— В отеле де Морсен.
Председатель:
— Садитесь.
Подсудимая Мария Фово, лица которой мы еще до сих пор пе рассмотрели хорошо, отвечала на все вопросы отрывистым тоном. Несколько раз она презрительно улыбалась, что, кажется, произвело неприятное впечатление на публику и в особенпости на родственников потерпевшей. Княгиня де Морсен во время допроса обвиняемой не отнимала платка от глаз, тогда как герцог де Бопертюи с ужасом отвернулся, и один из родственников утешал его.
Председатель:
— Вторая подсудимая, встаньте.
Эта подсудимая кажется такой слабой и дрожащей, что принуждена опереться на руку полицейского, чтобы встать с места. Она подносит к глазам платок, и слышны ее сдержанные рыдания.
Председатель:
— Ваше имя и фамилия?
Подсудимая отвечает едва слышно, и судьи не слышат. Председатель:
— Постарайтесь говорить более внятно. Ваше имя и фамилия?
Подсудимая с усилием:
— Евлалия-Клеманс Дюваль.
Председатель:
— Ваши лета?
Подсудимая:
— Двадцать один год.
Председатель:
— Место вашего рождения?
Подсудимая, волнуясь все больше и больше:
— Город Мец. Председатель:
— Ваше занятие?
Обвиняемая волнуется и не может больше вынести этого допроса. Она в изнеможении падает на скамью; защитник поддерживает ее и дает понюхать соль, которой он предупредительно запасся. Заседание прекращается на несколько минут. Во время этого инцидента обвиняемые не могут соблюдать предосторожностей, которыми до сих пор отчасти скрывали свои черты от любопытства публики, и теперь их можно прекрасно рассмотреть. Мария Фово замечательно хороша собой, хотя у нее бледное, утомленное лицо. Прическа из великолепных черных волос хорошо обрисовывает ее лоб и оттеняет ослепительную белизну лица. В то время как она спе-шила помочь своей соучастнице, шаль упала у нее с плеч, и можно было заметить ее стройную, изящную фигуру. Жаль только, что прелестное лицо Марии Фово, так сказать, испорчено выражением больших черных глаз, которые минутами кажутся безумными; еще больше его портит какое-то нервное подергивание губ, что придает ее лицу злое и насмешливое выражение.
Девица Клеманс Дюваль, несмотря на чрезвычайную худобу, сохранила следы редкой красоты, так что, глядя на ее большие голубые глаза, на длинные белокурые локоны и почти ангельское выражение нежного, страдальческого лица, трудно поверить неопровержимым фактам и тяжким подозрениям, которые, однако, не позволяют сомневаться, что прекрасная Клеманс Дюваль была соучастницей в отвратительном, чудовищном злодеянии Марии Фово. Через несколько минут девица Клеманс Дюваль в состоянии отвечать на вопросы. Водворилась тишина и допрос возобновляется.
Председатель:
— Я спрашивал вас, чем вы занимались, когда были арестованы?
Подсудимая:
— Я старалась жить своим трудом.
Председатель:
— Где вы жили в то время, когда вас арестовали?
Подсудимая:
— На улице Bienfaisance, № 3. Я занимала там меблированную комнату.
Председатель:
— Садитесь.
Девица Дюваль опять падает на скамью и прячет в платок свое лицо.
Председатель:
— Мне нет надобности напоминать защитникам подсудимых, что они ничего не должны говорить против совести или противозаконного и обязаны выражаться скромно и уверенно. (Оба защитника почтительно кланяются.)
Председатель встает, снимает судейскую шапку, судьи делают то же; присяжные также обнажают головы, и председатель читает им следующую формулу:
«Господа, вы клянетесь и обещаете перед Богом и перед людьми проверить с самым тщательным вниманием улики, предъявленные против г-жи Марии Фово и девицы Клеманс Дюваль. Вы клянетесь не нарушать ни интересов подсудимых, ни интересов общества, обвиняющего их; не входить ни с кем в сношения до вашего решения; не поддаваться ни страху, ни ненависти, ни злобе, ни расположению. Вы вынесете приговор на основании улик и объяснений защиты, согласно вашей совести и внутреннему убеждению, с беспристрастием и твердостью, подобающими честным и свободным людям».
После речи председателя, произнесенной важным и торжественным тоном, приступают к перекличке присяжных. Они поочередно встают, поднимают руку и присягают, произнося: «Клянусь».
Председатель обвиняемым:
— Внимательно слушайте обвинительный акт, который секретарь прочтет суду.
(Продолжительное движение во всем зале.)
Председатель:
— Приглашаю публику соблюдать полную тишину. Сверх того, предупреждаю, что всякие выражения одобрения или неодобрения строго запрещаются. Я буду вынужден удалить лиц, которые нарушат тишину.
Секретарь читает определение прокурорского надзора о предании обвиняемых суду:
Прокурор Королевского Парижского Суда объявляет, что определением от 8 июля сего года вышеназначенный Суд постановил арестовать и представить в Сенский ассизный суд:
1) Жозефину-Марию Клермон, по мужу Фово, двадцати пяти лет и двух месяцев, родившуюся в Париже, по профессии содержательницу перчаточной и парфюмерной торговли;
2) Евлалию-Клеманс Дюваль, девицу двадцати одного года, родившуюся в Меце, не занимающуюся никакой профессией и живущую на улице Bienfaisance, № 3.
Прокурор объявляет, что следствием обнаружены следующие факты, содержащиеся в обвинительном акте».
XLIV
Полковник Бутлер продолжал читать:
«Председатель приглашает публику соблюдать полную тишину во время чтения обвинительного акта. Секретарь читает: «В конце апреля этого года герцогине де Бопертюи пона-добилась горничная, потому что служившая у нее девица Дезире Бюисон пожелала вернуться на родину. Герцогиня имела полное доверие к этой девушке и не могла ею нахвалиться. Бюисон порекомендовала ей свою молочную сестру Марию Фово. Эта женщина в продолжение нескольких лет имела перчаточную и парфюмерную торговлю, но дела пошли плохо, ее муж заболел умственным расстройством, и она впала в крайнюю бедность, почти в нищету. Раньше она никогда не служила в горничных, но ее молочная сестра ручалась за ее нравственность, честность, смышленость и, в особенности, за усердное исполнение обязанностей, так как это спасало Марию Фово с ее шестилетней дочерью от нищеты.
Из сострадания и желания сделать приятное своей прежней горничной герцогиня согласилась взять Марию Фово. Сначала она была так довольна понятливостью, кротким характером и расторопностью новой горничной, что через месяц назначила ей вдвое больше жалованье и даже сделала несколько подарков.
Герцогиня де Бопертюи имела до этих пор отличное здоровье.
Но через три месяца после поступления Марии Фово в отель де Морсен она без видимой причины стала мало-помалу слабеть, и затем слабость перешла в тяжелое болезненное состояние, которое усиливалось с каждым днем. Были приглашены лучшие парижские доктора, но, несмотря на свои знания, они вначале не могли определить причины странной болезни герцогини. Тяжкие признаки ее были следующие, как это записано на предварительном следствии со слов знаменитых врачей:
«Полный упадок сил, едва заметный пульс, частые обмороки, отвращение к пище, чрезмерная нервная чувствительность, потребность в полной тишине и темноте, усиленная чувствительность к холоду, почти постоянная сонливость, нарушаемая странными снами, но при этом отсутствие какой бы то ни было боли. Цвет лица матово-бледный, восковой; лихорадочный блеск в глазах, которые как бы выступают из орбит; с каждым днем увеличивающаяся худоба, неутолимая жажда. Что касается душевных способностей, то всякий раз, как только больная выходит из оцепенения, ее ум работает вполне правильно, мысль ясная и выражения точные». Так продолжалось полтора месяца. Несмотря на лечение, состояние герцогини не только не улучшалось, но становилось все тяжелее и вместе с тем росло ее доверие к Марии Фово, потому что она преданно ухаживала за больной. Герцогиня ни от кого, кроме своей горничной, не хотела ничего принимать; усердие же и привязанность горничной, казалось, росли с каждым днем.
Кроме Марии Фово, к больной имели доступ только ее мать, княгиня де Морсен, и ее муж, герцог де Бопертюи. Герцог ухаживал за женой с благоговейной преданностью, окружал ее самой нежной предупредительностью, но ему приходилось почти навязывать свои заботы, противиться просьбам жены беречь себя, потому что она боялась, как бы бессонные ночи не расстроили его здоровья.
Странная, необъяснимая болезнь герцогини поразила горем этот знатный дом, который до этого времени привык к чистым и святым радостям, доставляемым только семейными добродетелями.
Раз ночью герцог, по обыкновению, бодрствовал у изголовья жены. Она спала. Мария Фово, дежурившая предыдущую ночь возле своей хозяйки, ослабела и заснула в кресле, но сон ее был тревожный, и она бессвязно бредила. Герцог весь ушел в печальные мысли о болезни жены и вначале не обращал никакого внимания на то, что говорит во сне Мария Фово. Но вдруг он слышит ее отрывистые, взволнованные возгласы: «Эшафот — моя судьба. Взойду на эшафот».
(В публике сильное волнение.)
Председатель:
— Приглашаю публику к тишине.
Секретарь продолжает:
«Герцог изумлен и почти с ужасом прислушивается к бреду обвиняемой. У нее вырываются еще следующие слова: «Моя месть… герцогиня… моя месть… я в ее доме…».
(В зале движение, смешанное с негодующим шепотом. Обвиняемая бросает вокруг себя безучастный взгляд, пожимает плечами и ее обычная насмешливая улыбка еще больше кривит ей губы. Такое пренебрежение к негодованию публики вызывает угрожающий шепот. Но председатель призывает к спокойствию.) Секретарь читает:
«Мария Фово говорит еще что-то, но очень невнятно. Вдруг ужасное подозрение проносится в голове герцога, он раздумывает о необъяснимой болезни жены, ему вспоминается недавнее громкое дело об отравлении. Тогда он, движимый более инстинктом, чем рассуждением, потихоньку встает и, пользуясь крепким сном Марии Фово, берет свечу и идет в ее комнату, смежную со спальней герцогини. Там он тщательно все обыскивает и, наконец, находит в ящике комода, под носовыми платками, продолговатый хрустальный флакон, до половины наполненный каким-то белым порошком. Позднейшее исследование показало, что это был очень сильный яд, уксуснокислый морфин».