– Они узнали маршрут из записи на видео? – спросил Хоан.
Ответа не последовало, видимо, так оно и было.
– Можно написать, что полиция думает об убийстве?
Герберт Вебер развел своими огромными руками:
– Конечно, почему нет? Об этом вы сможете прочитать в завтрашнем номере «Зюддойче цайтунг».
Вот черт! Как он теперь объяснит Монтсе Виго, что другая газета перехватила его историю, а его ограничивают по многим пунктам? Как неприятно!
Но зато он может быть доволен, что отослал видеофайл фотографа на свою домашнюю почту еще до явки в службу безопасности, а потом стер упоминание про отправление в своем мобильнике.
Теперь оставалось только перевести звуковую часть, но сделать это надо так, чтобы переводчик не имел никакого понятия об общей ситуации.
22Карл
Чтобы угадать, что ее зовут Роза, достаточно было взглянуть на ее щеки и шею. Сейчас она горела праведным гневом, и, если бы Роза была боксером, можно было бы с выгодой поставить на ее победу все свои деньги. Конечно, Карл знал ее взрывной характер по работе в прежние времена, вопреки ожиданиям, она не стала мягче после длительного отсутствия.
– Черт возьми, ну насколько же несимпатичная эта ведьма, главный редактор «Орес дель диа». Думаю, мне как женщине позволительно называть другую женщину грязной свиньей.
– Так что же она сказала? – спросил Карл.
– Она польщена, что ее газета сумела дать толчок важным событиям в мире, но она всегда будет защищать свои источники и своих сотрудников, и никчемная полиция в такой никчемной стране, как Дания, не сможет сдвинуть ее с этой точки зрения ни на йоту.
«Никчемная», так она сказала? Лучше бы она этого не говорила. Может быть, она вообразила себя главным редактором «Вашингтон пост»?
– Ты объяснила, зачем нам нужно найти журналиста?
– Детали о ситуации Асада и о женщинах не упоминала. Но она нагло заявила, мол, рада слышать, что их история имела интересное продолжение и что она должна развиваться, как ей и положено. Они зарабатывают на этом.
– Весьма неэтично, – сказал Гордон.
Неэтично! Точное определение.
– Значит, у нас нет сведений об этом журналисте! Но ведь у газеты есть, наверное, страница в интернете, где о нем говорится?
– Хоан Айгуадэр – внештатный сотрудник, его там нет. Я, конечно, проверила по всем поисковым системам, но боюсь, что это ничего не даст. Насколько я могу судить, у него в последнее время не было даже собственного постоянного адреса в Барселоне.
– Гм! Последняя статья связана с убийством в Мюнхене. Значит, следующим шагом будет запрос в местную полицию. Ведь кто-то должен что-нибудь знать о его местопребывании и действиях.
Роза посмотрела на него с легким презрением:
– Это я уже сделала, и они категорически отказались отвечать. Они ничего не знают о местопребывании Хоана Айгуадэра, так мне ответили.
Карл сдвинул брови:
– Ты сама понимаешь, что в это трудно поверить, правда?
– Я так им и сказала.
В коридоре раздался шум, вернулся Асад.
– Ты опять говорил с Самиром? – спросил Карл.
Асад кивнул.
– Что он сказал? Он успокоился?
Ответ можно было прочитать по его скривившимся губам.
– Да, но он по-прежнему очень обеспокоен. Он все время спрашивает о племянницах и не может понять, почему на фотографиях только одна из них. Я тоже не понимаю.
– Но что мы вообще об этом знаем, Асад? Это ведь моментальные фото. Может быть, вторая подошла через секунду после того, как фотограф сделал снимок.
Асад грустно посмотрел на него:
– Это так, но мы с Самиром очень тщательно изучили все фотографии, на одной есть полностью вся группа. Но моей второй дочери там нет, Карл. Самир, как и я, не видел сестру и племянниц шестнадцать лет, поэтому мы не знаем даже того, какая из двух сфотографирована. Девочки уже тогда были довольно похожими, но Самир считает, что отсутствует скорее младшая, Ронья. Потому что Нелла была потемнее Роньи в детстве, и женщина, которая с Марвой, темненькая. – Он печально посмотрел на них. – Какое горе, что я даже не знаю, как выглядят мои дети, но ведь сейчас это взрослые женщины, Карл. Я ничего не знаю, такова реальность.
– Ты боишься, что одной из твоих дочерей больше нет в живых, Асад?
– Да. Я боюсь, что ее убили так же, как мою вторую мать.
– Асад, не надо так думать, – сказала Роза. – Всегда должна быть надежда.
Карл посмотрел на Асада.
– Самир, надеюсь, понимает, что эти сведения нужно держать в тайне? – сказал он. – Мы не можем допустить, чтобы он сам занимался расследованиями и проболтался про тебя.
Асад вздохнул:
– Мы не сможем это проконтролировать. Но то, что я сегодня второй раз приехал к нему, немного улучшило наши отношения, мне так кажется. Он мне очень благодарен, он знает, что его сестра жива, и знает, что я сделаю все, чтобы…
– Послушай меня, Асад, – прервал его Карл. – Он должен уяснить, что ни при каких обстоятельствах он никому в семье не должен рассказывать этого, понимаешь?
Асад вздохнул:
– Некому рассказывать, Карл. Самир сообщил, что моя теща умерла несколько месяцев тому назад, и теперь остались только я, и Марва, и… и моя дочь.
– Нам очень горько слышать это, Асад. – Роза взяла его руки и сжала их. – Мы здесь будем делать для тебя все и не остановимся ни перед чем. Хотя сейчас есть временные затруднения, но все изменится, понимаешь?
Он отвернулся и кивнул.
– А сейчас тебе, наверное, лучше рассказать твою историю до конца, Асад… Может быть, это поможет нам лучше узнать Галиба и прогнозировать его типичные реакции. Ты готов? – продолжил Карл.
Асад выпрямился на стуле.
– Да, но вы должны понять, что мой рассказ будет без подробностей. Подробности… – Он на мгновение приложил руки к губам. – Да, их я оставлю при себе.
Примерно в пять утра в тот день, когда должны были казнить Асада, раздался звон ключей за дверью его камеры, и Асад приготовился к тому, что жить ему осталось считаные минуты. Расстояние до корпуса, где вешали приговоренных, было всего несколько метров, он это знал, поэтому встал на колени и стал произносить слова своей последней короткой молитвы.
В минувшую ночь Асад вообще не спал. Из соседних камер коридора смертников он сначала услышал тихие голоса, очень скоро они превратились в крики и брань, обращенные прямо к нему. Его обвиняли в том, что двадцать человек повесили только для того, чтобы закамуфлировать под арестантский бунт освобождение Йесса Бьорна. Он крикнул в ответ, что сожалеет о гибели людей, но надо осуждать не его, а тех, кто совершил такие злодеяния. От этого ярость кричавших только возросла.
Асад заткнул уши. Он хотел посвятить свои последние мгновения воспоминаниям о том счастье, которое ему выпало в жизни, и мыслям о том, что ему предстоит теперь. Вскоре он перестанет быть частью этого мира, и что тогда станет с Марвой и девочками? В какой ад он их привел?
За дверью снова раздался звон ключей.
Асад все еще стоял на коленях в молитвенной позе, когда вокруг него на пол камеры упал холодный свет из коридора.
Вошел Галиб с мертвенно-бледным лицом и тяжелым дыханием, наполненным чесночной отрыжкой, и резко пнул его по ребрам носком сапога.
– Вставай, собака! – крикнул он, в это время в камеру втолкнули пожилого узника, солдат держал у его затылка пистолет. Когда узник увидел, как на полу корчится Асад, в глазах его вспыхнул страх.
«Они хотят, чтобы я видел, как они убивают этого бедолагу, – мелькнуло в голове у Асада. – Хотят сломить меня, показав смерть другого человека».
Галиб опять пнул его.
– Знай, что я заставлю тебя сказать все, прежде чем ты получишь петлю на шею. Я пробовал помочь тебе, чтобы облегчить твои страдания, но все кончилось.
Он дал знак солдату, и тот сильным ударом в спину пригвоздил узника к стене камеры.
– Можешь войти, – крикнул Галиб, и в камеру вошел мужчина с телекамерой.
– Выйди и встань снаружи, – сказал он солдату, который немедленно выполнил приказ.
Только теперь Асад понял, какое высокое положение в тюремной иерархии занимает Галиб.
– У нас больше нет оператора, который был в прошлый раз, ты сам это знаешь, а он, кстати, был хороший человек. Теперь познакомься вот с этим. Он приехал издалека и исключительно для того, чтобы встретиться с человеком, который убил его брата.
Асад поднял взгляд и увидел обращенные на него глаза, полные ослепляющей ненависти. Был ли смысл говорить, что не он убил его брата? Никакого смысла.
Оператор поднял камеру на уровень глаз и начал съемку.
– Готов ли ты полностью признаться, Заид аль-Асади? Ты принимал участие в работе миссии ООН?
Асад потрогал ребра и медленно поднялся, глядя прямо в объектив телекамеры.
– Нет, я не принимал в этом участия. И я очень хочу, чтобы и ты, и все дьяволы этой проклятой страны горели в аду, – ответил он, делая ударение на каждом слове.
Галиб повернулся к оператору.
– Это сотри, – спокойно сказал он и вынул из кобуры пистолет. – Иди сюда, – сказал он пожилому узнику, стоявшему в углу. Потом повернулся к Асаду. – Мы слышали, как Мохаммед кричал, что вырвет у тебя глаза и задушит тебя. У Мохаммеда есть на это серьезные причины, потому что двое членов его семьи оказались на виселице из-за тебя и вашего нападения. – Потом он опять повернулся к узнику. – И вот теперь я даю тебе возможность выполнить все твои клятвы, Мохаммед.
Асад посмотрел в мертвые глаза узника. Тот производил впечатление зомби, лишенного воли и какого-либо желания сопротивляться.
– Делай, что тебе говорят, – прошептал Асад. – Но ты должен знать, что потом он станет твоим палачом. И прости за то, что я совершил помимо своей воли.
Галиб улыбнулся:
– У нас с Мохаммедом договоренность. Он помогает мне с тобой, а я помогаю ему потом. Это так, Мохаммед?
Мужчина слабо кивнул. Почерневшая полоса крови от шеи вниз, к краю рубашки, показывала, что договоренность не была добровольной.