Он избегал их взглядов. Он старался сидеть тихо, а если замечал какие-то неприятные ощущения в ногах или где-то в теле, то не реагировал, хотя иногда было очень больно. Хоан просто сидел и смотрел в заднюю часть автобуса, где два последних ряда кресел были скрыты за темной плотной занавеской.
Через несколько часов начало светать. Поток автомобилей вокруг становился все более интенсивным. Для немцев начинался обычный будничный день, и Хоан завидовал им больше, чем всегда. Насколько все было бы проще, если бы он завершил свою жизнь в волнах у Барселонеты неделю тому назад.
Когда их обгонял какой-нибудь автомобиль, он едва успевал разглядеть тех, кто сидел внутри. «Посмотрите на меня. Разве вы не видите, что тут происходит? – говорил он про себя. – Позвоните в полицию, скажите, что этот автобус кажется вам подозрительным. Разве вы не понимаете, что люди в нем едут совершать преступление? Не понимаете, что человек в коляске – их заложник?»
Только когда стало совсем светло, он обнаружил зеркало, висевшее на потолке у задней двери. На изогнутой поверхности он увидел себя и все понял. Кто же не видел специальных автобусов для перевозки инвалидов вроде этого, кто не отводил взгляда от людей, которые не в состоянии говорить и двигаться? Кто? А теперь он сам был одним из этих бедолаг, со стороны казалось, что он потерял сознание или спит. Безнадежно анонимный и беспомощный в голубой больничной одежде, которую надели на него.
«Они отводят от меня взгляд. Конечно, приятнее посмотреть на двух красивых девушек, которые сидят в конце автобуса. Проезжающие мимо женщины захотят сравнить с ними себя за те секунды, что они попадут в поле их зрения, а мужчины в автомобилях будут сравнивать их с женщинами, которые сидят рядом в машине или ждут их дома. Нет, нельзя рассчитывать на помощь автомобилистов, поэтому конец поездки предопределен. Он поедет навстречу той судьбе, которую уготовил для них Галиб».
Хоан посмотрел на отражение шофера в зеркале у задней двери автобуса. Он был маленькой точкой, и эта точка была единственным шансом, только он мог бы остановить все это. Шофер мог бы выйти на площадке отдыха автомобилистов и позвонить властям. Он мог бы остановиться. Но он всегда оставался на месте, даже если все другие выходили по естественной надобности.
Что не так с этим шофером? Неужели он не видел, что все кричит о беспределе? Неужели не понимал, что бедные парализованные женщины, сидевшие в двух других колясках в передней части автобуса, оказались здесь не по доброй воле? Что их глаза излучали страх, всеми фибрами души они кричали о помощи?
А может, ему было безразлично?
Хоан испытывал жалость к этим парализованным женщинам; когда омерзительные фурии Галиба заходили к ним в комнату, они стонали и просили о пощаде. Галиб решил, что с ними делали примерно то же самое, что и с ним. Может быть, накачивали снотворным, потому что он их совсем не слышал, когда пришел автобус и когда все занимали свои места.
И шофер автобуса, маленькая точка в зеркале, не помог им. Конечно, он был частью всего этого.
В середине второго дня, проведенного в доме во Франкфурте, фурии вывели двух бедных женщин из комнаты, где они были заперты, в ванную, где их помыли и привели в порядок. Их переодели в одежду западного образца, чтобы те не выделялись. Хоан почувствовал странную солидарность с ними, когда наконец их увидел. Прошло время, прежде чем он разобрался почему, поскольку восстановление памяти – процесс долгий.
Когда Хоан наконец понял, что две эти несчастные женщины – те самые, которых он сфотографировал вместе с Галибом на берегу в Айя-Напе, до него дошло, насколько серьезной была ситуация.
Опять возникли животрепещущие вопросы, на которые раньше он не находил ответа. Почему эти женщины с пляжа оказались здесь против своей воли, почему им давали снотворное? Почему Галиб поместил их в этот автобус? И почему он сам все еще был жив?
Очень медленно история этих беженок привела к очевидному объяснению их отчаяния. Как и в случае с другими беженцами, они поставили на кон свою жизнь, чтобы убежать из самого ужасного места в мире – Сирии. В этой измученной войной стране они стали свидетелями того, что человек видеть не должен. Они сами чуть не погибли в Средиземном море, кроме того, при самых жутких обстоятельствах потеряли близкого им человека, ставшего жертвой номер двадцать один семнадцать. Они были свидетелями того, как близкая им женщина исчезла в черной воде, а теперь они попали во Франкфурт. Когда Хоан смотрел на женщин, насквозь промокших и несчастных, на берегу рядом с Галибом, он понимал, что они стоят так не по своей воле, а позже во Франкфурте ему стало ясно, что их появление тут тоже не было делом добровольным. Поэтому обездвиженные женщины в колясках являлись его единственными союзниками в этом автобусе. Брошенные на произвол судьбы, как и он сам.
Скользя взглядом по отражению в зеркале от одного ряда к другому, он пытался сосчитать затылки сидевших в автобусе и пробовал вспомнить всех живших в доме во Франкфурте. Это было нелегкой задачей, потому что автобус трясло, а зеркало искажало и делало все маленьким. Хоан смог опознать лишь чихающего Фади и Галиба, сидевшего рядом с шофером.
Хоан не знал, где они находятся, но дорожные указатели с другой стороны дороги, которые быстро убегали назад, время от времени подсказывали ему, мимо каких городов они проехали. К сожалению, он был незнаком с местностью, по которой они двигались, поэтому зачем ему все эти названия?
«Кирххейм 5» – первый указатель, который он увидел, когда рассвело. Затем был «Бад-Херсфельд 5». Потом Хоан задремал, и вдруг появился «Эйзенах». И откуда все это? Как из сказочной страны, где сказка постепенно превратилась в кошмарный сон. Не так ли чувствовали себя евреи по дороге в концлагеря, прижимаясь лицом к щелям в товарных вагонах и читая названия железнодорожных станций, мимо которых проезжали? А может быть, они всю дорогу сидели в темноте и дремали под ритмичный стук колес, пока ехали в неизвестное будущее, которого им невозможно было избежать? Хоан широко раскрыл глаза и стал вспоминать. «Веймар» – об этом он хотя бы что-то слышал, была какая-то республика? Но вот другие, которые удалялись от него: «Йена», «Эйзенах», «Штессен» – где они находятся? И только тогда, когда он вдруг увидел надпись «Лейпциг 10», карта их передвижения стала более отчетливой. Они проехали больше половины пути? Ловушка уже приоткрылась? Мог ли он рассчитывать завершить это кошмарное путешествие, будучи живым? Хоан в это не верил.
В лесной местности автобус остановился на скромной, совершенно безлюдной площадке для отдыха. И когда вышедшие по малой нужде наконец вернулись, в одном из первых рядов автобуса встал человек и повернулся к ним лицом.
Это был короткостриженый Хамид, насколько Хоан смог разобрать в зеркале. Хамид вытянул руки вперед в качестве приветствия и произнес краткую молитву. А потом полились потоком слова. Хоан их не понимал, но сидевшие молчали и внимательно слушали. У двух фурий в конце автобуса расширились зрачки. Лица напряглись, словно они хотели сосредоточиться, чтобы не пропустить ни слова. Но смысл этой речи был очевидным, потому что все вдруг одновременно захлопали и начали вопить, как если бы им только что сообщили радостную новость.
Дьяволицы перед Хоаном переглянулись и неожиданно взялись за руки, и он понял, как близки они друг другу.
Будто опьяненные услышанным, обе женщины тихо заплакали, а потом стали что-то друг другу говорить.
Хоан закрыл глаза и попытался понять.
Они говорили на смеси немецкого и французского с использованием минимума арабских слов, поэтому Хоан понял не все, но суть сказанного он уловил, и этого было более чем достаточно.
Они говорили, как безмерно счастливы вместе с другими отправиться на седьмое небо, где один день равен тысяче дней на земле, где нет ни горя, ни страха, ни стыда, ни тления, где никто никогда не испытывает голода. Глаза Хоана открылись шире, и его прошиб холодный пот. Их глаза излучали истинное счастье, и Хоан в глубине душе им даже позавидовал. Но одновременно почувствовал смертельный ужас.
Они называли себя священными воинами, джихадистами, и не могли дождаться момента, когда им позволят совершить подвиг, к которому они так долго шли. Они опять крепко обнялись, как сестры, которые на время были разлучены и потом снова воссоединились.
«Наша миссия в жизни выполнена». Когда до Хоана дошел смысл этих слов, он утвердился в своих самых страшных догадках: при каждом новом указателе с названием города, убегавшем назад, все они приближались к смерти.
Хоан попытался проигнорировать взгляды женщин, когда они вдруг синхронно, как сиамские близнецы, прекратили свои радостные разговоры и вспомнили о возложенной на них обязанности наблюдать за ним.
– Он что-то слышал? – шепнула одна другой.
Хоан слышал все. Он попробовал собрать силы, чтобы хоть как-то пошевелиться. Его мучители были так уверены в надежности препаратов, которыми накачивали его, что не взяли на себя труд его привязать. Если бы он смог немного вытянуть левую руку, чтобы отвалилась канюля с запястья или из нее выпала бы трубочка, то действие лекарства стало бы слабее и он при остановке автобуса мог бы позвать на помощь.
Хоан закрыл глаза и попробовал сосредоточиться на том, чтобы вернуть ощущения в руке, а когда этого не получилось, сосредоточился на кисти и пальцах. Но все это оставалось безжизненным куском плоти, и только.
Он сидел так некоторое время, внешне безучастный к окружающему миру; потом две фурии опять стали шептаться, улыбка одной из них была самой странной из всех, какие он только видел.
Обе тихо посмеивались в предвкушении того, что вскоре произойдет. Насколько Хоан мог понять, они все притворятся «туристами» и отправят сотни людей прямо в ад. Потом они заговорили о Галибе, их духовном вожде, причем с таким жаром, что можно было подумать, будто они, кроме всего прочего, были его любовницами. Сама только мысль о том, что этот человек будет рядом с ними в их последний час и увидит, как они принесут себя в жертву, привела их в совершенный экстаз.