненый стакан с крупной серой солью. Молча съели посоленный хлеб, запивая кипятком. После чего Красников сложил шинель, постелил ее на лавку, в изголовье положил какую-то толстую книгу в серой обложке, лег, глянул в ту сторону, где укладывались его солдаты, закрыл глаза и сразу же провалился в глубокий сон.
Он, кажется, и не спал нисколько, как его тряхнули за плечо — Красников тут же сел и окунулся в тот характерный шум, состоящий из шорохов, скрипов, покашливаний, бряцания оружия, которые сопровождают разбуженных по срочной надобности военных людей. И Красников тоже вскочил, ни о чем не спрашивая, сунул руки в рукава шинели и уже под шинелью, на ходу, расстегнул ремень, выдернул его вместе с кобурой и подпоясался поверх шинели.
Собирались молча, а в прямоугольнике дверей стоял майор-танкист, помощник коменданта, и нетерпеливо отбивал секунды кулаком по дверному косяку. Прошло полминуты, а все уже были одеты, стояли плечом к плечу.
— Быстро за мной! — приказал майор, и все, кто в это время находился в комендатуре, кинулись к выходу.
На привокзальной площади майор перешел на рысь, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Они бежали вдоль глухого забора, отделяющего станцию от площади, и с каждым шагом все слышнее становился раскатистый гул большой массы людей за этим забором.
Вбежав вслед за майором в ворота, Красников увидел тесно сбившиеся пиджаки, телогрейки, кепки, женские платки, изредка — шинели и фуражки, а за ними низкое деревянное строение под красной железной крышей — багажное отделение и камера хранения вместе.
— Посторони-ись! Раз-зойди-ись! — зычно крикнул майор и, вскинув пистолет, дважды выстрелил в воздух.
Толпа притихла и раздвинулась в обе стороны.
Перед патрульными группами открылись небольшая площадка и стена сарая. На площадке лицом вниз лежал милиционер в черной шинели. Фуражка его валялась в стороне, из-под локтя подогнутой руки набежала лужа крови. Судя по позе, милиционер был мертв.
Напротив, возле стены, стояло восемь человек. Левые руки, обмотанные телогрейками и пиджаками, прижаты к груди; правые, опущенные к бедру, сжимают ножи. На некоторых лицах ссадины, запекшаяся кровь. Среди них Красников узнал и тех двоих, с которыми столкнулся в развалинах в первый день своего пребывания в городе.
— Оцепить! — приказал майор и взмахнул пистолетом вправо и влево от себя.
— За мной! — подхватил Красников и, на ходу выдергивая из кобуры пистолет, побежал на правый фланг.
За спиной у него затопало и стихло, едва он остановился метрах в трех от стены сарая и метрах в десяти от прижавшихся к стене людей. Солдаты и офицеры жиденькой цепочкой охватили полукольцом площадку. Теперь, оглядевшись, Красников увидел в толпе двоих пожилых милиционеров с пистолетами в руках и десятка полтора чумазых деповских рабочих с ломиками. У одного из них по щеке размазана кровь, а в стороне, у забора, сидит еще один деповский, и над ним хлопочут две женщины и мужчина. Трудно сказать, что здесь произошло и каким образом удалось припереть бандитов к стене, но вид у деповских был решительный.
Бандиты, — а это, разумеется, были самые настоящие бандиты, — смотрели затравленно, но с вызовом, как смотрели на Красникова некоторые солдаты его роты.
— Вот сволочи, — услыхал Красников за своей спиной женский голос. — Люди на фронте гибнут, а эти здесь пассажиров грабят. И что грабить-то, гос-споди-и, что граби-ить! Из последнего народ живет, из последнего-о! А у этих-то, вишь, хари какие? У-у, нелюди! И как их только земля носит…
Действительно, у некоторых бандитов хари только что не лопались от упитанности, но несколько совсем молоденьких, лет по шестнадцати, — кожа да кости.
Со странным чувством смотрел на этих людей лейтенант Красников, ничего за три года не видевший и не знавший, кроме войны, госпиталей и снова войны. Он смотрел на них так, как когда-то, еще мальчишкой, смотрел на диковинных зверей, впервые попав в зоопарк: ему уже было известно, что диковинные звери существуют на самом деле, а не только в книжках на картинках, но все равно казалось, что эти звери — выдумка взрослых, он придет сейчас в зоопарк и увидит, что львы совсем не такие, и слоны, и жирафы, и обезьяны. И вот он, вцепившись в отцовскую руку, идет от клетки к клетке и узнает и не узнает картиночных зверей. Но самое удивительное, что они, эти звери, до сих пор жили сами по себе, а он сам по себе, и вдруг — вот они, и вот он, Андрюша Красников.
И теперь то же самое: вот он, лейтенант Красников, а вот бандиты. Даже тогда, с месяц почти назад, стреляя в промежуток между теми двумя, он до конца не мог поверить, что они — люди из другого мира, что этот мир может существовать, когда идет такая страшная война, когда нет и не может быть никакой другой жизни, кроме военной и для войны. Но оказывается, что эта жизнь существует, существует, быть может, за счет войны же, и уж совершенно точно — за счет этих вот людей, мужчин и женщин, стоящих за его спиной.
Так здоровому человеку трудно себе представить, что где-то, может быть, в опасной для него близости, существуют сифилис, чахотка, тиф. Они, конечно, есть, но их в то же время как бы и нет, пока не коснулось тебя самого.
Ближе всех к Красникову стоял чумазый паренек. Худое лицо, спутанные волосы, тонкая шея, выступающие ключицы, грязная заношенная рубаха — в нем ничего не было от бандита, то есть от человека, готового за тряпку убить себе подобного. Но поза его и взгляд затравленного волчонка выражали столько отчаянной решимости отстаивать смысл той жизни, которой он жил и живет, быть может, не зная никакой другой, что Красникову стало как-то не по себе. Не исключено, что сейчас ему придется стрелять в этого мальчишку, а если бы его отмыть да одеть в солдатское, то из него вышел бы солдат ничуть не хуже других. И пользы было бы больше — это уж точно.
Мальчишка смотрел прямо перед собой, но Красников видел, что он косит глазом в его сторону и кривит при этом бледные губы с едва наметившимся пушком. Бог знает почему, но лейтенанту было жалко мальчишку: пропадет ни за понюх табаку.
Прозвучал властный голос майора:
— Бросайте ножи и выходите по одному. Живо!
Тесная шеренга бандитов шевельнулась, но никто из них не сдвинулся с места, а один, стоящий посредине, презрительно цыкнул слюной сквозь зубы, прокричал с театральным надрывом:
— А хо-хо не хо-хо, начальник? А это ты не видал? — и сделал вульгарный жест рукой ниже живота.
— Считаю до трех, — с холодным бешенством процедил майор, как только сзади стих негодующий ропот толпы, и поднял пистолет на уровень груди. — Вот ты, ткнул он пистолетом в сторону крайнего. — Выходи! Р-раз… Два-а… Три-иии…
Бандит, толстомордый коротышка в кепочке пирожком и в широких брюках-клеш, в ответ хихикнул недоверчиво и хотел, видимо, тоже что-то сказать этакое, но хлопнул выстрел, на лице бандита, под глазом, вдруг появилось черное пятно, будто кто-то кинул ему в лицо перезрелую вишню, из пятна выступила черная капля и потекла к подбородку. Глаза коротышки изумленно расширились, голову повело в сторону, он медленно сполз по стене на землю, улегся на бок, заскреб рукою утрамбованный ногами шлак, выгибаясь всем телом, дернулся — изо рта хлынула яркая кровь и растеклась по черному шлаку, а бандит вдруг сразу сник и припал к земле, будто к чему-то прислушиваясь.
Остальные, как по команде, выставили вперед руки, обмотанные телогрейками и пиджаками, ощетинились ножами: они, видимо, еще не уяснили, что произошло, они все еще не верили, что в них будут стрелять. А майор, все так же недобро усмехаясь, повернул пистолет в сторону другого бандита, и Красников понял, что майор предпочел бы, чтобы бандиты оставались у стены.
— Ты! — сказал он тоненькому мальчишке, прижавшемуся к своему более старшему товарищу и с ужасом смотревшему в черное очко пистолета. — Р-раз!..
И тут сбоку от Красникова раздался крик:
— Подождите, майор!
Это кричал Гаврилов.
Майор оглянулся на солдата, потом кинул на Красникова такой взгляд, который красноречивее всех слов потребовал от лейтенанта навести порядок среди своих подчиненных и не мешать старшему по званию делать свое дело.
— В чем дело, Гаврилов? — шагнул к солдату Красников.
Но Гаврилов лишь мельком глянул на своего командира и, сделав несколько шагов в сторону майора, торопливо заговорил. Он заговорил с майором, как равный с равным, забыв, что он рядовой — и ничего больше.
— Майор, я знаю этого парня! Подождите! Одну минуточку! — И повернулся лицом к бандитам, заслоняя их от майора.
Гаврилов приблизился к ним и протянул руку к одному из парней, почти мальчишке, в середине сомкнутого строя.
— Твоя фамилия Ненашев? Тебя Алексеем зовут?
Паренек выпрямился, опустил руки, удивленно уставился на Гаврилова.
— Ну, Ненашев. Вам-то какое дело?
— Да господи! Я же твоего отца хорошо знал! Я служил вместе с ним! — И повернулся к майору. — Это сын комкора Ненашева. Здесь какое-то недоразумение, товарищ майор.
— Бывшего комкора! — с яростью выкрикнул парнишка. — Вы знаете, где мой отец? Его — вот! — и провел рукой по шее. — Бывшего комкора! А я — бывший сын бывшего комкора! А вы — бывший капитан танковых войск Гаврилов! Я узнал вас! Это вы предали моего отца! Вы и другие! Все вы сволочи! Всех я вас ненавижу! Стреляй, сука!
— Ты ошибаешься, Алеша! — воскликнул Гаврилов. — Я защищал твоего отца. Он был порядочным человеком и прекрасным командиром…