Дым от разрывов стелется над самой землей, и различить, как движутся фланги его роты, почти невозможно. Остается лишь надеяться на то, что и командиры взводов, и сами бойцы знают свое дело и не подведут.
Если бы не темнота, нынешняя атака ничем бы не отличалась от позапозавчерашней. Но тогда была разведка боем, ее проводила рота, и ротой этой командовал он сам. Сегодня атакует весь батальон, но все роты как бы порознь, комбат остался на КП полка, связи практически никакой, сегодня они выполняют роль наконечника стрелы, выпущенной из лука, а наконечники стрел делают так, чтобы их нельзя было выдернуть из тела. Значит, сегодня у них назад пути нет. Только вперед.
Метрах в пяти справа бежит Федоров, слева — Камков. Еще дальше виднеется высокая фигура Пивоварова. Пивоваров бежит во весь рост и как-то удивительно прямо. Наверно, вот так же прямо он когда-то стоял на мостике корабля. От его высокой, негнущейся фигуры веет спокойствием и уверенностью: все будет хорошо, они дернут-таки тигра за хвост, и тигр не успеет их слопать.
Еще дальше бежит майор Гаврилов. Он, как и его друг, тоже не гнется и не кланяется пулям. Впрочем, не гнутся и остальные. И сам Красников. Гнуться, когда стреляют не в тебя, а просто стреляют, не имеет смысла. Случайная пуля может пролететь перед носом и именно потому, что ты бежишь прямо. Другое дело, когда ведется прицельный огонь. Тогда чем ближе к земле, тем больше шансов разминуться с пулей. Однако все это теории. На практике же случается иногда такое, что и представить себе невозможно.
Однажды, еще в Донбассе, рядом с Красниковым убило солдата, убило пулей, попавшей ему в спину. Долго потом дивились, как же так вышло. Начали выяснять и выяснили: пуля попала в изогнутую трубу то ли от водопровода, то ли парового отопления, конец которой смотрел в спину солдата. Вспомнили верещащий, истерический звук, который издала труба, когда в нее залетела шальная пуля, и как оборвался этот звук вскриком пораженного ею человека. Бой тогда шел в полуразрушенном административном здании какого-то завода, их вроде бы защищали толстые кирпичные стены…
Кого защитили, а кого и нет.
Позади осталось два километра. Красников хорошо помнил карту и расстояния, которые сам же на ней нанес, чтобы метры и километры врезались в память вместе с извивами речушки, пятнами леса, паутиной дорог и троп. Изгиб безымянного ручья они миновали минут пять назад, а это чуть больше полутора километров. Правый фланг батальона сейчас поравняется с небольшой рощей, где наверняка у немцев что-нибудь спрятано; левый фланг пройдет через разрушенный и сгоревший хутор, а уже потом батальон выйдет к рокаде и деревне Станиславув, миновав, как и позавчера, длинный ленточный бор, вытянувшийся вдоль дороги. А это примерно четыре километра. Но если тогда деревня была их конечной целью, то сегодня предел их бега не обозначен — жми хоть до самого Берлина.
Только сейчас Красников понял, почему разведку боем они проводили на участке полковника Клименко: рельеф местности и все остальное совпадали практически полностью — поля, речушка, хутор, небольшие рощицы, рокада за лесом и деревня за ней; даже названия деревень схожи: Станиславув и Владиславув. Выходит, тогда у них была генеральная репетиция. А если бы они не вышли из боя? Если бы полегли там, у рокады?.. Но вышли же! Не полегли! Не полягут и теперь…
Еще Красников пытается разглядеть Урюпину. Он видел ее в окопах перед броском, но не подошел: не до этого было, да и… Что он мог ей сказать? Чтобы она оставалась в окопах?
Но быть вместе с солдатами — ее прямая обязанность. Его волновало сейчас одно: как она сумеет без тренировки преодолеть это расстояние? Конечно, ей помогут, не бросят, но все-таки он дурак дураком — надо было поставить ее рядом, поручить ее Федорову или Камкову. А все потому, что она слишком часто занимает его мысли.
И Красников все поглядывал в ту сторону, где должна быть Урюпина, но различить ее в неверном свете ракет, в дыму, среди мелькающих фигур штурмовиков не мог…
Напрасно лейтенант Красников высматривал в цепи атакующих Ольгу Урюпину — ее там не было. За несколько минут до сигнала к атаке ее разыскал в окопах ординарец Левакова Мозглюкин и повел на КП, сказав, что атака откладывается, а у комбата до нее срочное дело.
Ольга растерянно оглянулась, крикнула кому-то, имея в виду лейтенанта Красникова: «Я сейчас!» и пошла за Мозглюкиным. Они прошли по ходу сообщения всего ничего, как началась артподготовка. Урюпина было рванулась назад, но бывший начпрод облапил ее сзади, прижал к стене хода сообщения. Пока они возились, взлетели сигнальные ракеты, и штурмовики пошли вперед, а по ходам сообщения к передней линии двинулась пехота второй волны, и Мозглюкин разжал цепкие руки. Ольга обернулась к нему и по-мужицки двинула ему кулаком в нос.
— Ах ты, холуй леваковский! — со слезами в голосе выкрикнула она и, расталкивая молчаливых косоглазых солдат, заспешила назад.
Никто не помешал ей выбраться из окопа, никто не остановил. Придерживая санитарную сумку, Урюпина кинулась догонять батальон. Там был лейтенант Красников, этот неприступный москвич, по которому уже давно сохло ее еще никем не тронутое сердце. А майор Леваков… Да пропади он пропадом, кобелина недоделанный! Чтоб она еще раз… Лучше руки на себя наложить… И все эти улыбочки, ухмылочки, а чуть что не по нем, так начинает распускать руки…
Ольга бежала изо всех сил, но это так трудно по изрытому воронками полю, и огненный вал, казалось ей, уходил от нее все дальше и дальше.
Глава 20
Мина разорвалась сзади. Визга осколков Красников не слышал: все покрывал грохот катящегося впереди огненного вала. Но взрыв мины слышал хорошо и ошибиться не мог: на этот счет военная практика вырабатывает особо обостренный слух. Только одна мина еще ничего не значит. К тому же, по тем разведданным, что им сообщили, каких-то значительных сил противника впереди быть не должно: они все остались за спиной, в тех дотах, дзотах и блиндажах, которые уже должны занять пехотинцы второго эшелона.
Второй разрыв мины Красников увидел, а не услышал, метрах в пятидесяти впереди и чуть правее, между цепью его роты и огненным валом. Это уже походило на пристрелку.
— Вперед! — надсаживая легкие, крикнул Красников, почувствовав, что бег роты если и не замедлился, то, во всяком случае, стал неуверенным. Скорее всего, эту неуверенность он почувствовал прежде в самом себе. Но его призыв был подхвачен и покатился на фланги.
Разорвались несколько мин сразу, а две-три — в порядках его роты. Это означало, что противник их видит и пытается наладить огонь на поражение.
— Вперед! Быстрее! — снова крикнул он и махнул призывно рукой, в то же время пытаясь понять, где противник, откуда он ведет огонь, успеют ли они проскочить пристрелянное пространство и что вообще все это значит.
С минуту немцы не стреляли. Огненный вал все так же катился впереди штурмовиков, они даже рывком прижались к нему метров до шестидесяти, почти вплотную к опасной зоне. Возможно, что огненный вал накрыл позиции немецких минометчиков. Справа и слева и, похоже, сзади загрохотали разрывы тяжелых снарядов, то ли наших, то ли немецких.
Шквал минометного огня обрушился на штурмовиков, когда Красников в просветах между разрывами огненного вала различил впереди темную гряду ленточного бора, за которым должна быть рокада. Взрывной волной Красникова сбило с ног и проволокло по снегу. Он вскочил, чувствуя во рту солоноватый привкус крови и боясь только одного, что снова оглохнет, как и два дня назад. Но нет, хотя уши заложило, слышать он слышал.
Красникову показалось, что на земле он пролежал какие-то мгновения, но за это время огненный вал успел отодвинуться от него метров на сорок. Он знал только одно: нельзя отставать от огненного вала ни на шаг — это смерть. Но кругом рвались немецкие мины, рвались с сухим треском, словно десятки человек переламывали через колено сухую щепу. Ни справа, ни слева не было видно ни души. Приглядевшись, Красников различил в воронке скрючившуюся фигуру Федорова. Значит, рота не пошла вперед, залегла. Впрочем, идти под таким огнем — тоже верная смерть. Хотелось понять, залегла ли только его рота, или все остальные тоже. Если так, то надо дать сигнал, что они отстали от огненного вала. Едва Красников подумал об этом, как справа взлетели две красные ракеты — это из первой роты. Тут же две красные ракеты вонзились в небо и на левом фланге.
— Ложись, командир! — вскрикнул рядом Камков, и Красников, повинуясь этому голосу, не раздумывая ткнулся носом в снег.
Впереди, метрах в десяти, переломило сухую доску, его обдало горячим воздухом, вонью сгоревшего тола, над головой недовольно профырчал большой осколок. Красников сполз в воронку. Ничего не поделаешь, приходилось ждать.
Огненный вал достиг леса, несколько секунд потоптался среди его серой на фоне белесого неба щетины и опал. Лишь отдельные запоздалые разрывы прошагали дальше и потерялись где-то за рокадой, но и их накрыло канонадой отсечного огня немцев. А сзади все нарастал и нарастал грохот нашей артиллерии, громящей немецкие опорные пункты и артиллерийские позиции. Вот «сыграли» «катюши», и земля под Красниковым, холодная и жесткая от острых комков и бугров, заходила ходуном.
В это время разрывы немецких мин начали смещаться почему-то за спину, в сторону покинутой ими передовой.
Красников поднял голову: до леса оставалось метров четыреста, поле было чистым, безлюдным. Он поднялся на колени, потом в рост. Пошарил свисток у себя на груди — свистка не было. Видать, оборвался, когда Красников целовался с землей.
— Рота-а! — крикнул он срывающимся голосом, подняв над головой автомат.
Зашевелились черные провалы воронок, из них начали вырастать темные фигурки людей. Вот выпрямилась во весь рост высокая фигура капитана второго ранга Пивоварова, и у лейтенанта Красникова стало на душе легче и спокойнее.