д получил грамоту и великую цель. Это тебе не рай после смерти, обещанный попами. Так что нынешняя война прибавит еще, скажем, лет десять или двадцать лишних. Но что коммунизм неизбежен, в этом я не сомневаюсь. В историческом плане десять лет — мгновение.
О чем только они не говорили! Все подвергалось их анализу и окончательной оценке. В том числе и ужасное начало войны. И договор с Гитлером. И половинчатое решение финского вопроса, который должен был закончиться победой советской власти в Хельсинки. Им все казалось простым и ясным, и было странно, как все это запутывается в неведомых московских кабинетах.
Николаенко из госпиталя выписался первым. С тех пор они переписываются. Но в письмах своих стараются острых вопросов касаться исключительно в завуалированной форме, как будто подвергают разбору некое художественное произведение Гоголя или Салтыкова-Щедрина, чтобы там, где на конверты ставят зловещую печать «Проверено цензурой», не смогли к ним прицепиться. Вот и недавно пришло письмо от Солоницына. Пишет, что воюет на Южном фронте, то есть совсем рядом, но не прямо пишет, а как бы вспоминая места, где довелось бывать до войны, что снова командует батареей, что получил орден Красной звезды и третью звездочку на погоны.
И вспомнил Николаенко по какой-то странной аналогии, что старший лейтенант Фоминых находится в приятельских отношениях с комбатом Борисовым, поскольку оба заканчивали одно и то же Казанское пехотное училище. Капитан наверняка именно у Фоминых спросил, кого бы он послал в сторожевое охранение, а ротный почему-то назначил Николаенко, хотя другими взводами командуют лейтенанты, то есть более опытные, чем он, младший лейтенант Николаенко, следовательно, Фоминых поступил по принципу: на тебе убоже, что мне не гоже.
И восторженное настроение, не отпускавшее младшего лейтенанта все это время, как-то само по себе угасло. Однако настроение настроением, а дело делом. Тем более что он просто обязан доказать всем, — и себе в первую очередь, — что как бы там ни было, а он не какой-то там мальчишка и своего шанса не упустит. Тут главное, чтобы все делать по правилам и в соответствии с обстоятельствами.
Глава 15
Дождь прекратился, но серая пелена облаков продолжала медленно тянуться над землей с северо-запада на юго-восток, а саму землю укутало тонкое покрывало тумана. Было прохладно. Между тем Николаенко приказал погасить костры: демаскируют.
— К хорошей погоде, — произнес стоящий рядом помкомвзвода старший сержант Мамаев, имея в виду стелющийся над полем туман.
— К лаптежникам, — поправил его Николаенко, оглядывая горизонт.
— Это уж как пить дать, — хохотнул Мамаев и вдруг встрепенулся, схватил Николаенко за рукав гимнастерки и, перейдя на громкий шепот:
— Смотри! Смотри, командир! Фрицы!
И действительно, вдали беззвучно, как бы вылепливаясь из тумана, появлялись едва различимые человеческие фигуры. Много человеческих фигур. Двигались они двумя шеренгами, то есть почти сомкнутым строем, но пройдя еще метров сто, начали рассредоточиваться, вытягиваясь в две плотные цепи, явно не подозревая о существовании взвода младшего лейтенанта Николаенко.
— Вот гады! А! Поспать не дают, — прошептал Мамаев. И стал считать: — Два, восемь… Мать моя родная, сколько их!
Фигуры медленно вырастали. И было их не больше сорока.
Тут со стороны кустарников, пригибаясь к самой земле, прибежали двое из секрета, спрыгнули в окоп, и один из них, по фамилии Угробин, доложил:
— Немцы, товарищ младший лейтенант! Сюда направляются…
— Вижу, — перебил Угробина Николаенко, и хотел отчитать его за то, что слишком поздно заметили, но передумал и приказал: — Занимайте свои места. — И тут же своему помощнику старшему сержанту Мамаеву: — Буди людей. Но чтобы тихо. — И добавил: — Без моей команды огня не открывать! Ни в коем случае! — И, подтолкнув Мамаева на левый фланг, сам пошел на правый, поднимая людей коротким приказом:
— К бою! — И уж потом предупреждал: — Не шуметь, без приказа огня не открывать. Не высовываться: немцы рядом.
По всей линии окопа зашевелились люди, иногда звякало оружие и тотчас же раздавалось шипящее:
— Тих-хо, мать вашу!
Вернувшись на свое место, Николаенко продолжил наблюдение за приближающимися немцами.
Тихонько задребезжал телефон. Телефонист протянул трубку, предупредив:
— Ротный.
— Взводный Николаенко слушает, — ответил Николаенко, прикрывая трубку ладонью и опускаясь на дно окопа.
— Спите там, что ли? — послышался резкий окрик Фоминых. — Фриц уже возле вашей позиции, а вы там…
— Немцев вижу, — перебил ротного Николаенко. — Взвод готов к открытию огня. Как только подойдут поближе…
— Как только они подойдут поближе, вы их не остановите! — сбавил немного тон Фоминых.
— Остановим, товарищ старший лейтенант, — заверил Николаенко и отдал трубку телефонисту, хотя ротный что-то еще бубнил по поводу открытия стрельбы. Но для Николаенко в эти мгновения не было над ним ни ротного, ни батальонного начальства, а были только вот эти фрицы, приближающиеся к позициям его взвода, и свои бойцы, которые должны открыть огонь только по его команде.
Надо заметить, что пока Николаенко отлеживался в госпитальных палатах для младшего офицерского состава, он как бы прошел школу усовершенствования этого самого состава, многому научаясь у более старших и более знающих товарищей. И ни то чтобы там читались лекции или специально кто-то делился своим опытом. Ничего подобного. Но соберутся в курилке, или в той же палате в ожидании уколов, обеда или ужина, и ни с того ни с сего заведется разговор о том, как кто-то попадал в какие-то отчаянные положения и как из них выпутывался. Иногда это были просто байки, но чаще всего разгорался спор, так ли надо было поступать или иначе, и почему, и вспоминались подобные же случаи. И кто-нибудь многоопытный скажет:
— Вот фриц, например, он всегда подпустит тебя на близкое расстояние, метров, скажем, на пятьдесят-шестьдесят, и врежет из всех видов оружия. И гранатой его не достанешь, потому что лежа далеко не бросишь, и назад драпать поздно, и вперед не попрешь, потому что он сразу же выбивает офицеров, а солдат без командира уже не солдат. И будет он лежать и гибнуть, и молить господа, чтобы пронесло.
И все с ним согласятся.
А немцы, между тем, уже вплотную приблизились к кустам терновника, не очень густым, от корня просвечивающим насквозь, но все-таки мешающим разглядеть ждущую их опасность. Поблескивали каски, винтовки с плоскими штыками. Чуть впереди шли двое, похоже — офицеры, хотя тоже в касках и по одежде не отличишь. Вот уже слышен шорох многих шагов. Вот офицеры миновали кусты терновника, и все, кто шел за ними, стали сбиваться в четыре группы, которые устремлялись в узкие проходы между кустами, а затем снова разворачиваться в цепи. Все это они проделывали молча, без всяких команд, как заведенные.
До них оставалось метров сто пятьдесят, то есть предельное расстояние для ППШ. Николаенко вдруг почувствовал озноб и даже будто неуверенность. В голове всплыли слова командира, что если подпустить ближе, то можно не остановить. А у него во взводе лишь девятеро успели понюхать пороху, остальные немцев и в глаза не видели, то есть могут драпануть или начать стрелять без команды, и мало ли что. Однако, стиснув до ломоты в скулах зубы, Николаенко продолжал ждать, и как только последние фрицы миновали кусты, он, набрав в грудь побольше воздуху, замер, отсчитывая шаги приближающихся врагов, и когда осталось метров семьдесят, крикнул высоким голосом:
— Огонь!
И враз ударили все четыре пулемета, зачастили винтовочные выстрелы, длинными очередями зашлись автоматы ППШ, ухнуло несколько гранат.
Но странно: немцы не упали на землю, не бросились врассыпную. Они замерли на мгновение, а затем те, кого не свалили первые же выстрелы, кинулись вперед. Молча, пригнувшись, стреляя от живота. Но ни один из них не добежал до окопа. Последний упал метрах в десяти, не успев бросить гранату, и она разорвалась в его руке.
И Николаенко, немного помедлив, крикнул:
— Прекратить стрельбу!
И по окопу понеслось в обе стороны веселое и нервное:
— Прекратить стрельбу! Кончай стрелять!
И стало так тихо, что кашлянуть — и то было как-то жутковато. Все смотрели на неподвижно лежащих немцев, точно не веря, что они по-настоящему мертвы, ожидая от них какой-нибудь пакости.
— Надо бы проверить, может, там кто живой, — неуверенно произнес Николаенко и посмотрел на своего помкомвзвода.
— Бу сделано, командир, — весело откликнулся Мамаев и рывком выбросил свое крепко сбитое тело из окопа. Стоя наверху, на виду у всех, крикнул:
— От каждого отделения — по два человека! Пойдем, славяне, глянем, кого мы тут накрошили. Слушай команду! Проверить покойничков, забрать оружие и документы! Если обнаружатся раненые, не добивать, тащить в окопы. Но держать ухо востро! А то они, гады, знаю я их! Айда, робяты! — и, махнув рукой, не снимая пальца с крючка автомата, пошел вперед. И другие тоже, кто вылез из окопа. Их даже оказалось больше, чем нужно, но Николаенко препятствовать не стал: пусть посмотрят, пусть поймут, что немец тоже из мяса и костей, что его тоже можно убить или ранить.
А сам стал докладывать командиру роты:
— Атака отбита, товарищ старший лейтенант. В том смысле, что все фрицы лежат перед ОП. Проверяем, сколько убитых, сколько раненых, выясняем, кто такие. Через полчаса доложу окончательный итог.
Через полчаса Николаенко докладывал:
— Уничтожен передовой взвод немецкого штрафного батальона. Сорок один человек. Среди них два офицера. Девять человек легко ранены, перевязываем. Все из дивизии «Дас Райх», Второй танковый корпус СС. Захвачены трофеи: автоматы, винтовки и прочее. Производим подсчет. С нашей стороны один убитый и двое раненых.
Под прочим Николаенко подразумевал немецкие ранцы с галетами, эрзац-шоколадом, патронами, гранатами и два ручных пулемета, полагая, что обо всем докладывать не стоит: самим пригодится. Тем более что на позиции они вышли, имея неполные комплекты патронов для автоматов и винтовок, ручных и противотанковых гранат, то есть всего на час хорошего боя.