— Ро-ота-ааа! — повторил он уже звонче. — Вперед! За мной! — и сделал несколько шагов по направлению к лесу. Добраться до леса, закрепиться там, если невозможно будет идти дальше, не оказаться застигнутыми рассветом на голом поле — вот все, что надо было сейчас сделать, раз уж немцы предоставили им такую возможность.
Рота бежала вперед молча, без крика, но уже не в рост, а пригнувшись к земле. Пригнувшись бежал и Красников, понимая, что в лесу могут быть немцы, и только Пивоваров все так же маячил во весь рост, раскачиваясь на бегу, словно бежал не по полю, а по палубе корабля во время шторма.
Пятьдесят метров, сто, сто пятьдесят…
Топот подкованных сапог по мерзлой земле, хриплое дыхание, нечаянный лязг оружия. Лес вырастал на глазах глухой, непроницаемой стеной. Уже можно различить отдельные деревья. Не исключено, что в этом лесу лежит хвост тигра, за который им предстоит сейчас дернуть.
Красников бежал большими прыжками, понимая, что чем быстрее они достигнут этого леса, тем больше шансов у них уцелеть. Даже если там немцы, штурмовики обречены либо погибнуть, либо уничтожить этих немцев. Стрела пущена, ее зазубренный наконечник смотрит только вперед. Вонзиться в этот лес, пробить его, а дальше — дальше как получится.
Красников бежал к лесу, а впереди него, рыская из стороны в сторону, то удлиняясь, то укорачиваясь, то четкая, то размытая, бежала его тень: сзади разгорался бой, и немцы не жалели ракет. Он бежал к лесу, стараясь проникнуть взором в его таинственный мрак, чтобы хоть на мгновение упредить неожиданность, которую этот мрак скрывает. Он знал, что, если в лесу немцы, они хорошо видят бегущих русских солдат: белый снег, светлый фон от ракет, темные фигуры. Если немцев не меньше, чем наступающих русских, то они подпустят их близко и расстреляют в упор. На месте немцев он поступил бы именно так. В его долгой войне то он подпускал к себе немцев, то немцы подпускали его…
Предельная черта все приближалась. Если через сорок шагов они не откроют огонь, то их там попросту нет. В прошлый раз в лесу находилась лишь батарея противотанковых пушек, и даже без прикрытия. Но раз на раз не приходится. Красников нутром своим чувствовал, что этот лес таит в себе опасность. Уже хотя бы потому, что огненный вал перестал существовать, и прикрыться батальону нечем.
Еще двадцать шагов…
Он ошибся разве что шагов на десять.
Эти десять шагов еще предстояло пробежать, и тело его было настроено на них. Красников видел черту — межа не межа, канавка не канавка, а какая-то неровность, слегка припудренная снегом. Может, эта черта и не существовала на самом деле, а была плодом его воображения, но зарево, разгорающееся сзади, освещало невысокий гребень, отбрасывающий косую тень. До этого гребня оставалось никак не больше десяти шагов, за ним можно укрыться, потому что ничего другого не было видно. Разве что несколько воронок, но они лежали в стороне от той прямой, по которой бежал Красников.
Он не успел пробежать эти десять шагов, как в глаза брызнуло множеством пульсирующих огоньков, и густая трескотня автоматов и пулеметов вломилась ему в уши.
Красников не удивился, потому что ждал этого, и все-таки оно возникло неожиданно — раньше на целых десять шагов. Пульсирующие огоньки и густой треск будто родил таинственный мрак близкого уже леса, который мог стать их спасением, а стал…
В сознании лейтенанта промелькнуло что-то вроде: «Ну вот…» как подтверждение предвиденья, и горячая игла обожгла ему правую сторону груди под самой ключицей…
Глава 21
Ольга Урюпина металась перед рядами колючей проволоки в поисках прохода, какой-нибудь лазеечки, не понимая, как умудрились пройти здесь штурмовики. Она безнадежно отстала от них, огненный вал грохотал далеко впереди. Размазывая рукавом щегольского полушубка по щекам злые слезы, она плутала среди хаоса проволоки, столбов, каких-то рогаток, когда под ногами у нее полыхнуло пламя, ослепило ее и оглушило грохотом, весь низ живота словно опустили в крапиву, а самою ее швырнуло на колючую проволоку, и она беспомощно повисла на ней, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Упершись ногами во что-то холодное и острое, она рванулась изо всех сил — затрещал полушубок, лязгнула проволока, но Ольга лишь чуть сползла боком на черный снег. Голова у нее кружилась, к горлу подступила тошнота.
«Ой, у меня, наверное, перелом, — подумала она, пытаясь отодраться от проволоки, подумала потому, что на курсах санинструкторов им говорили, что при переломах бывает тошнота. — Ой, мамочки!»
Дрожащими, непослушными руками она расстегнула полушубок, в который крепко вцепились многочисленные колючки, кое-как выбралась из него, свалилась набок.
Мимо бесплотными тенями прошмыгивали солдаты, блики света мерцали на их новеньких касках. Ольга еще в окопах заметила, какие они все одинаковые, как истуканчики. Солдаты бежали мимо, проволока была им не помеха, никто на нее не обращал внимания.
— Эй! — крикнула Ольга, но крика не получилось, да в этом грохоте вряд ли кто-нибудь услыхал бы ее крик. — Черти нерусские, — прошептала она, с трудом села и принялась ощупываться.
Ее рука скользнула вдоль живота, по мокрым солдатским штанам, по бедру, достигла колена и замерла, уткнувшись в пустоту: ног не было. Ольга огляделась с изумлением: вокруг был черный снег и черные комья земли.
От ужаса у нее остановилось сердце, перехватило дыхание, глаза закрылись сами собой, а тело, казалось ей, сжалось в маленький комочек.
— Ой, мамочки! Ой, мамочки! Ой, мамочки! — шептали ее сухие, бескровные губы. Она еще пыталась вспомнить, что в таких случаях надо делать: шина, жгут, что-то еще. Лицо преподавателя-хирурга, маленького, сухонького старичка с чудной такой шепелявой речью, приблизилось к ней и качнулось, неодобрительно сведя брови к переносице…
И вдруг словно удар по голове: «Так это же со мной! Это же у меня нет ног! Боже! Боже! Боже! Мамочки родненькие!»
Усилием воли Ольга открыла глаза, посмотрела на свои ноги — туда, где они были раньше: пусто там было, пусто. Она огляделась — где-то же они должны быть, ее ноги. Зачем она лейтенанту Красникову без ног? Тем более комбату Левакову. Кому она нужна, безногая-то?
А мимо все бегут и бегут солдаты. Вдруг один остановился перед ней, словно споткнулся обо что-то, глянул узкими щелками глаз, открыл рот, что-то прокричал не по-русски, попятился и побежал дальше.
Ольга представила себе, что сейчас придут санитары, положат ее на носилки… медсанбат, госпиталь и… жизнь на обрубках. Ой, нет! Ой, только не это! Ой, что же делать? Ведь она так молода, так мало еще жила на этом свете и даже не видела Москву! Так хочется жить, мамочки, так хочется жить!
Руки ее машинально рвали пакеты с бинтами, беспомощно шарили по окровавленным обрубкам. Потом бессильно опали вдоль тела…
Ольгу Урюпину санитары нашли ближе к полудню. Ее удивительно белое лицо было спокойно, короткие льняные волосы почти сливались со снегом…
На командном пункте полка, с позиций которого начал атаку штурмовой батальон, командир полка подполковник Коротеев, с длинным горбоносым лицом и кустистыми бровями, глядя в узкую щель амбразуры, кричал в телефонную трубку прокуренным и пропитым голосом:
— Фомичев! Ты чего копаешься? Какие к чертям собачьим немцы? Вперед, мать твою! Под трибунал захотел? Обходи их с фланга! Обходи! Черт с ними! Не твоя это забота! Вперед! Только вперед!
Не дослушав оправданий Фомичева, Коротеев схватил другую трубку, и снова на КП хрипел его голос:
— Девятка! Девятка! Ты что, в бога-душу-мать? Не видишь, что фриц давит с правого фланга? Дай огня? Накрой их! Накрой, в три-господа-богородицы мать!
Потом подполковник разносил еще кого-то, требуя то движения вперед, то огня, то снова движения. Иногда он замирал у аппарата, кивал головой и односложно отвечал:
— Есть! Будет исполнено! Есть! — И снова его хриплый голос метался по командному пункту, разнося одних, уговаривая других.
А в углу КП, сгрудившись над снарядным ящиком с лежащей на нем картой, молча и бессмысленно шарили по ней глазами майор Леваков, начштаба батальона капитан Кроновицкий и замполит капитан Моторин. Отсутствовал лишь старший лейтенант Кривоносов, но о нем никто не вспоминал, как никто из них не знал, что в эти самые минуты тело смершевца тряслось на подводе рядом с телом Пилипенко, а поверх них еще лежал старшина Ванюшин. Их везли к месту, которое заранее было назначено для братской могилы, куда положат всех, кто уже погиб и еще погибнет в этот день.
Штурмовой батальон ушел вперед, повлиять на его судьбу ни комбат, ни начштаба, ни замполит уже никак не могли. Делать им было совершенно нечего, каждый из них думал о чем-то своем, не имеющим отношения к этому бою и даже к войне, но все трое усердно пялились в карту, стараясь оставаться неприметными на чужом командном пункте.
Майор Леваков думал об Ольге, и даже не столько о ней, сколько о себе самом и о том, почему эта девчонка так властно вошла в его жизнь и что станет с ним, если он ее потеряет. Когда ординарец Мозглюкин доложил ему, что Урюпина таки ушла с батальоном, он едва не съездил ему в ухо, но кругом были люди, пришлось сдержаться. Теперь, успокоившись, он думал, что это, пожалуй, к лучшему: набегается, натерпится страху, станет покладистее. А то в последнее время девка ну словно взбесилась: дерзит, все не по ней.
Однако вскоре, когда кутерьма боя накрыла собой все пространство, когда красные ракеты возвестили о том, что батальон отстал от огненного вала, а это означало, что он наткнулся на сильное сопротивление немцев, нехорошее предчувствие стало давить на душу майора Левакова. Оно бы выпить сейчас и заглушить тоску, да никак нельзя. А тут еще старшины куда-то запропастились с походными кухнями и батальонным имуществом… Ну, он до них доберется, видит бог!
Подполковник Коротеев все также сыпал ругательствами то в одну, то в другую трубку и не замечал своих гостей. Эти трое не были ему нужны, он не понимал, что они здесь делают и почему не со своим батальоном. Подполковник Коротеев понятия не имел, что это за батальон такой пошел в атаку за огненным валом с его позиций, да это его почти не интересовало: у него и своих хлопот полон рот.