Подошли и другие техники. Все карманы покойного были тщательно обследованы, содержимое выложено на пластиковую скатерть на земле. Белый носовой платок, письмо из муниципалитета, двадцать пять евро купюрами и монетами, ключи, которые больше никогда не пригодятся. И записка.
Поздравляю со вторым рождением.
Следующая остановка – Берлин. Наблюдай за зелеными открытыми площадями, особенно теми, где голубь летает низко. И запомни, Заид, что времени у тебя не очень много. До встречи.
– Голубь? – Вебер покачал головой. – Это что, намек на молодого человека…
– Как это понимать? – спросил один из его сотрудников.
– Возможно, бедолага был почтовым голубем, который должен доставить весточку, заплатив за это своей жизнью. Насколько же циничен этот чертов Галиб!
Асад глубоко вздохнул. Уж теперь-то они должны понять, с кем имеют дело. Галиб был воплощением зла, ни больше ни меньше.
Асад долго смотрел на записку.
Там сказано, что у него не очень много времени.
«Не очень много времени»!
А Берлин бесконечно велик.
42Роза
День четвертый
Пока Роза и Маркус Якобсен проясняли в интернете историю с латинским лозунгом «perseverando», Гордон усиленно работал на своем компьютере.
– Я только что отправил портрет парня в школу-интернат в Багсвэре, – сказал он. – Надеюсь, что сработает.
Роза кивнула:
– Женская интуиция подсказывает мне, что так и будет. Разве не на этом «perseverando» парень строит все свои действия. Чтобы одержать две тысячи сто семнадцать побед в игре, без упорства не обойтись, согласитесь. И парень, очевидно, знает значение этого слова, поэтому, несомненно, какое-то образование у него есть. В интернате в Багсвэре используют это слово как лозунг. Уж конечно, связь тут есть.
– А нельзя ли узнать, в какую именно игру он играет, и потом выяснить, где он ее купил? – спросил Маркус Якобсен.
Гордон вздохнул:
– Теперь игры чаще всего скачивают в интернете. Думаю, добираться до него таким путем бесполезно, да и времени на это у нас нет. Если подумать, что он за человек, то ясно, что в свою игру он играет в одиночку. Возможно также, что эта игра у него давно. Я спрашивал экспертов по таким играм, но никто не смог сказать, как узнать, где он ее достал.
– Это стрельба по мишени? Нет ли там меча вроде самурайского? – продолжил Маркус.
– Сомнительно. Может быть, есть ножи, но не самурайские мечи, потому что тогда искать надо среди других игр… «Онимуша», например, для ПС2.
– ПС? – недоуменно переспросил Маркус.
Гордон улыбнулся. Все-таки они были людьми разных поколений.
– ПС! Это сокращение от «Плейстейшен», Маркус!
– Ладно. – Маркус вздохнул. – Сами видите, я тут мало что смыслю. Во всяком случае, через службу безопасности полиции надо попросить операторов мобильной связи нам помочь. Конечно, это вряд ли что-то даст из-за одноразовых карт и краткости разговоров, но коллеги сделают все, что можно.
– Да, хорошо бы установить его местопребывание с точностью до ста метров. Тогда будет ясно, из какого квартала он звонит, – сказал Гордон.
Роза лишь пожала плечами.
Через час после того, как начальник отдела ушел, позвонила сотрудница из интерната в Багсвэре. Она была очень вежливой и сделала все, о чем ее попросили, но ответ был отрицательным.
– Только чтобы еще раз уточнить: вы говорите, ему двадцать два года?
– Да, – ответила Роза.
– Нам это важно знать. Ведь мы спрашивали у тех учителей, которые сегодня работают в школе и могли преподавать ему раньше.
– Да, ему двадцать два.
– Боюсь, что мой ответ вас расстроит, но никто из учителей не узнал мальчика по портрету, который вы прислали. Нас, конечно, удивило, что он использует девиз интерната таким образом, тем не менее этот парень не учился в нашей школе.
Роза озвучила весь список проклятий, которые лучше всего описывали ее разочарование. И список оказался длинным.
– Я проверил: больше ни одно учебное заведение не использует слово «perseverando» в значимом контексте, – сказал Гордон.
«В значимом контексте» – какое идиотское выражение. Вот она выдаст ему этот «значимый контекст»!
– Придется дождаться его следующего звонка. И тогда мы спросим, откуда он знает это слово, – продолжил Гордон с беспокойством.
«Человеческая жизнь висит на волоске, а нам хоть бы что. Мы ждем, – подумала Роза. – Ждать – это хорошее решение, но не сейчас, когда в песочных часах иссякал песок».
– Секундочку, Гордон, у меня есть идея, – сказала Роза. – Ты уже рассказывал об этом деле Моне, и я попробую ей позвонить. Если кто-то и может набросать нам профиль парня, то это она.
Роза набрала по внутреннему телефону номер психолога в управлении полиции, но никто не ответил.
– Она ведь должна быть на месте, Гордон?
Он заглянул в записную книжку и кивнул.
– Позвони ей домой, может быть, она ушла сегодня пораньше, – предположил он.
Роза так и сделала, но трубку взяла не Мона. Голос был мрачный, Роза его не узнала.
– Это Матильда, – прозвучало в трубке на фоне какой-то дикой какофонии. – Заткнитесь оба, Людвиг и Гектор, – крикнула она, но ничего не изменилось.
– Это Роза Кнудсен из управления полиции, можно мне поговорить с Моной?
– Нет, сегодня утром она попала в центральную больницу.
Роза сдвинула брови, слишком уж кратко и сухо было сказано о таком серьезном событии.
– В больницу? Какая печальная новость. Можно спросить, кто вы?
– Как это типично: мать не рассказывает другим людям, что у нее есть дочь по имени Матильда. Не очень приятно это слышать, правда?
– Простите, я не очень хорошо знаю вашу мать, мы общаемся в основном по работе. У нее что-то не очень серьезное, надеюсь?
– О боже, если у женщины в пятьдесят один год возникает желание завести ребенка, это всегда серьезно и всегда возникают проблемы с сохранением.
Роза представила себе лицо Карла. Для него новость будет ошеломляющей.
– У нее ведь не выкидыш, правда?
– Не знаю. Я в свои тридцать три не очень настроена заполучить сводную сестру или сводного брата, как вы понимаете.
«Я ничего не понимаю, мерзкая фурия», – подумала Роза.
– В каком она отделении? – спросила она.
– Уж во всяком случае не в отделении лечения бесплодия. – Она хрипло рассмеялась. – Да заткнитесь же вы, Людвиг и Гектор, а то я выгоню вас вон.
Мона выглядела бледной, кожа ее казалась просто прозрачной. Ее палата была расположена в самом конце коридора гинекологического отделения центральной больницы.
– Роза, это ты? Как мило с твоей стороны, – сказала она.
Роза отметила оценивающий взгляд, скользнувший по ее фигуре. Но Розе было все равно. Они не виделись два года, и за это время вполне могло набежать двадцать с лишним килограммов на боках. Как такое не заметить?
– Ты в порядке? – спросила Роза.
– Ты имеешь в виду, сохраню ли я ребенка?
Роза кивнула.
– В ближайшие дни станет ясно. Откуда ты узнала, что я здесь? Неужели Матильда позвонила?
– А, ты имеешь в виду свою милую заботливую дочь, которая ласково опекает маленького Людвига и его друзей?
Мона усмехнулась. Значит, кое-какие жизненные силы в ней еще сохранились.
– Нет, я сама позвонила тебе домой, чтобы решить одну психологическую проблему, но сейчас мне не хотелось бы тебя мучить, хотя это довольно срочно.
– Довольно срочно?
– На самом деле это очень срочно.
– Парень, который звонит вам, ты о нем?
Роза кивнула.
Через полчаса заглянула медсестра и сказала, что пациентке пора отдохнуть.
– Еще пять минут, и мы закончим, – сказала Мона и продолжила, обращаясь к Розе: – Теперь я очень хорошо представляю себе этого парня. – Она коснулась пальцем портрета, лежащего на одеяле. – А также атмосферу, в которой жила эта семья, если сын мог убить отца таким зверским способом, а теперь угрожает разделаться с матерью.
– Он психопат или сумасшедший, как ты думаешь?
– Гм, не психопат в обычном понимании, хотя полное отсутствие чувства сострадания может говорить и об этом. Одно то, что он намеревается вредить людям, которых вообще не знает, указывает на патологию. У парня, который живет в собственном мире, может быть много вариантов отклонений. У него, конечно, крыша поехала, но в то же время он контролирует себя, поэтому называть его умалишенным в обычном смысле я бы не стала. Шизофрении, пожалуй, нет, но мания преследования и отсутствие способности к сопереживанию наблюдаются вместе довольно часто и приводят к непредсказуемым поступкам. Современное общество фабрикует много таких людей. Самолюбование и равнодушие к другим людям – беда наших дней.
– Гм, мне кажется, у тебя уже есть теория, Мона. Поделись, пока меня не выгнали.
Мона с трудом приподнялась. Было заметно, что лежание ей не на пользу.
– Послушай! Я могу прийти завтра, если так лучше, Мона. Только скажи.
– Нет-нет, я в порядке. – Она взяла стакан с водой и смочила губы. Потом улыбнулась и положила руку на живот. – Я думаю, все будет хорошо. ДОЛЖНО быть хорошо!
– Рассказать Карлу?
– Не сейчас. Но если это дело затянется, я хотела бы, чтобы он вернулся домой.
– Хорошо.
– Ладно, вернемся к моей теории. Ты права, у меня есть предположение. Подумай, когда самый обыкновенный парень в возрасте двадцати двух лет может использовать выражение «perseverando», то есть «быть упорным»?
– Я думаю, что никогда.
– Вот именно. Если только не иронизирует. Говорит в шутку и при этом чувствует себя совершенно свободным. Ты меня понимаешь?
– Не совсем. Ты хочешь сказать, что это не его выражение?
– Это ЕГО выражение, но не интернат внушил ему это, а родители. Я же говорю, он – единственный ребенок в семье, и его мать или, более вероятно, его отец обращались к нему со множеством требований, и в результате он почувствовал себя ущемленным и возненавидел по этой причине весь мир.