т поддержал бы такую идею, – при последних словах Антон Семенович вскинул на меня глаза, тоскливо вздохнул, но, убедившись, что я вовсе не собираюсь ставить ему брата в укор, несколько раз кивнул. Тем не менее, выражать полное согласие он вовсе не спешил:
– Конечно, такая военизация детских коммун снимет многие вопросы. Да и заполучить поддержку столь сильных ведомств тоже заманчиво, – проговорил Макаренко. – Но ведь это будет основанием если и не охаять совсем мой опыт, то объявить его пригодным лишь вот для таких узкоспециальных рамок. И под таким благовидным предлогом в обычные детские воспитательные учреждения его не пустят.
– Так вас и без того травят со всех сторон! Что же лучше – сохранить и закрепить достигнутое вами, пусть и на ограниченном поле, но всяко шире, чем сейчас, или изнемочь в непосильной борьбе с бюрократической гидрой Наркомпроса, и, в конце концов, быть отстраненным от воспитания детей? – задаю вопрос в такой форме, которая подразумевает лишь один возможный ответ. – Понимаю, что в моем предложении заключен своего рода компромисс, но без компромисса не приобрести сильных союзников, которые позволят вам не превратиться в бессильного свидетеля гибели дела вашей жизни.
– А почему с таким предложением ко мне приходите вы, зампред ВСНХ, а не представители Реввоенсовета или ОГПУ? – вдруг спохватывается Антон Семенович.
– Не беспокойтесь, с Фрунзе и Дзержинским этот вопрос вчерне уже согласован, – усмехаюсь в ответ. – Их я уговорил, теперь осталось уговорить вас.
А дальше вопрос перешел уже в практическую плоскость. Мы ломали копья по поводу изменений в штатном воспитании, прав и обязанностей военных инструкторов, добавочного финансирования и снабжения материальными пособиями, форм взаимодействия с Осоавиахимом. Коснулись и дальнейшей судьбы воспитанников военизированных классов.
– Эти классам надо придумать яркое имя, созвучное эпохе, – заметил Макаренко. – Если не придумаем, кто-нибудь и в самом деле приклеит к ним кличку «кадетских», а по нынешним временам это способно опорочить весь замысел. И мы ведь не замкнутую военную касту пестовать собираемся?
– Разумеется, нет. А насчет названий… Для тех, кого будем готовить в ОГПУ, можно назвать школой юных дзержинцев. А для РККА – фрунзенцев. Думаю, их выпускники должны направляться для прохождения срочной службы непременно в кадровые части и быть первыми кандидатами на курсы младших командиров, а затем и в училища. Но и для тех, кто не выберет военную стезю, у меня есть хорошие идеи…
– Какие же? – живо интересуется Антон Семенович.
– Мне кажется, рутинное, серийное производство, да еще на низком техническом уровне, – это не совсем то, что подходит для целей воспитания в детских трудовых коммунах. Детям надо дать в руки что-то более увлекательное. Поэтому хотелось бы развернуть в этих коммунах опытно-экспериментальное производство под эгидой Государственного комитета по науке и технике. И, чем черт не шутит, может быть, дорастем и до детских конструкторских бюро? – пытливо слежу за реакцией своего собеседника.
– Да, умеете вы соблазнительные перспективы рисовать, – широко, от души, улыбается Макаренко. – Дети, уверен, могут горы своротить. Если будет материальная база, то они вам и аэроплан в небо сами запустят!
– Что вы, что вы, – в шутливом испуге отмахиваюсь от него руками, – я не склонен ограничиваться столь приземленными замыслами. Как вы смотрите, например, на исследования космического пространства реактивными приборами?
Сегодня с утра, отпросившись предварительно у Дзержинского, и выпросив полдня для Лиды у Мессинга, очередной раз отправляемся вместе с ней в женскую консультацию при родильном доме N7 подотдела охраны материнства и младенчества Мосздравотдела на Большой Молчановке. Этот родильный дом носит имя Г.Л.Грауэрмана, хотя сам Григорий Львович вряд ли вообще там бывал – до самой своей смерти в 1921 году он заведовал Лепехинским родильным домом на Покровке.
Весенняя Москва радует глаз хорошей погодой, и мы с ней решаем пройтись пешком по Тверскому и Никитскому бульварам до самой Большой Молчановки. Бульвары в это время еще не слишком оживленные – пожилые дамы из «бывших», в маньтильях и черных кружевных наколках на седых головах, уже возвращаются в окрестные переулки, выгуляв своих комнатных собачек, а им на смену постепенно появляются няни с детьми, шумно оккупирующие песочницы. По всему Тверскому бульвару от памятника Пушкину до памятника Тимирязеву протянулись буквально только что сооруженные книжные киоски в виде башен, избушек и теремов. Книжная торговля проходила под сенью идеологически правильных лозунгов: «Не хочешь господских уз – заключи с книгой союз!», «Книги читай – ума набирай!» и далее в том же духе. Привлекательной стороной этих киосков была возможность приобрести книги со скидкой от 20 до 50 процентов. В конце бульвара, у памятника Тимирязеву, облаченному в строгую мантию Оксфордского университета, собирались букинисты. Ученый спокойно взирал с высоты пьедестала, они раскладывают книги по стопкам в зависимости от цены: в одной стопке все книги по 5 копеек, в другой – по 10 и т.д.
Мы старались не задерживаться – времени осматривать все эти книжные сокровища не было. Потихоньку дойдя до Арбатской площади, откуда по левую руку от нас виднеется недавно построенный «небоскреб» в стиле конструктивизма со знаменитой рекламой Моссельпрома, пересекаем дорогу, там, где Поварская сливается с Молчановкой, и сворачиваем на эту узкую, тихую улочку. Никакого широкого проспекта, появившегося здесь с прокладкой Нового Арбата, нет еще и в проекте (сам замысел появится только к 1935 году).
Роддом занимает два здания – двухэтажный особняк в псевдоготическом стиле под номером 5, где располагается собственно родительное отделение, и четырехэтажное здание бывшей лечебницы Соловова под номером 7, где находятся послеродовое отделение и женская консультация. Дожидаемся своей очереди, и после обследования и выслушивания всех необходимых наставлений покидаем это заведение. Лида после посещения консультации выглядит бледной и цепляется за мою руку судорожной хваткой.
– Ты что? Ведь врач сказал, что все идет нормально? – обеспокоенно спрашиваю у нее.
– Я боюсь… А вдруг что-нибудь пойдет не так? – жена прячет от меня глаза, но я все равно замечаю, что в них стоят слезы.
– Прекрати немедленно! Нечего накручивать себя на пустом месте, и придумывать всякие страхи! – говорю, не повышая голоса, но с нажимом. – Да и маленькому это не пойдет на пользу, если мама будет все время нервничать. Вот запугаешь себя до смерти, и роды действительно могут пойти наперекосяк, – и все из-за нелепых страшилок!
Лида закусывает губы, молчит некоторое время, а потом неожиданно предлагает:
– Давай, заглянем к Игнатьевне? Заодно и Котяшу проведаем. Давненько я с ним не виделась.
Хотя дела на работе не ждут, перечить жене нет никакого желания. Мы выходим на Бульварное кольцо, дожидаемся трамвая, который, к счастью, в это время не настолько переполнен, чтобы опасаться за состояние Лиды, и доезжаем с пересадкой до Малого Левшинского переулка. На пересадке, у Пречистенских ворот, замечаем стайку китайских студентов с учебниками подмышкой из расположенного неподалеку, на Волхонке, Университета трудящихся Китая имени Сунь Ятсена. Пока ждем трамвая, забегаю в кондитерскую лавку на углу – не с пустыми же руками к старушке ехать! – и покупаю к чаю шоколадные конфеты и яблочную пастилу.
Игнатьевна нашему приходу искренне обрадовалась. И то сказать – хотя бы какое-то разнообразие. А так, что у нее за развлечения – посудачить с соседками, перекинуться парой слов со знакомыми прихожанками в ближайшей церкви, да изредка выбраться к родственникам в Павловскую Слободу.
– Ой, какие гости дороги пожаловали! – с порога всплеснула она руками, но не забыла и попенять. – Что же вы так редко к нам заходите?
– Да дела все, дела проклятые совсем заедают, Евгения Игнатьевна, – бормочу дежурные оправдания.
– После свадьбы-то я вас так мало видела, – продолжала причитать старушка. – Вон, супружница твоя уже на сносях, а прошлый раз, как заглядывали, так почти и не заметно было еще! А ты проходи милая, садись, – она взяла Лиду по руку, – притомилась, небось, с дороги? Тебе теперь беречься надо.
Когда я выкладываю на стол гостинцы, Игнатьевна снова всплескивает руками:
– Напрасно вы так потратились, Виктор! На этих конфетах ведь разорение одно! – но тут же шустро стала готовить все к чаю. Конечно, на ее доходы не разгуляешься. Хотя я и по-прежнему плачу за пустующую комнату, которой уже давно не пользуюсь, восемьдесят рублей в месяц, это лишь половина от нормальной коммерческой цены. Но для моей квартирной хозяйки более важна гарантия от уплотнения, нежели возможность выручить полную цену. А почему до сих пор оплачиваю эту, в общем-то, ненужную мне комнату? Да очень просто – это всего лишь прикрытая форма оплаты содержания нашего кота. Кстати, а где он?
– Где же наш полосатый разбойник? – как будто уловив мои мысли, спрашивает жена.
– Да спит, небось, в своей комнате, – что ему сделается! В такого здоровенного кота вымахал, и не узнаете.
Пока закипает чайник, встаем из-за стола и втроем проходим в мои бывшие апартаменты. И правда, там, расположившись на одном из стульев, свернувшись клубочком, дрыхнет Котяша. Просыпаться при нашем появлении домашний зверь не пожелал, а лишь приподнял одно ухо. Однако «отсидеться в кустах» ему не удалось – Лида тут же начала приставать к нему со своими нежностями, а кот, лениво, как будто нехотя, все же позволил чесать себе пушистое светлое пузо. Нам соединенными усилиями едва удалось оторвать ее от этого крайне увлекательного занятия, когда Игнатьевна принесла закипевший, наконец, чайник.
За столом старушка все приставала к моей жене с расспросами о самочувствии, а под конец заметила:
– Что же ты, милая, совсем смурная сделалась, и едва не трясешься? Здоровая молодая баба, родить должна одним чохом, да и доктора, сама сказываешь, бают, что все у тебя в порядке. Выкинь ты всякие страхи дурные из головы!