— Тогда нечего обращаться со мной, как с дураком, — оборвал он. — И просто объяви своему сыну, что мы собираемся пожениться!
Она автоматически кивнула.
— Пойми, это не только гордость — речь идет о самых главных вопросах жизни, Марчелла. Твоей, Марка и моей, — продолжал Санти. — И если ты не примешь моего предложения, тогда я сегодня же уезжаю.
Он легко поднялся и вышел в холл. Она пошла за ним.
— Прости, что я так серьезен, Марчелла, — сказал он. — Мои друзья и так часто говорят мне, как я смешон и как заставляю их потешаться над собой. Ты тоже так думаешь? — Он улыбнулся. — Но в своей жизни я любил только однажды. Вот и все. — Открывая парадную дверь, он официально поклонился.
— Куда же ты уходишь, Санти? — тихо спросила она. — Я не могу пойти с тобой?
— Нет, — ответил Санти. — Оставайся со своим сыном, пока он будет спать. И подумай над тем, что я говорил.
В эту ночь она и не могла думать ни о чем другом. Позже, уже в постели, ей все никак не спалось, и она все пыталась понять, как ее жизнь превратилась в такую головоломку. Когда же она наконец забылась, ее мучили странные, беспокойные сны. Наутро она проснулась, так и не найдя решения, не зная ответа. Она приняла душ, оделась, зашла на кухню, где Марк готовил завтрак. Но заставить себя поговорить с ним о предложении Санти она не могла, потому что, если бы он начал насмехаться над ним, она бы стала его презирать. Марк сумел бы выставить Санти дурачком или чудаком, и она не сумела бы объяснить, насколько серьезно его предложение. Эми сказала, что Санти — чистое золото; быть может, чистое золото — слишком большая роскошь для безумных ньюйоркцев?
— Будешь завтракать? — предложил Марк, взбивая яйца.
Марчелла покачала головой:
— Я встречаюсь с Санти. У меня такое чувство, будто он сегодня уедет.
— Вот как? — Марк взглянул на нее. — Не мы ли его вспугнули?
Она метнулась в него быстрый взгляд.
— Ты мог, — согласилась она. — Ты же должен понимать, что со стороны трудно понять нашу… близость.
Он виновато подался к ней, но она развернулась и вышла из кухни.
Санти сидел за чашечкой кофе в кафе отеля. Когда она вошла, он встал и после обычных приветствий налил кофе и ей.
— Оставайся еще на неделю, как ты и хотел, и мы можем еще все обсудить, — предложила она.
Санти покачал головой. Она терпеть не могла, когда он начинал вот так упрямиться.
— Знаешь, у испанцев есть поговорка, что наши действия звучат громче, чем наши слова, — сказал он. — Мы можем говорить еще хоть десять лет, но так и будем твердить одно и то же. Так что хватит слов, Марчелла. Начнем действовать! У меня есть дела, которыми пора заняться. Тебе я предложил все, что только имею — мою любовь, мою жизнь. Твоим детям я тоже предложил все это.
— Я знаю только одно: я люблю тебя, — сказала она.
— Тогда летим сегодня днем со мной в Барселону, — продолжал твердить он. — Не могу я играть в эти американские игры, Марчелла. В Испании дети не вмешиваются во взрослую жизнь своих родителей.
— Я не могу сейчас бросить Марка, — сказала она. — Не сейчас.
— Значит, Марк все-таки на первом месте? — спросил он.
Повисло молчание, и она подумала, как же все-таки смешно, что у них заняло целые часы обдумывания и обсуждения то, что свелось к такому простому вопросу. Она взглянула широко распахнутыми глазами в его вопрошающие глаза: в эти темные глаза, в которых отражалась его любовь к ней и его гордый, сильный характер. От этого мгновения зависело все.
— Сейчас — да, — вымолвила она, видя, как любовь мерцает в его глазах. — Конечно, благополучие Марка — прежде всего.
То, что Санти уезжает, не осознавалось ею, пока они ехали в аэропорт. Марчелла старалась смотреть на дело объективно, силилась понять, что его гордость повелевает ему сделать именно это, но чувствовала себя так, будто ее предали.
— Это же смешно, — бормотала она. — Мы же любим друг друга! Мы оба понимаем это. Мы не должны разлучаться.
Санти не отвечал. Он нагнулся вперед к Дональду, когда они подъехали к аэропорту:
— Не нужно парковаться. Просто подвези меня к «Иберии». — Он обернулся к Марчелле: — А то начнутся долгие проводы, и будет только хуже.
Они повернули, как показывал указатель, к стоянке самолетов фирмы «Иберия», и Дональд послушно оставил мотор работать, когда они остановились, а сам пошел доставать чемодан Санти из багажника. Но не в силах Марчеллы было вынести мерный звук мотора, словно отсчитывающего уходящее от них время. Она перегнулась через сиденье и выключила его. Санти вновь обернулся:
— Спасибо тебе за все, Марчелла.
Он поцеловал ее, и она видела, каких усилий ему стоит держать себя в руках. В его взгляде она прочла просьбу о прощении за то, что он не в состоянии принять ситуацию, которая идет вразрез с его убеждениями.
Она одеревенело сидела, пока он выходил из машины, забирал у Дональда свои вещи и благодарил того за все услуги, горячо пожимая ему руку. Потом он показался в окошке, сказал: «Я люблю тебя», повернулся и быстро зашагал к входу в аэровокзал.
Марчелла расстроенно смотрела на его удаляющуюся фигуру. Дональд сел в машину и уже завел мотор, но тут она выскочила из автомобиля и побежала за Санти. Она стояла за контрольной линией, наблюдая, как проверяют его билет, как он здоровается со служащим, оформляющим его документы. Она смотрела и молила Бога, чтобы он обернулся. Когда он увидел ее, в его глазах она заметила ту же боль, то же страдание. Она кинулась к нему, схватила за руку.
— Но это же глупо, Санти! Мы любим друг друга! Мы сумели встретиться — как же мы можем вот так просто отпустить друг друга?
Лицо его засияло:
— Так пойдем со мной к кассе и узнаем, нет ли свободного места?
— Нет, — сказала она. — Нет, не могу. Давай договоримся, когда снова встретимся. Я ли прилечу в Испанию, ты ли вернешься сюда…
Он посмотрел прямо ей в лицо, и она остановилась. Легонько поцеловав ее в щеку, он прошептал «До свидания», словно в забытьи, и пошел на контроль. Проходя через детектор, он совсем повесил голову. Марчелла стояла среди обнимающихся пассажиров, некоторые из них плакали, и слезы, которые катились по ее лицу, не казались слишком неуместными. Когда Санти подошел к последнему барьеру, он шутливо отсалютовал ей и испарился.
Она повернулась и пошла прочь к машине, автоматические двери аэропорта со свистом пропустили ее.
Как же это случилось? Их любовь — такая настоящая, такая предопределенная свыше — не могла кончиться вот так!
Воздух был наполнен дымом и чадом от паркующихся автомобилей, моторы газующих машин и подъезжающих лимузинов погружали площадь в неимоверный шум. Дональд предупредительно распахнул перед ней дверцу. Машина тронулась по направлению к городу, и она слепо глядела в окошко.
— Домой, миссис Уинтон? — спросил Дональд, переезжая мост. Она встретилась с его внимательными глазами в зеркальце. Это был самый добрый и сдержанный человек, какого она знала, и в чем-то он знал ее лучше, чем кто бы то ни было. По его голосу она могла понять, что ему по-своему хочется утешить ее.
Но она не ответила.
— Тогда я отвезу вас домой, — решил он за нее. «Нет, только не домой», — подумала она. Сейчас ей вовсе не хотелось возвращаться домой. Ей было отвратительно все, что касалось ее жизни, — квартира, творчество, сын, даже собственное отражение в зеркале.
— Отвези меня на Пятьдесят седьмую улицу, угол Восьмидесятой, — попросила она Дональда. Она думала о том, что ни за что не могла бы вернуться на эту необитаемую землю отчаяния и стыда, но сейчас она была не в силах пережить остаток дня без какой-то поддержки, а это смехотворное жалкое подобие любви было единственным прибежищем, которое она знала.
— Можешь ехать домой, — разрешила она Дональду, когда через сорок минут он притормозил. — Сегодня ты мне больше не понадобишься.
Она стояла в темноте кинозала, не очень хорошо понимая, зачем пришла сюда. Причин, конечно, был целый десяток, и все же ни одной настоящей причины не было. Просто это было лучше, чем идти домой. За несколько мгновений, пока ее глаза привыкли к темноте, прежняя жизнь окутала ее своим соблазнительным лживым уютом. Несмотря на то что сама мысль о сексе была ей ненавистна, ее тело жаждало каких-то прикосновений, какого-то успокоения. Ее даже передернуло при мысли, какой сложной натурой она вдруг стала. Возможно, ей хотелось как-то наказать себя, посмотреть, как низко она может опуститься, согласно общепринятой шкале счастья, от утонченных чувств, которые были ей некогда доступны, весь путь к этому. Она оглядела темный зал. Смешно, но единственное, что она ощущала в знакомом, безвкусном убранстве, была любовь! В том настроении, в каком она пребывала, ей казалось, что все одиноко сидящие мужчины поворачивают головы в ее сторону, словно пытаются утешить ее в утрате. У нее было такое чувство, будто они всё знают и только дожидаются здесь, чтобы все уладить. Она споткнулась и прямехонько угодила в объятия высокого седовласого мужчины, который болтался здесь с таким видом, будто у них назначено свидание. Она была так ошеломлена, что на какую-то долю секунды ей показалось, будто это ее отец. Он облапил ее, и она расслабилась в объятиях своего отца, всегда заставлявших ее чувствовать, что с ней никогда ничего не случится. Она вдыхала его чистый, с примесью одеколона запах, чувствовала аромат табака, который в ее памяти всегда был связан с отцом. И только когда он стал крепче прижиматься к ней, она вырвалась и побежала прочь из зала.
Она сразу же перебежала на противоположную сторону улицы. Был теплый июньский вечер, еще совсем светло. Но жизнь внезапно, бесповоротно переменилась. Жизнь оказалась совсем другой, чем раньше казалась Марчелле, — рядом ступенек, ведущих к счастью. Вместо этого оказалось, что жизнь — сплошная цепочка уверток, прячущих то, чего больше всего хочется. А уж если ты и получишь желаемое, то цену заломят совершенно неимоверную.