Человек с восточной внешностью вошел в зал и улыбнулся ему. И когда он ответил улыбкой, тот подошел к нему и протянул руку. Хоан сначала был ошеломлен, но затем подумал, что этот человек был необыкновенно вежливым, и пожал руку в ответ.
В то же мгновение в руке Хоана оказалась сложенная записка. Хоан растерянно поднял взгляд, но человек уже смешался с группой китайских туристов, которая, словно большая рыбья стая, вплывала в дверь.
– Эй! – закричал он так громко, что многие посетители обернулись на него, вскинув брови. Он жестами попросил прощения и стал пробиваться сквозь поток китайцев к лестнице, то и дело слыша по сторонам возмущенные возгласы.
Бегло осмотрев постоянные выставки на третьем этаже и сбежав вниз по лестнице, он убедился, что человек исчез.
Покрутившись по паркету в елочку на площадке следующего этажа, Хоан прыжками помчался дальше, пока не оказался в вестибюле.
– Здесь только что проходил мужчина с арабской внешностью? – спросил он кассиршу.
Она кивнула и показала на главный вход.
«Какого черта!» – подумал он, оказавшись в еще одном внутреннем дворе. Двор был огромный, выложенный брусчаткой, со столиками кафе на одной стороне и горой каменных ядер на другой.
– Вы не видели пробегавшего здесь мужчину с арабской внешностью? – крикнул он блондинке, которая, пристроившись на скамейке, печатала эсэмэску.
Она только пожала плечами. Почему, черт побери, людям нет никакого дела до того, что творится вокруг них?
– Я только что видел, как он побежал через площадь к синагоге, – крикнул юный велосипедист, который в этот момент въехал во двор из-за угла.
Хоан выскочил на большую площадь рядом с музеем, где была расположена синагога. На главной улице в тридцати метрах от музея он увидел наконец этого человека, садившегося в белый «вольво».
«В точности как тот „вольво”, что ехал за моим такси от аэропорта, – к своему ужасу, вынужден был признать Хоан. – Они преследуют меня! Они знают, где я нахожусь и что делаю!» Он почувствовал приступ тошноты, площадь стала бешено крутиться у него перед глазами. Хоан сделал глубокий вдох и, чтобы не упасть, ухватился за сточную трубу.
Когда он в конце концов пришел в себя, то к нему пришло ясное осознание того, что он был всего лишь временной и очень уязвимой пешкой в отвратительной игре убийцы Галиба.
И только тогда он набрался мужества и развернул записочку.
Ты очень правильно все рассчитал, приехав в Мюнхен, Хоан Айгуадэр.
Но будь осторожен, не подходи слишком близко.
Вот этого-то он и боялся.
Женщина в желтой юбке на фотовыставке не стала более приветливой, когда он во второй раз к ней обратился. Она уже отпустила группу и разговаривала теперь с мужчиной средних лет с умоляющим взглядом и толстой папкой под мышкой.
– Нет, я его не знаю, – ответила она, когда Хоан показал ей снимок фотографа в синей униформе.
Плечи Хоана сникли.
– А как вы думаете, есть ли здесь, в Мюнхене, или, быть может, где-то в Германии человек, хорошо знающий фотографов, у которого я мог бы получить консультацию?
Она покачала головой и вообще явно не хотела оказывать никаких услуг тому, кто вторгся в ее владения. К человеку с папкой она тоже была неумолима.
– Вы должны понять, – сказала она с подобающей ее статусу важностью, – это МЫ приглашаем фотохудожников, а не они приглашают сами себя. Но если вы будете организовывать в разных местах свои выставки, то мы сможем прийти туда и посмотреть.
И она отвернулась от него столь решительно, что желтая плиссированная юбка взметнулась и вновь опала.
– Scheisszicke[14], – прошептал мужчина, повернувшись к Хоану. – Я слышал, о чем ты ее спросил. Обратись лучше вон к тому, который пишет что-то в своем блокноте. Это критик, специалист по фотоискусству.
Хоан так и сделал, но и там в ответ получил лишь презрительный взгляд с пожиманием плеч, даже без «к сожалению».
Хоан вздохнул. Подобное отношение было ему, увы, слишком хорошо знакомо по его газете.
– Послушай, мой дорогой! – вдруг вмешался весьма атлетичный и чуть более молодой спутник критика с нежными глазами юного оленя и произнес по-английски: – Неужели ты не помнишь, как на этого человека напал тот актер перед Мюнхенским народным театром?
Критик послал ему в ответ такой же мечтательный взгляд, а затем посмотрел на фотографию в мобильнике, который Хоан ему протянул.
– А ведь ты прав, Гарри. Mein Gott[15], как это было смешно! – произнес критик. – Этот актер посреди бела дня стоял и обжимал одну из статисток, и тут его сфотографировали. – Он засмеялся. – Ведь, кажется, прошло только три недели после его свадьбы? Да-да, я хорошо помню. Но как же звали этого актера?
Спутник пробормотал что-то в ответ и обернулся к Хоану:
– Да-да, фотографу крепко досталось. – Он тоже засмеялся. – Актер получил весьма неприятное для него письмо от адвоката жены, ха-ха. Да, Мюнхен – забавный городок. Загляни в старые газеты, там найдешь. Насколько я помню, это было незадолго до начала сезона в прошлом году.
И они двинулись дальше.
– Эй, когда начало сезона?! – крикнул Хоан через весь зал. – Хотя бы примерно?
– Сразу после летних каникул, – ответили тот, что с глазами молодого оленя.
Хоан кивнул в знак благодарности и прошел мимо желтой юбки, не удостоив ее взглядом.
Поиски в гугле дали быстрый результат: начало сезона в Мюнхенском народном театре приходилось на конец сентября, то есть инцидент, вероятнее всего, произошел на предыдущих неделях.
Хоан ввел «желтая газета» в гугл-переводчик и выяснил, что по-немецки это «Boulevardblatt». Нашел несколько желтых газет, где сообщалось о нападении, за которое был осужден актер по имени Карл Герберт Хюббель. Пострадавший был представлен как фотограф, которому присудили небольшую денежную компенсацию, но в то же время назначили штраф за причинение беспокойства публичному лицу в общественном месте. По последнему пункту была кассация, которую удовлетворили, его самого оправдали, тем дело и кончилось.
Газеты писали, что фотографу было сорок два года, его звали Бернд Якоб Варберг. Фамилия та же, что и у женщины, которая ответила на запрос Хоана об униформе в интернете, видимо, между ними была какая-то связь. Может быть, это была его сестра? Мужчина был известен также под инициалами BJ, и эти буквы соответствовали его прозвищу Blaue Jacke[16], возможно, оно соотносилось с его любимой одеждой.
У Хоана мурашки побежали по спине. Никаких сомнений, что он нашел того человека, которого искал.
Адрес Бернда Якоба Варберга он нашел за каких-то три минуты, место жительства находилось в десяти минутах езды отсюда.
Впервые в жизни Хоан почувствовал себя дьявольски везучим парнем.
Еще бы!
17Асад
Обычно Асад смотрел на людей с сочувствием и жалостью, но на этот раз все было иначе. Он их не видел, а только ощущал их присутствие. Они набились в метро как сельди в бочке и стояли, плотно прижавшись друг к другу, пустые оболочки без содержимого. Они ехали после работы и думали лишь про ужин и телесериалы, потом у них будет короткое общение с детьми, несколько минут одиночества в туалете и секс. От стоявших вокруг веяло застарелой рутиной, привычными ритуалами и установленным раз и навсегда порядком жизни, в которой ничего никогда не менялось.
Дрожащей рукой Асад прижимал к себе зеленую картонную папку как доказательство того, что человек по-настоящему существует, только когда все его чувства сосредоточились на вопросе жизни и смерти.
Асад снова попросил своих коллег разрешить ему сделать паузу в рассказе, чтобы успокоиться и помолиться. Но правда состояла в том, что он готов был взорваться. Скорбь и отчаяние заставляли его прижимать эту маленькую папку к себе, как чистое золото, которое могли у него отнять в любой момент.
Он стиснул зубы, когда десять минут спустя оказался перед потемневшим зданием и посмотрел на свет, который лился из окон квартиры семьи Самира.
И когда Самир открыл ему дверь, Асад сломался. Его сотрясали рыдания, но тело его не было обессиленным и размякшим, а его слезы сопровождались потоком арабских проклятий и слов ненависти.
Они не виделись много лет, и между ними давно уже установилась непримиримая вражда. Поэтому первой реакцией Самира было смятение и желание защитить свою семью, которая застыла за обеденным столом, как персонажи музея восковых фигур, не отрывая от него взгляда.
– Идите к себе, – крикнул он детям и жестом показал жене, чтобы она шла вместе с ними.
Потом он повернулся к Асаду, грозно посмотрел на него и явно приготовился вышвырнуть его на лестничную площадку.
– Вот это, – сказал Асад и протянул ему папку.
И пока Самир с изумлением разглядывал ее, Асад опустился на корточки и закрыл лицо руками.
Потом Самир охнул и, прислонившись спиной к стене, сполз вниз на пол, оказался рядом с Асадом, не отрывая взгляда от фотографии с Кипра.
– Марва жива, Асад, – повторял он снова и снова, когда они присели к обеденному столу лицом друг к другу.
Для Асада эти опьяняющие слова тоже были первым, что пришло ему в голову, когда он увидел эту фотографию.
Слово «Галиб» пришло потом.
Так же как раньше Асад, Самир стал кончиками пальцев ласкать волосы сестры на фотографии. Он плакал, касаясь ее щек и глаз, с болью отмечая глубокие морщины, которые оставила на ее лице жизнь.
Но вдруг выражение его лица изменилось, стало жестким.
– Это твоя вина, что так получилось, Асад. Только твоя! Ты не заслужил того, чтобы она к тебе возвращалась, понимаешь? Ты ей больше не нужен. – Он с ненавистью посмотрел на него.
Асад не отреагировал на его слова.
– Мужчина около Марвы – Галиб, – сказал он и показал на человека с бородой, стоявшего рядом с ней. – В его планы не входит, чтобы я увидел ее. Они по-прежнему его заложники, и он не отдаст их добровольно, поверь мне.