<...>
После просмотра, когда небольшая цепочка людей растянулась по тому самому длинному коридору, на одном из поворотов, куда Бесси уже свернул, а другие еще не поспели, я быстро подскочила к нему и передала просьбу о незапланированной встрече, потому что картина на самом деле может быть готовой к фестивалю. Надо сказать, что наш западный друг совершенно не удивился, быстро предложив в ответ встречу поутру в гостинице "Россия"... Не смекнув, конечно, что гостиница не лучшее место для встреч, так как вся просвечивается КГБ как рентгеном... Но что было с него, иностранного недотепы, ожидать? Выбора не было...
На следующее утро в условленный час я приехала к Тарковским, где выяснилось, что к Бесси мы едем, оказывается, не только с Ларисой, но и с Юрой Кушнеревым, вторым режиссером Андрея Арсеньевича. Юра был вроде как хорошим парнем, всегда ладившим с Ларисой и сильно напоминавшим по выправке офицера армии. Он часто бывал со своей милой женой на семейных праздниках у Маэстро...
Надо сказать, что Лариса тоже была на нервном взводе... Успех Андрея и семьи был поставлен на карту, и надо сознаться, что в такой ситуации трусостью Лариса не грешила. В ответственные моменты она являла собою комок воли и отчаянной решимости. Так было и в тот день...
Однако, как, видимо, и следовало ожидать, едва отъехав от дома Тарковских в Орлово-Давыдовском, мы заметили, что у нас на хвосте сидит "Волга". Юра метался на своем "опеле", заметая следы, мы прятались в занюханных дворах, пытаясь оторваться от этой машины, но "Волга" следовала за нами. Как в плохом детективе.
Во всяком случае, мне казалось, что всех нас трясет как в лихорадке... Тем не менее становилось все более очевидно, что время истекает, то есть г-н Бесси может уже покинуть свой номер, не дождавшись нас. Тогда мы притормозили у какого-то автомата... Бесси сказал, что спускается и ожидает нас на углу какой-то улицы, где мы его и подхватили...
Переговоры было решено провести в каком-то кафе, как мне сегодня кажется, в районе Таганки. Там я представила директору кинофестиваля в Канне супругу Андрея Арсеньевича, г-жу Тарковскую, уполномоченную от его имени вести переговоры, и его ближайшего сотрудника Юру Кушнерева, согласившегося нам сопутствовать. После этого я перевела речь Ларисы о том, что Бесси не должен доверять тому, в чем его будет уверять кинематографическое руководство. Это неправда. Просто картину сознательно скрывают от международной общественности, а Андрею нужна как раз пара недель для ее окончательного завершения. Лара также объясняла Бесси, что демонстрация картины на фестивале жизненно необходима для Андрея - потому что только международный успех может обеспечить ему реальную возможность дальнейшей творческой жизни в Союзе...
Так что затем на свидании у Сизова, уверявшего его в соответствии с приказом Ермаша, что "Зеркало" еще не готово, Бесси решительно возражал, сказав, что он как профессионал после просмотра совершенно убежден, что картина нуждается в незначительной доработке для ее технического завершения. "Но для такого скоростного завершения мне нужно будет приостановить производство всей остальной продукции "Мосфильма"", - пытался возражать Сизов и предлагал в конкурс одну за другой, на выбор, разные картины, которые, с его точки зрения, смогут достойно представить советскую кинематографию в Канне. Но Бесси оставался непоколебим. Ермаш - увы, тоже. Дело кончилось тем, что Советский Союз впервые и достаточно скандально вовсе не участвовал в конкурсе крупнейшего кинофестиваля!
Каково же было Тарковскому, бившемуся точно рыба об лед идиотских претензий Филиппа Ермаша? И каким чудовищным кощунством звучит его "послеперестроечное" признание, что, оказывается, "Зеркало" - его любимый фильм?! Как поздно он его полюбил, подготавливая своими действиями изо дня в день будущий отъезд Тарковского!..
Специально для этой картины он изобрел какой-то "пробный прокат" в трех огромных кинотеатрах Москвы одновременно. Это как будто бы для того, чтобы честно проверить картину на зрителе и не ошибиться с тиражом. А на самом деле, невзирая ни на какие факты, совершенно не интересовавшие его, получить для запретов якобы объективное подтверждение, что "Зеркало" тот самый "элитарный фильм", который "не понятен" так называемому народу.
Настали волнующие дни. Все мы еще на что-то надеялись, полагая возможным что-то кому-то доказать. Вместе с Машей Чугуновой и Алешей Найденовым, младшим племянником Ларисы, мы бегали от кинотеатра "Витязь" в Беляево к кинотеатру "Таганский", фиксируя реакцию зрителей. Алеша как "вещественное доказательство" фотографировал объявления: "Все билеты проданы" или "Для желающих организуются дополнительные сеансы в 8 утра и в 12 часов ночи".
Вот такие были на самом деле столпотворения! Успех был невероятным, три недели залы ломились от желающих посмотреть "Зеркало". И что же? Чему это помогло? Какой истины доискались? Вопреки самым очевидным фактам Ермаш распорядился прекратить просмотры за "отсутствием" зрителя... Вот так вот запросто и не мудрствуя лукаво! Так что после этого "пробного проката" фильм получил вторую (!), очень низко оплачиваемую категорию и оставался напечатанным в трех-четырех копиях. <...>
Но и этого Ермашу показалось мало. Он велел провести общественно-профессиональную акцию в назидание потомству. Зачем и ради чего? Чтобы окончательно объяснить художникам, как следует и как не следует снимать свои фильмы. Причем сделал это снова иезуитски хитро: он закопал фильм Тарковского руками его же коллег. Если обсуждение "Андрея Рублева", которое проводил в Госкино когда-то мой отец, было организовано во спасение картины, то гибель "Зеркала" была запрограммирована протокольно точно, и некому было заступиться. На совместное обсуждение Госкино и Союза кинематографистов были поставлены четыре картины: "Зеркало" и "Осень" Андрея Смирнова, с одной стороны, и "Сталевары" Карасика и "Романс о влюбленных" Кончаловского - с другой... Две последние картины были противопоставлены двум первым как образцы, достойные подражания и демонстрирующие путь, по которому должно устремиться советскому кино. Словом, наш варварский метод известен - разделяй и властвуй!
Это было достаточно уникальное по тем временам обсуждение, в котором участвовали лучшие кинематографисты и которое, естественно, должно было быть опубликовано в "Искусстве кино", печатном органе Госкино и Союза. С горькой усмешкой рассказывал отец, как участники этого обсуждения, узнав, что их выступления будут опубликованы, бегали в редакцию, чтобы как можно более смягчить, поправить свои обвинения, высказанные в адрес А. Смирнова и, конечно же, Тарковского. Слава Богу, не заставили еще дополнительно опубликовать разносные статьи, а желающие их написать, конечно же, были...
Но всякое позитивное упоминание о "Зеркале" изымалось на уровне цензуры. Помню, как критик Инна Левшина, обсуждавшая фильм с десятиклассниками, пыталась совершенно безуспешно опубликовать это обсуждение в своей книжке, издававшейся в "Искусстве", - чуть не со слезами на глазах она рассказывала мне о том, как весь этот материал вымарывается из текста ее книги без суда и следствия!.."
В дневниках Тарковского российского периода (да и не только) - постоянный вопль недоумения: почему? "Иногда у меня впечатление, что я сугубо частное лицо и делаю фильмы для своего личного удовольствия - деятельность, натыкающаяся на протесты и огромное сопротивление..."
1973 год: "5 января "Солярис" пойдет в Москве. Премьера-в "Мире", а не в "Октябре" или "России". Начальство не считает, что мои фильмы достойны быть показанными в этих первых кинотеатрах города.
Зато они смотрят в "России" слабоумного Герасимова.
Я никого ни о чем не буду просить и не пойду на премьеру.
Мне нужно постепенно расстаться с мыслью, что мне кто-то нужен, и соответственно себя вести. Я должен быть выше всего этого. Несмотря ни на что, я остаюсь Тарковским. А Тарковский лишь один, в отличие от Герасимовых, чье имя легион...
Моя задача - делать фильмы, если дадут. И у меня нет никакого желания участвовать в тщеславных разборках так называемых художников. <...>
Ах, если бы нашелся кто-то, кто заключил бы со мной пятилетний договор, который дал бы мне возможность снять за это время столько фильмов, сколько бы я сумел. Прежде всего тех фильмов, которые хочу снять.
Я бы не потерял времени и наверняка смог бы за эти пять лет снять семь фильмов..."
Тот же январь: "Как все же печальна жизнь! Завидую всем, кто может делать свою работу, не завися при этом от государства. Да почти все, кроме кино и театра (о телевидении говорить не хочу - не считаю его за искусство), - свободны. От заработка, конечно, тоже, но они могут по крайней мере работать.
Что за примитивный, бесстыжий режим! Неужто он вообще не нуждается в литературе, поэзии, живописи, музыке, кино? В том-то и дело! Сколько бы проблем тогда исчезло с пути нашего руководства!
Борис Леонидович Пастернак, видимо, окажется прав в своем предсказанье, что я сниму еще четыре фильма*. Первый уже готов - "Солярис". Итак, осталось еще три. Всего-то навсего!
* Однажды в Москве у некоего Ревика на одном из спиритических сеансов, которыми Тарковский увлекался, он обратился к духу Бориса Пастернака. "На мой вопрос, сколько фильмов я еще смогу снять, он сказал: четыре. Я воскликнул: так мало. А он ответил: зато очень хороших".
Но ведь я хочу всего лишь - работать, и больше ничего! Работать! И разве это не гротеск, что режиссер, названный в итальянской прессе гениальным, сидит без работы? Честно говоря, мне кажется, что все это не более чем месть посредственностей, прокладывающих себе путь к власти. Ведь посредственность ненавидит художников. А наша власть сплошь состоит из посредственностей.
Если удастся сделать "Белый день", надо будет подать заявку на фильм, то есть пока на сценарий, о Достоевском. Пора уже...
А может быть, плюнуть на все?.."
И следующее, по нарастанию, взыванье: "Одна из моих горьких мыслей: ты не нужен никому. Ты совершенно чужд своей культуре (почти цитирует хуциевские публичные филиппики. - Я. Б.). Ты вообще ничего для нее не сделал. Ты жалкое ничтожество. Но когда в Европе или где-нибудь в мире спрашивают: кто лучший режиссер Советского Союза? Тарковский. У нас же ничего, кроме молчания. Меня попросту нет, пустое место..."