– А когда ты «Дневник» успел прочитать? – «соскакивает с темы» моя благоверная. – Я ведь книжку только вчера купила.
– Еще тогда, – отвечаю без обиняков.
– И что же у вас стало с Дальтон-планом? – с неподдельным интересом спрашивает Лида.
– Что, что… – бурчу я. – Помучились несколько лет, да и послали к черту. Вернулись к классно-урочной системе Яна Амоса Коменского. Жаль только, что вместе с авантюристическими вывертами прихлопнули заодно и очень перспективные начинания в области педагогики.
– Что ты имеешь в виду? Разве система Дальтона не перспективная? – с некоторой обидой за понравившуюся ей методу выспрашивает жена. – Ну, пусть не сейчас, а когда создадим подходящую материальную базу?
– Понимаешь, Лида, – начинаю объяснять, – в нашей истории никакие революционные новации в организации учебного процесса не прижились. Ни у нас, ни где-либо еще, хотя были страны, которые по революционности оказались даже впереди СССР. В чем были новшества – так это в системе взаимоотношений учителя и ученика. Но тут я не специалист, и вряд ли смогу грамотно рассказать обо всем в деталях. А еще были интересные новшества в воспитательном процессе, особенно в детских колониях и школах-интернатах. Самая известная – система Макаренко.
– Макаренко? Ты расскажешь о нем? Это… твой современник? – да, чем-то ее весь этот разговор не на шутку зацепил. Вон, как допытывается! Может быть, уже задумывается о воспитании будущего ребенка?
– Нет, милая, это наш современник! – отвечаю, делая упор на слове «наш». – Если мне не изменяет мой склероз, то сейчас он заведует детской колонией для малолетних правонарушителей в бывшем монастыре Куряж под Харьковом.
– Сейчас? А почему же о нем ничего не слышно, если, как ты говоришь, его система у вас была самая известная? – удивляется жена.
– Да потому, что чиновники от Наркомпроса его страсть, как не любят! – отвечаю, не сумев сдержать ноток раздражения. – Уж больно он отсвечивает своими очевидными успехами на фоне их безрукости. Да и нынешняя педагогическая наука больше витает в облаках, и потому с завистью смотрит на тех, кто умеет вести практическую работу. Вот они вкупе его и стараются зажимать.
– Если он и на самом деле так хорош, так надобно его поддержать! – пылко восклицает Лида. – А у вас его что, не зажимали?
– Зажимали, да еще как! – непроизвольно дергаю головой. – Только после смерти дифирамбы стали петь, но тем, кто пытался повторять его опыт, всячески ставили палки в колеса. Так что поддержать его действительно надобно, и будь покойна – я этим займусь!
Вспоминать разгром детских трудовых коммун в конце 30-х, а затем удушение коммунарского движения в 60-е годы было неприятно. Но началось-то все еще раньше, как раз в нынешнее время, когда самозваные жрецы коммунистического культа стали всячески поносить работу Макаренко, заявляя, что его система воспитания – «не советская». Мне, коммунисту по убеждениям, было особенно мерзко наблюдать такую травлю. Так что наблюдателем я не останусь!
До 1928 года, когда на съезде комсомола на Макаренко обрушилась Н.К.Крупская, еще есть время. Надо перехватить инициативу. Кто тогда помог Антону Семеновичу? Во-первых, Горький. Однако Горький мог защитить самого Макаренко, но не мог отстоять его систему. Во-вторых, ГПУ, а затем НКВД Украины, позволившие Антону Семеновичу работать в рамках своей системы. Но и те оказались не всесильны – за пределами трудколоний украинского НКВД Макаренко по-прежнему ждала обструкция, а с арестом наркома украинского НКВД Балицкого в 1937 году была разгромлена детская трудовая коммуна им. Ф.Э.Дзержинского под Харьковым (та самая, где воспитанники наладили выпуск сложнейшего по тем временам оптико-механического прибора – фотоаппарата ФЭД). И точно так же с арестом наркома внутренних дел СССР Ягоды была разгромлена детская трудовая коммуна в Болшево, которой тот покровительствовал.
Нет, надо идти по другому пути. Надо встроить систему Макаренко в плоть и кровь нашего государственного механизма. А поскольку Наркомпрос оказался самым упертым в этом вопросе, то… будем творчески развивать уже имеющийся исторический опыт. Обопремся на ОГПУ, да еще и на РККА, то есть на Фрунзе и Дзержинского. Зря я, что ли, так за их жизнь боролся? Нам нужны грамотные, преданные командирские кадры? Вот система Макаренко нам их и даст!
Правда… Как совместить принципы кадетского училища и детской трудовой коммуны? Совсем ведь на разных основах построены, вот ведь в чем закавыка! Коммуна не привьет навыков жесткой соподчиненности, необходимой в армии, а кадетское училище – привьет, но одновременно поселит у части воспитанников стойкое отвращение к армейским порядкам. Однако – почему бы не попробовать устроить эдакий гибрид? Навскидку: до старших классов это будет детская трудовая коммуна по макаренковскому образцу, но с широким преподаванием военного дела – и вот на военных занятиях будет полная армейская субординация и дисциплина. Затем будет проведен отбор желающих и способных овладевать дальше военным делом, для службы на сержантских, а затем и на командирских должностях. И вот этих, отборных, прогнать через года два или три допризывной учебы уже на казарменном положении, как в кадетах. Причем, думаю, не только юношей, но и девушек. На что у нас девушки в армии пригодились? Связистки, медсестры, снайперы… Да и ОГПУ найдет, где они будут полезны.
Опа! А почему это я только в военном направлении думаю? Наверное потому, что и РККА, и ОГПУ легче отбить наскоки мудрил из Наркомпроса, пользуясь закрытостью своих ведомств. Но, опираясь на их авторитет, можно на макаренковском опыте и гражданские заведения того же рода строить – с техническим уклоном, вплоть до детских КБ при таких училищах…
Продумал я эти мысли гораздо быстрее, чем их можно прочесть на бумаге, и потому очередной вопрос Лиды не застал меня врасплох.
– Вот интересно, а как в детской колонии у Макаренко половой вопрос решался? Если ты читал «Дневник», то там подросток этот, Костя, то и дело дергается – как относиться к девушкам, разобраться не может. А подсказать некому!
– А вам, гимназисткам, кто-нибудь подсказывал? – отвечаю вопросом на вопрос.
– У нас с мамой были разговоры на эту тему, – спокойно, без тени смущения, отвечает Лида.
– И что, всем так с мамой повезло, как тебе? А ведь в детских колониях ни мам, ни пап вообще нет.
– Так потому и спрашиваю! – с нажимом произносит она. – Тем более, что сейчас в этом деле столько всего напутано… – она вздохнула. У меня, что ли, переняла привычку? После короткой паузы моя жена заговорила не без некоторой горячности:
– Александра Коллонтай зовет к «Крылатому Эросу», понимая под этим связь, одухотворенную любовью. А наша молодежь перетолковывает этот призыв в духе пресловутой теории «стакана воды», если вообще не права принуждения своих подруг к сожительству! Другие партийные идеологи, всполошившись, кричат о социальной ответственности за воспитание детей, о пролетарской семье, о недопустимости половой распущенности, и необходимости направить энергию не на половой вопрос, а на революционные дела. Как будто молодежь можно так просто отвлечь от любовных приключений общественными поручениями!
– Нет, Лида, ты не вполне права, – стараюсь немного умерить ее горячность. Многие поднимают вполне реальные проблемы и указывают на способы их решения: половое просвещение, общий подъем культурного уровня, решение жилищно-бытовых вопросов, позволяющее освободить женщину от приниженного положения. И не все партийные идеологи упираются только в моральные проповеди. Некоторые мыслят вполне практически Крупская, например, признает необходимость широкого обучения использованию контрацепции…
– А! – жена махнула рукой. – Подъем культурного уровня, решение жилищно-бытовых вопросов… Когда мы до этого дойдем? Ты на реальные условия посмотри! Вон, что Нина Вельт в журнале «Смена» написала, – и она вытащила из-за диванной подушки журнальную тетрадку, начала ее перелистывать, и, остановившись на нужной странице, процитировала:
«Совместная жизнь в наших нищенских условиях (особенно жилищных) искривляет и обедняет человеческие отношения. Отсутствие „своего угла“ доводит иногда до того, что добрые по существу люди чувствуют себя каторжниками, прикованными к одному ядру».
– Вот она, сегодняшняя реальность! И что с ней делать? – она уставилась на меня своими широко распахнутыми глазами, в которых, казалось, плещется темное пламя.
– А кто тебе сказал, что эти проблемы можно решить с сегодня на завтра? – отвечаю вопросом на вопрос. – Придется немало повозиться, и немало средств затратить, чтобы произошли подвижку к лучшему. Тут чохом ничего не добьешься! Что же до твоего вопроса насчет колонии Макаренко… Не знаю, как там насчет полового просвещения, но вот детская трудовая коммуна у него совместная, без отделения мальчиков от девочек. И воспитание он ведет в духе уважения к девочкам – к малейшим оскорблениям отношение самое нетерпимое. Во всяком случае, он решает проблему практически, пусть и не в полном объеме.
Лида задумалась, причем надолго, и на этом наши дебаты по «Дневнику Кости Рябцева» завершились.
На следующий день, ближе к обеду, Лида вдруг заявила мне:
– Знаешь, я, наверное, сегодня в театр не пойду.
– Чего же так? – интересуюсь у нее, стараясь говорить как можно спокойнее.
– Да что-то не хочется… – лениво проговорила моя жена.
– Ладно, тогда сходим в другой раз, – покладисто соглашаюсь с ее капризом.
– Нет-нет, – тут же возражает она, – зачем же тебе пропускать такой интересный спектакль! Ты сходи, посмотри.
– Куда же я без тебя пойду? – дураком надо быть, чтобы демонстрировать согласие с подобным предложением. – Лучше мы побудем вдвоем дома, или выйдем погулять…
Не дав мне развить мысль насчет бульвара или сада «Эрмитаж» и теплого летнего вечера, Лида наседает на меня:
– Сделай такую милость, не отказывайся! – она почти рассержена. – Непременно сходи, и потом все мне расскажешь.