Ноги тоже связаны, но не между собой, а плотно примотаны к столбу. Шею веревка не сжимала, а потому Буньип осторожно поднял голову.
Заметили, ублюдки.
Зашевелились, затыкали пальцами. Не обращая на окружавших его людей никакого внимания, Леон продолжил осторожно напрягать и расслаблять мышцы рук, разгоняя застоявшуюся кровь.
Мужчин, переминавшихся вокруг столба, было восемь. По виду – сущие варвары: поверх драных джинсов и пуховых курток пришнурованы плотные кожаные накладки-чапсы и меховые накидки. Шапки тоже меховые, пышные и неуместные для теплой осенней ночи.
Но самая большая шапка принадлежала Малтачаку – черная как смоль, сшитая из лисы, с длинным хвостом, спадающим на спину. Рядом с хвостом на шапке колыхались три черные тряпичные ленты. Шаман сидел на корточках, похожий на старого нахохлившегося ворона, ожесточенно перемалывая в чугунной ступке какую-то траву.
– Проснулся? – с недоброй улыбкой поинтересовался он, через плечо оглядываясь на пленника.
Говорили по-русски, и многое Буньип понимал даже без «балалайки», благо опыт работы на территории России скопился немалый.
– На вот, milok, понюхай. – Кам встал, поднося к носу австралийца щепотку месива. – Ты мне нужен в здравом уме.
Носовые фильтры, не обнаруженные варварами, еще заполняли ноздри Брейгеля, но пронзительный запах травы все равно ударил в мозг, прочищая уплывающее сознание. Ночь озарилась новыми красками, стало легче дышать.
– Молодец, – похвалил шаман, возвращаясь к работе. – Потерпи, недолго осталось…
Теперь Буньип полноценно осмотрелся.
Да, то самое место, куда он пришел в позапрошлую ночь. Кособокий домишко отшельника, сараи для скотины, крутые скальные стены стакана, окружавшие хутор со всех сторон. Тот же костер. На этот раз более яркий, массивный, из бревен, дающий широкий круг света, за которым наползала тьма – плотная, враждебная.
И он – «пришедший из ночи», накрепко привязанный к тотемному столбу в центре круглой площадки.
Рассматривая верный «дыродельчик», заткнутый за пояс самого рослого дикаря, Леон в очередной раз подумал, в какую же наивную ловушку он угодил…
Его взяли на входе в скальный коридор. Быстро, ловко, почти бесшумно, как это умеют лишь те, кто хорошо знает место боя. Как это умеют аборигены, вступающие в схватку с чужаками. Он, конечно, засаду раскусил почти сразу. Даже стрелял… да, точно, он смог подстрелить одного из жопоголовых. До того, как в бедро ударила стрела, смазанная чем-то липким.
Потом он бежал, с каждой секундой теряя силы и сознание. Потом упал. Как оставшиеся в живых нападавшие перенесли его к домику кама, уже не помнил. Как вязали руки, вынимали «балалайку» и обыскивали, тоже.
– Ну вот, все готово, – радостно провозгласил Малтачак, поднимаясь вместе со ступкой.
Бросил готовое зелье в открытый кувшин, поднесенный молодым дикарем. Перемешал деревянной ложкой, забормотав что-то, чего Буньип перевести уже не смог.
Дальше кувшин пошел по рукам, и каждый из стоявших у костра сделал несколько больших глотков. Пленника тоже попытались напоить – здоровяк ухватил его за нижнюю челюсть, заставляя открыть рот, зажал нос. Другой начал вливать. Как бы Леон ни сопротивлялся, мысленно проклиная противников, жидкость все же попала в горло.
Благость наступила почти сразу, но действие наркотика оказалось совершенно незнакомым австралийцу. Пытаясь преодолеть слабость, он продолжил разминать кисти рук, пробуя веревки на прочность. Связали крепко, надежно, но человек, потерявший надежду – живой труп. А Буньип не был готов умирать. Во всяком случае, сейчас и здесь.
Кам встал к нему лицом, отбрасывая на плечи края черного плаща. В дикой шапке, увешанный амулетами и оберегами, он казался пришельцем из далекого прошлого.
Малтачак что-то заголосил, протяжно и звонко, порождая эхо, но и этих слов Леон не разобрал.
Затем старик наклонился, отчего седые косы выбились из-под меховой оторочки, и что-то поднял с земли. Поднял предмет, на несколько бесконечных секунд приковавший внимание Буньипа так, что он даже забыл о планируемой тактике побега.
Бубен из конской шкуры был круглым, с характерными выступами-ребрами на широкой обечайке. Довольно небольшой, дюймов пятнадцать в диаметре. С привешенными к раме колокольцами, цветными шнурками и металлическими подвесками.
Когда Малтачак развернул тюнгур обратной стороной, Леон увидел вертикальную рукоятку, изготовленную в виде стилизованного человечка. Рисунок на мембране Буньип разобрать не смог, заметил только тонкую белую полосу, разделяющую круг на две неравные части. В нижней, значительно большей, было что-то изображено, но присмотреться не позволяли темнота и раскисающее в кисель сознание.
Заметив взгляд пленника, старик улыбнулся, обнажая крепкие, хоть и желтые, зубы.
– Это ты искал, явившийся без приглашения? Мой тюнгур? Поверил старику Малтачаку, что тот готов отдать бубен собирателю древностей? Да я лучше вырву из груди сердце, чем позволю чужаку прикоснуться к своему Ключу!
Танцующей походкой он двинулся вокруг столба, исчезая из поля зрения.
– Наивный иноземец. Уверовал в bayki старика… – Было слышно, как тот хихикает где-то за спиной Буньипа. – Никто не имеет права на этот тюнгур, кроме меня! Духи приказали сделать его, когда на моем лице еще не росли усы. Другие камы меняют по три тюнгура за жизнь, но мой – самый сильный, единственный! Только со смертью Малтачака тюнгур будет разрезан на полосы и повешен на дерево. Но и тогда станет сопровождать меня в Нижний Мир, глотая ветер над могилой кама!
Он появился из-за другого плеча австралийца, нежно покачивая бубен в руках. Теперь Леон обратил внимание и на колотушку, торчащую за поясом шамана.
– А если я слуга Владыки? – лихорадочно вспоминая русскую речь, заплетающимися губами пробормотал Буньип. – Вдруг дух пришел испытать твоя сила? Недобрый прием ты мне оказать…
Забалтывая кама, Буньип все еще пытался расшатать узел. Остальные стояли перед его лицом, за спиной и обратной стороной тотема никто не наблюдал.
– О, ты сражаешься, это хорошо! – Малтачак потряс бубном над черной шапкой. – Ты станешь отличной жертвой, самой лучшей за последние четыре зимы! Тебя и правда послали духи. После твоей смерти мой народ заживет в достатке, злая машина уйдет из наших гор, родятся здоровые дети.
– Собрался принести меня в жертву? – зло прошипел Леон, и не подумывая сдаваться.
На запястьях уже кровоточили свежие ссадины, но действие наркотика притупляло боль. Даже рана в ноге больше не зудела.
Он обязательно порвет веревки.
А потом спустится со столба и перегрызет глотку сумасшедшему старику…
– Да, собрался! – радостно ответил кам, легко хлопнув в бубен ладонью левой руки. – Когда луна будет высоко, я призову своего tyn-bura и принесу жертву! Пусть возрадуются люди! Пусть жиреют овцы и беда обойдет стороной наши дома. Давно, очень давно мы свернули с пути жертвоприношения. Но сегодня, когда духи ослабли, пришло время помочь им, вспомнить предков и их zavety. Сегодня я буду просить Ульгеня! Сегодня я принесу uy tolo bash uchun!
А потом кам вдруг заголосил. И от горлового пения, рвущегося к ночному небу, Буньип чуть не растерял последние силы, накопленные для борьбы за жизнь.
Остальные мужчины как один повалились на колени, горящими глазами наблюдая за стариком. Тот завертелся юлой, выхватил колотушку, но в драгоценный тюнгур успел ударить только один раз…
Ночь разорвало вспышкой, яркой и трескучей, словно удар молнии.
Одурманенный наркотиком, Брейгель содрогнулся, чуть не уверовав, что бог Малтачака действительно сошел на землю, принимая жертву. Потом по ряду стоявших на коленях мужчин ударила картечь, брызнула кровь, и ее резкий запах эффективнее нашатыря привел австралийца в чувство.
Картечь была непростой, злой и бесформенной, словно обломки железного прутка.
Одному из варваров ее заряд изуродовал лицо, превратив в кашу и смешав с мозгами. Другому угодил в грудь и живот, убив на месте. Еще двоим посекло уши, щеки и изорвало мышцы на руках. На острие вспышки чудом уцелел только шаман, затравленно заверещавший и упавший на землю.
Через мгновение на утоптанной круглой площадке появился человек.
Отбрасывая ружье, в котором Буньип изумленно узнал короткоствольный мушкет XVI века, он шагнул к дикарям. В левой его руке был зажат тонкий черный штырь. Правая же беспрерывно двигалась, рисуя в воздухе восьмерки.
Не успели горцы сообразить, что прервало обряд, как незнакомец подскочил к ближнему, резко опуская правую кисть. В тот же миг меховую шапку хакаса промяло вместе с разломившимся черепом, и он завалился в темноту. Теперь австралиец разглядел увесистый железный шарик, посаженный на кожаный ремень. Другой конец темляка был плотно намотан на запястье убийцы.
Отскочив от жертвы, тот раскрутил кистень над головой, бросаясь к следующему противнику.
Дикари все же сообразили, что на них напал человек, а не злой дух. Руки запоздало потянулись к копьям, ножам и лукам, старший ухватился за рукоять «дыродельчика» за поясом.
Его незнакомец убил четвертым, обрушив гирьку ровно в левое ухо. Штырем в другой руке умело блокировал нацеленное в свою грудь копье. Не прекращая плавного движения, послал железное яйцо дальше.
От хруста свернутой челюсти дикаря у Буньипа свело скулы. Брызнула кровь, полетели белые осколки, а незваный спаситель даже не помышлял о милосердии – размахнулся штырем, добивая раненого горца хлестким ударом в горло.
Теперь противниками человека с кистенем остались двое, один из которых был посечен картечью неожиданного залпа, такого грозного и жуткого. Он-то и бросился бежать, даже не думая о сопротивлении. Подвывая, как девка, выпрыгнул из светового круга, образованного костром, зацокал камнями тропы.
Его преследовать не стали. А вот последнего, потянувшего из меховых ножен длинный клинок…
Убийца хладнокровно перешагнул через кама, в ужасе сжавшегося в комок у ног Буньипа. Даже не пытаясь маневрировать, пошел прямо на врага, снова раскручивая беспощадное оружие. В глазах его горела ярость, которая опьяненному Леону показалась нечеловеческой. Звериной. Справедливой.