— Полностью с вами согласен, Николай Анатольевич. Эти пострашнее будут всех заурядных мародеров, вместе взятых. Давно известно, что ко всякому благородному делу всегда прилепляется всякая сволочь, и тоже под видом благодеяний для всего человечества. Конечно, все это со временем образуется, войдет в рамки, утрясется. Сейчас главное — закончить войну, — решил перевести разговор на другую тему Алексей Петрович. — Мне сказали, что вас отвели в тыл на переформирование. Скажите, Николай Анатольевич, с чем связана заминка в наступлении наших войск? Поговаривают, что командование фронтом не ожидало такого сопротивления немцев, войска не были к нему готовы. Может быть, если иметь в виду предыдущее наше победоносное шествие через Белоруссию и Польшу, мы слишком задрали нос?
— И это тоже имело место, дорогой Алексей Петрович. Но главное, конечно, не в этом. Главное в том, что мы вступили на территорию врага, что очень ударило по самолюбию немцев. Дерутся они отчаянно. К тому же Зееловский укрепрайон оказался более крепким орешком, чем мы ожидали. До этого мы наступали… как бы это вам сказать? — на полной инициативе командиров среднего звена: от дивизии до батальона и роты включительно. Более высокое командование лишь определяло направление и фиксировало достигнутое. Сейчас от батальонов мало что зависит: нужны армии, нужна координация сил более высокого масштаба. К сожалению, человек перестраивается с одного ритма на другой не сразу. Так что заминка наша перед Зееловскими высотами не более чем заминка. Да и командующий фронтом у нас не из тех, кто позволит слишком расслабляться.
— Спасибо за разъяснение, Николай Анатольевич. А то некоторые головы высказывают предположение, будто Жуков выдохся. Признаться, я не поклонник этого человека именно как человека, но как полководец он, безусловно, наиболее талантливый в Красной армии. Этого у него не отнимешь. Хотя за ним числится изрядное количество ошибок и промахов.
— Это какие же? — насторожился Матов.
— Ну, взять хотя бы его попытки использовать десантные войска. Все они, насколько мне известно, оказались, мягко говоря, не самыми удачными. В Бесарабии в сороковом обошлось без больших жертв только потому, что румыны сопротивляться и не думали. Под Москвой десантники оказались в окружении вместе с Тридцать третьей армией и кавалеристами. А форсирование Днепра! Целую дивизию выбросили на головы немцам, да еще ночью, и почти вся дивизия погибла, не оказав никакого влияния на ход сражения за Днепровские плацдармы. Говорят, Сталин крепко отругал Жукова за это десантирование, — с удовлетворением заключил Алексей Петрович. И тут же воскликнул: — А так называемая Корсунь-Шевченковская операция! Там Жуков, руководивший действиями Первого и Второго Украинских фронтов, явно проглядел удар Манштейна во фланг войскам Ватутина. Тут-то Конев и перехватил у него инициативу, наябедничал Сталину, и тот поручил Иван Степанычу завершить операцию. Завершил он ее, надо признать, неплохо, хотя и упустил генерала Штеммермана вместе с офицерами его штаба.
Пожилой солдат в белой куртке и колпаке прикатил хромированную тележку с кастрюльками и тарелками, начал сервировать стол.
Полковник Матов хмурился, сворачивал и разворачивал накрахмаленную салфетку.
Алексей Петрович, заметив, что его слова восприняты слишком болезненно, дождался, когда они снова остались одни, завершил перечисление ошибок Жукова на вполне оптимистической ноте:
— Несмотря ни на что, должен признать, что Жуков допускает ляпов меньше других, а солдатская молва делает его и вообще непогрешимым.
— Непогрешимых полководцев не бывает, — заговорил Матов, отложив салфетку. — Все ошибаются. Тем более что мы имеем дело с весьма опытным и искусным противником. Что касается десантных операций, так Жуков не командующий воздушно-десантными войсками, он лишь намечает районы, где эти войска могли бы принести наибольшую пользу, а техническая сторона дела лежит целиком на командирах этих войск. Насколько мне известно, ночная выброска на Днепре предложена ими же ради внезапности и наименьших потерь. Десантников и готовят для действий в тылу противника как в составе больших подразделений, так и малыми группами, как днем, так и ночью. Если на Днепре получилось плохо, то вина в этом тех, кто плохо десантников готовил, не продумал до мелочей сам процесс десантирования. Заслуга Жукова состоит, между тем, уже в том, что он единственный из наших военачальников, кто не побоялся использовать эти войска по прямому назначению. Об остальных ляпах, как вы говорите, и толковать нечего.
— Извините, Николай Анатольевич, за то, что я со своей гражданской желчью вторгся в ваши военные сферы. Но, право же, меня, как писателя, очень волнует вопрос соотношения действительности и мифа, когда речь идет о таких фигурах, как маршал Жуков.
— Мне кажется, Алексей Петрович, нужно какое-то время, чтобы издалека посмотреть без предвзятостей на нынешние события. Не помню, кто сказал, но сказал хорошо: «Большое видится на расстоянии».
— Кстати, о расстоянии, — не унимался Алексей Петрович. — Я слышал краем уха, что вы были под Курском. Мне кажется, что я видел вас мельком при штабе Ватутина. Но не в этом дело: видел — не видел. Я вот о чем хочу вас спросить. Как вы оцениваете так называемое танковое сражение под Прохоровкой? Чего там больше — правды или лжи? Сам я был при штабе командарма Ротмистрова. Видел лишь какую-то часть сражения. Слухи, однако, об этом сражении ходили самые разные. Во всяком случае, далекие от того, как его подавало Совинформбюро. Это мне понятно. Ну а на самом деле? Впрочем… — пошел на попятную Алексей Петрович, заметив хмурый взгляд полковника Матова. — Впрочем, можете не отвечать. Я вполне понимаю, что отдельно выигранный или проигранный бой ничего не значит, когда речь идет о сражении в целом. А сражение мы выиграли — и это самое главное.
— Двенадцатого июля меня под Прохоровкой не было, — не сразу ответил Матов. — Но знаю наверняка, что наши потери в танках были огромными. Причин этому несколько. Свое мнение я изложил в докладе генералу Угланову. Это все, что я могу вам сказать по этому поводу, — закончил Матов.
— Да-да, я понимаю ваше затруднение, Николай Анатольевич, — кивнул головой Алексей Петрович. — Но, видите ли, придет время, и надо будет трезво оценивать нынешнее настоящее, которое станет прошлым, чтобы правильно планировать будущее. Если мы, разумеется, доживем до этого. А оценивать его, не зная всей правды…
Но Матов не поддержал Задонова:
— Я думаю, что когда наступит время «судного дня», тогда дойдет дело и до всей правды. — И Матов перевел разговор на другое: — Кстати, Алексей Петрович, вы давно из Москвы? — спросил он, наливая в хрустальные рюмки водку. — Как она там?
— Из Москвы я меньше недели. В Москве все так, будто и войны не было: народ возвращается из эвакуации, многие полагают, что если бы они не драпанули в ташкенты и самарканды, то мы, грешные, Москву бы не удержали.
— Что ж, — подхватил Матов, — они не так уж и не правы: в ту пору чем меньше в Москве путалось под ногами всякого народу, тем больше было порядка.
— Не спорю, не спорю, — согласился Задонов. — Я даже подумал: а не предложить ли товарищу Калинину отчеканить медаль «За непутание под ногами»? Как вы на это смотрите, Николай Анатольевич?
— А что, очень будет нелишней. Потому что сразу станет видно, кто есть кто.
— Э-э, вот тут вы не правы. Этот народец такого свойства, что одной медалью не удовлетворится и с каждой вашей победы потребует себе доли, и тогда придется вам отдать им половину своих орденов.
— А вам? — усмехнулся Матов.
— А я что? Я один из них, но не уехавший, а оставшийся путаться под ногами.
— Тогда давайте выпьем за вашу скромность.
— Нет уж, увольте. Я еще до конца недопутался. Лучше — за победу.
Выпили за победу.
Матов налил гостю еще, а себе не стал. Алексей Петрович с пониманием взглянул на него, притворно вздохнул:
— Как хорошо, что я не командир дивизии. И даже взвода. Есть у меня шофер, да и тот, пожалуй, больше командует мной, чем я им. Впрочем, я не жалуюсь. Более того, когда приходится куда-то лететь, я без него как без рук. Привык.
— И куда же вы летали? — спросил Матов.
— Много куда. Пока вы тут топтались на Кюстренском плацдарме, а Жуков с Рокоссовским громили Померанскую группировку немцев, я побывал в Крыму на конференции глав правительств союзных держав, затем в Будапеште и Вене. Кстати, в Румынии, Венгрии и Австрии наши солдаты ведут себя совсем не так, как здесь, в Германии. Хотя и румыны, и венгры, и австрийцы с нами тоже воевали и тоже бед принесли немало. Особенно венгры, которые чаще всего выступали в роли карателей на оккупированной территории. Однако символом всех наших бед и страданий все-таки остается немец… Но это так, к слову, — поправился Алексей Петрович. — Вена, между прочим, практически не разрушена. И встречали нас там восторженно. Тоже от немцев, видать, натерпелись. А ведь так называемый аншлюс Австрии приняли… тоже с восторгом. Ну да бог с ними, — махнул рукой Алексей Петрович. И закончил: — Из Вены снова в Москву, отписался и сюда. Хочу попасть в Берлин вместе с передовыми частями. А вы надолго здесь застряли?
— Думаю, что нет. Надеюсь, тоже пойдем в Берлин, хотя и не в числе первых. Собственно, для того нас и отвели в тыл, чтобы пополниться и подучиться, как воевать в условиях такого большого города.
— Это хорошо. Надо полагать, бои за Будапешт нас кое-чему научили. Там мы полезли в город нахрапом, — как же: мы теперь о-го-го! — а затем четыре месяца толклись вокруг да около. И ладно бы, если бы только толклись, а то ведь немец там показал, что его нахрапом не возьмешь. И пока у командования мозги прочистились, сколько людей потеряли — страсть. Лишь когда к войскам Малиновского подключили армии Толбухина, дали им вдоволь артиллерии и авиации, да новейшие тридцатьчетверки и самоходки, только тогда все решилось за несколько дней. Надеюсь, Жуков и Конев учли эти наши, мягко выражаясь, недочеты.