— Я н-ничего н-не п-покрываю и никакого т-такого факта з-здесь не вижу, — медленно процедил Красников, заикаясь все сильнее. — А вы к-как хотите, т-так и п-понимайте. Как бой распорядился, так я и написал. А следить, кто там и что — не моя обязанность.
— Ты же знаешь, лейтенант, что положено за утерю личного оружия, — сочувственно покачал головой Кривоносов. — А тут не утерей пахнет, а саботажем: советское нам не надо, подавай фашистское.
— Выдумать можно все, что угодно, — боясь сорваться, продолжал цедить сквозь зубы Красников. — А только в строю все были с нашим оружием. Из трофейного — только пулеметы. И это я распорядился оставить их в роте. Нам завтра-послезавтра снова в бой, лишний пулемет не помешает.
— Я против пулеметов ничего не имею, хотя сдавать положено все трофейное оружие. А вот с винтовочками заковыка получается. Если же учесть, с каким человеческим материалом мы имеем дело, то выводы напрашиваются сами собой.
— Вы чего от меня хотите, товарищ старший лейтенант? Чтобы я во время боя следил, кто из чего стреляет? Да плевать мне на это! Главное, чтобы стреляли. А что касается человеческого материала, как вы изволите выразиться, так вам бы стоило посмотреть на этот материал в бою — сразу бы по-другому заговорили.
— Не надо горячиться, лейтенант, — голос Кривоносова принял угрожающий оттенок. — Я всего-навсего анализирую ваше донесение. Если не сделаю этого я, сделают другие. И не посмотрят на ваши заслуги: сколько чего вы там побили и захватили.
— У нас никто ничего не бросал, товарищ старший лейтенант, — чеканя каждое слово, произнес Красников и поднялся. — Это же самое я могу повторить и кому угодно. Надеюсь, я могу быть свободным?
— Да, конечно. Еще раз извини, что оторвал от дела.
Красников повернулся и пошел из землянки, но едва он взялся за ручку двери, как Кривоносов спросил:
— Скажи, а куда у тебя подевался рядовой Дудник?
— Убит рядовой Дудник, — не смутился Красников.
— Но среди тех, кого вы похоронили, его не было.
— Не было. Ну и что? Двоих у нас разорвало снарядом. Не заставлять же роту под огнем собирать пуговицы.
— А где в это время находились Гаврилов и Пивоваров?
— В какое — в это? Гаврилов стрелял из трофейной пушки, Пивоваров — из трофейного же пулемета.
— А-а, вон как… Герои, значит.
— Мне очень не нравится ваш тон, товарищ старший лейтенант! Тем более если учесть, где в это время находились вы! — И Красников рывком распахнул дверь и вышел.
«А действительно, куда подевался Дудник? — думал Красников, шагая к комбатовской землянке. — Среди раненых его не было, среди убитых тоже… Надо было бы спросить у фельдшера. Ранение в руку, потеря крови — мало ли что. Может, лежит сейчас где-то там, в лесочке… Не дай бог, конечно, чтобы опять попал в плен…»
Лейтенант шагал, глядя себе под ноги и переживал разговор со смершевцем. Ему казалось, что он вел себя не слишком решительно, не поставив этого… эту скотину Кривоносова на свое место. Хотя, конечно, у него такая работа, что… а только на любой работе надо оставаться человеком…
И тут за его спиной, рассыпая в прах его сердитые мысли, раздалось звонкое:
— Хальт! Хенде хох!
Красников вздрогнул, резко повернулся, уже, впрочем, зная, кто остановил его этим восклицанием.
Да, перед ним стояла Ольга Урюпина и улыбалась слегка подкрашенными губами.
— Уф! — выдохнул Красников. — Н-ну и н-напугала же т-ты м-меня!
Урюпина расхохоталась, запрокинув голову. Ее тонкая шея обнажилась и показалась Красникову такой милой и беззащитной, что он сразу же позабыл и о Кривоносове, и о Дуднике.
— Зазнались, товарищ лейтенант, — отсмеявшись, произнесла Урюпина, лукаво поигрывая зеленоватыми глазами. — Идете и никогошеньки не замечаете. Как генерал какой-нибудь. А вдруг бы вправду фриц? И не стало бы у нас лейтенанта Красникова.
— Д-да я… зад-думался вот, — смущенно оправдывался лейтенант. А потом, спохватившись, протянул руку: — Здравствуй!
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — вскинула Урюпина руку к шапке-ушанке и вытаращила глаза, подражая туповатому служаке. И только после этого, заливаясь смехом, сняла рукавицу и протянула Красникову вытянутую ладошку.
Красников задержал эту ладошку в своей руке.
— А ты разве не обедаешь с нами? — спросил он.
— Я уже обедала. Да и дела у меня: надо вашим легкораненым перевязку сделать. И вам… Вас, говорят, кантузило?
— Д-да т-так, нем-много. Об-бойдется.
— Жаль, я ничем не могу помочь, — произнесла Урюпина и тут же спохватилась: — Да вы идите! Идите! Мы еще увидимся, — пообещала она, повернулась и пошла среди сосен упругой походкой, раскачивая бедрами и высоко неся белокурую головку.
— Эй, красавица! — окликнул ее танкист. — Заходи к нам. На танке покатаем.
— В следующий раз, — засмеялась Урюпина и помахала рукой.
Красников улыбнулся и пошел в землянку.
В батальонной землянке собрались все офицеры, с трудом поместившись за длинным столом. Было шумно, накурено, пахло свиной тушенкой и водкой. Едва Красников, пригнувшись, переступил порог землянки, шум еще больше усилился, все задвигались, уступая ему место.
— Лейтенанту — штрафную! — возгласил Леваков, сидящий во главе стола.
Красников принял полный стакан и, все еще оставаясь под сумбурным впечатлением от разговора с Кривоносовым и от встречи с Ольгой, произнес:
— За тех, кто не вернулся. За лейтенанта Плешакова, за бывшего майора Сугробова, за бывшего подполковника Дудника! И за раненых тоже. За всех! — и выпил свой стакан в наступившей тишине.
Глава 24
Война — это не только стрельба, атаки и контратаки, наступления и отступления; война — это еще и писание всяких бумаг. Чем меньше те или иные люди причастны к непосредственному взаимоуничтожению, тем больше бумаг они пишут.
Интенданты — сколько чего привезено, получено, отдано, потеряно в результате естественной убыли, артиллерийских обстрелов и бомбежек, от диверсионной деятельности противника, на что списывается и то, что брошено, растащено и разворовано…
Похоронщики — сколько после боев (если, разумеется, войска наступали) собрано трупов, своих и противника, сколько и где похоронено, какие при этом произведены затраты — истрачено хлорки и лопат, овса и сена, бензина и солярки…
Трофейщики — сколько винтовок и автоматов, пулеметов и пушек, танков и машин, своих и немецких, исправных и годных лишь на металлолом, — собрано, свезено, отгружено. И снова затраты, затраты, уйма всяких затрат.
Смершевцы — сколько шпионов и диверсантов поймано, уничтожено, раскрыто, обнаружено.
И все вместе — сколько непосредственных исполнителей отличилось от рядового до генерала; и чем дальше движется бумага, тем меньше там рядовых, тем больше генералов…
И вообще: чем больше написано, тем большая произведена работа, тем больший ущерб для противника, тем больше шансов получить награду, повышение по службе и оказаться еще дальше от передовой — от того места, где стреляют, калечат и убивают, где меньше всего достается наград и чинов.
На войне каждый занимается своим делом. Кому-то со стороны может показаться иное дело малозначащим или даже ненужным и вредным, но это вовсе не значит, что это дело на самом деле ненужное и вредное, и чаще всего потому, что человек, затевая какое-то дело, не всегда может определить, принесет оно пользу или вред.
Скажем, ловить шпионов — дело нужное, просто необходимое. Тем более когда войска готовятся к наступлению. Но ловить их надо там, где они должны водиться. А если их в каком-то месте нет и быть не может, а должность по их ловле существует, то должны существовать и шпионы. В эту истину надо крепко верить, потому что если ты исправляешь должность, а веры в нее нет, то тебе остается разве что застрелиться.
Старший лейтенант Кривоносов стреляться не собирался. Он был представителем отдела контрразведки «Смерш», что в расшифрованном виде означает «Смерть шпионам!», где сокращены не только слова, но и восклицательный знак, следовательно, должен был делать свое дело тихо и незаметно, не привлекая ничьего внимания, — как и положено по должности. Он был абсолютно уверен, что если бы не было в штурмовом батальоне шпионов или людей, готовых при известных обстоятельствах ими стать, то его бы на эту должность не определили. Поэтому он считал своим долгом всякий вызывающий подозрение факт тысячу раз проверить, действуя по принципу: лучше переборщить, чем недоборщить, но взять от этого факта все, что он может дать, ибо каждый факт обязательно связан с другими фактами, которые надо только разыскать. А за фактами всегда стоят люди. Таков смысл его службы, на это он давал присягу, расписывался в прочтении всяких секретных инструкций и наставлений, по ним он и действовал.
А фактов, вызывающих подозрение и требующих проверки и перепроверки, у него накопилось великое множество. Советские винтовки, утраченные ротой Красникова во время наступления за огненным валом, — это тоже факт, но как бы вспомогательный, проливающий свет на другие факты, то есть поступки и слова людей. Главным же фактом был Дудник. Его исчезновение надо признать более чем странным. Почему именно Дудник, а не кто-то другой? На этот вопрос и пытался ответить старший лейтенант Кривоносов.
Кто такой Дудник? Бывший подполковник пограничных войск НКГБ, бывший военнопленный, бывший осведомитель старшего лейтенанта Кривоносова. Что думают, о чем говорят, как относятся к победам и поражениям Красной армии, к ее командованию и органам солдаты и офицеры роты лейтенанта Красникова — вот что должен был знать и сообщать Кривоносову рядовой Дудник. При этом согласие работать на старшего лейтенанта он дал без всякого нажима и психологической обработки. Он молча выслушал пространные рассуждения Кривоносова, как всегда глядя себе под ноги и лишь иногда согласно кивая головой, словно занимался стукачеством всю свою жизнь и лишь перешел от одного начальника к другому. Правда, сообщения его были расплывчаты, неконкретны, не содержали в себе ничего такого, за что можно зацепиться. Но для Кривоносова важно было уже то, что Дудник согласился работать на него, а результатов он так скоро и не ожидал, понимая, что имеет дело с людьми скрытными, сумевшими уцелеть у немцев, пройти фильтрационные лагеря и при этом не дать повода для обвинений в проступках, караемых по всей строгости советских законов военного времени.