Может быть, сейчас мы с Дэнни должны решить, кто мы на самом деле и как будем жить дальше. Может, сейчас всем тем странным существам, которые снуют в стенах Фортифут-хауса и прилегающих к нему садах, придется решить, какой реальности они принадлежат.
– Оставаться здесь опасно, – сказал я.
Но Лиз, казалось, меня не слышала. Она отвернулась и посмотрела на заброшенные конюшни, заросшие вьюнком. Ее идеальный профиль отчетливо выделялся на фоне сада. Я почувствовал, насколько она стала мне близка и в то же время далека – как будто всю мою жизнь и все мои секреты хранила в своем сердце.
В дверях появился Дэнни с пустым ведром.
– Я оторвал всем крабам ноги и выбросил их в море, – заявил он.
– О, Дэнни! – воскликнул я. – Это ужасно! И очень жестоко!
– Рыбак сказал мне, что крабы едят все, даже живое, поэтому их не жалко. Рыбак сказал, что, если уснуть на пляже, крабы могут объесть тебе ноги, уши и мягкие части тела. Они всегда сначала едят то, что помягче.
– Иди и помой руки, будем обедать, – велел я ему.
– Я думал, мы уезжаем, – сказал он, но потом заметил машину. Рот у него раскрылся сам собой, глаза округлились. – Что случилось с машиной?
– У нее возник конфликт с кувалдой, и поэтому мы остаемся.
8. Медсестра или монахиня
Когда уже стемнело, огромный, как медведь Балу, парень в засаленном коричневом комбинезоне заехал посмотреть мою машину. Он постоял, держа руки в карманах и шмыгая носом, и наконец произнес:
– Дам тебе тридцать фунтов за этот металлолом.
– Я не хочу тридцать фунтов, я хочу, чтобы она ездила, и все. Мне не нужно, чтобы она выглядела как новенькая. Вмятины мне не мешают. Но если вы сможете починить шины, стекла и рулевое колесо… Насчет тахометра не беспокойтесь, а вот спидометр мне понадобится.
Он замотал головой, словно вытряхивая воду из ушей.
– Она того не стоит, приятель. Не стоит усилий. Лучше взять новую. Иначе одни только запчасти обойдутся в триста фунтов.
– Вот, черт, – ругнулся я.
Он пнул одну из спущенных шин:
– В гараже есть «Форд Кортина» 78-го года, можешь взять за триста. Немного битый, но на ходу.
– Ну, не знаю. У меня сейчас нет трех сотен.
Здоровяк пожал плечами:
– В таком случае, приятель, ничем не могу тебе помочь.
Он укатил на своем грохочущем пикапе, выпустив облако грязного дыма. Я постоял какое-то время в сумерках, слушая шелест деревьев и стрекот крыльев летучих мышей. И вернулся в дом, где на кухне меня ждала Лиз. Она готовила запеченного цыпленка. Пахло очень вкусно, но я не чувствовал голода. Я все ждал, что снова услышу царапанье и шорканье, далекий гулкий шум и нечеловеческие голоса. Меня пугало даже собственное отражение в незашторенных окнах и застекленных фотографиях в коридоре.
Дэнни, стоя на коленях на одном из кухонных стульев, что-то рисовал цветными карандашами. Я наклонился над ним и посмотрел на рисунок. Это была худая девочка в белой ночной рубашке, с тонкими красными лентами, свисающими с волос, и лимонно-зелеными щеками. Милашка Эммелин.
– Поиграй с нами, – произнес Дэнни писклявым девчоночьим голосом. – Нас очень много, и тебе с нами будет весело.
– Дэнни, – предупредил я его. – Не надо.
Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Они были несфокусированы и странно блестели, как будто он плакал. Помолчав с минуту, он вернулся к рисованию. В этот момент я чувствовал себя совсем беспомощным, словно он по какой-то причине выскользнул из-под моего контроля.
Лиз поставила цыпленка в духовку и тоном заправской супруги спросила:
– Ну?
– Что ну? – поинтересовался я.
– Ну что он сможет сделать с машиной?
– А, с машиной… Меньше чем за три сотни фунтов – ничего. Сказал, что лучше купить новую.
– И что ты собираешься делать?
– А что я могу? Буду работать здесь, пока не смогу позволить себе новую, только и всего.
– Я все-таки считаю, что ты должен сообщить в полицию. Этому Берперу, или как там его, место за решеткой.
– Белчеру, – поправил я ее. Я подошел к холодильнику, вытащил большую бутылку холодного Соаве[25] и налил два бокала.
– Наверное, ты права. Но тогда мне придется отвечать на некоторые неудобные вопросы. Например, почему документ об уплате дорожной пошлины просрочен, и почему машина не застрахована?
– У тебя не было страховки? – с недоумением спросила Лиз.
– Я не мог ее себе позволить. Джени вычистила счет жилстройкооператива до последнего пенса.
– Вот свинья.
– Да уж. Но я, наверное, заслужил это. Не очень хорошо с ней обращался.
Лиз сделала глоток и посмотрела на меня взглядом, в котором читалась удивительная, не по годам, зрелость.
– Ты же не бил ее?
– Нет. Просто не уделял ей внимания. Думаю, иногда игнорировать – хуже, чем избивать.
– Может, тогда надо было колотить ее.
Я сел.
– Не спрашивай. Может, я вообще никогда не любил ее. Если уж на то пошло, может, я даже не знаю, что такое любовь. Понимаешь, настоящая любовь. Такая, ради которой умирают.
– Не думаю, что многие умирают, – сказала Лиз. Она улыбнулась и добавила: – Когда мне было лет девять, у меня была золотая рыбка. Я очень ее любила. Ее звали Биллиам. Я сказала матери, что, если Биллиам умрет, я убью себя. Поэтому, когда она действительно умерла, мать мне об этом не сказала. Соврала, что рыбка убежала. И я, как идиотка, ей поверила. Сказала всем одноклассницам, что объявляю награду в 10 пенсов тому, кто найдет ее. Они оказались еще большими идиотками и стали ее искать.
– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался я. – Что нельзя ни в кого влюбляться – даже в золотую рыбку?
Лиз пожала плечами:
– Не знаю.
И она рассмеялась.
В этот момент на кухню вернулся Дэнни. Я даже не заметил, что он уходил. Он держал под мышкой альбом для рисунков, вид у него был хмурый.
– Куда делся тот дядя? – сердито поинтересовался он.
– Ты имеешь в виду человека из автосервиса?
– Нет, того, что на фотографии.
– Какой фотографии?
– Которая там. Я рисовал Милашку Эммелин, а потом мы с дядей в цилиндре пошли смотреть на фотографию этого дяди, потому что я хотел нарисовать его правильно, но он исчез.
Я был в шоке. Кисти рук и спину начало жутко покалывать – знак дурного предчувствия. Это снова началось… дом шевелился… тени мерцали… в комнатах верхнего этажа тихо бормотали голоса. Почему-то в голову пришли давно забытые строки: «А на стенах черный бархат, бархат мягкий, точно грех. Карлики ползут по складкам, прячась в бархат, словно в мех»[26].
Должно быть, речь в стихотворении шла об апартаментах Короля Филиппа. Но в детстве мне казалось, что в нем речь идет о моем шкафе, где с наступлением темноты в одежде прятались маленькие злые человечки, и это всегда меня пугало. Каждую ночь я дважды проверял, заперта ли дверца шкафа, а еще припирал ее стулом. И все равно слышал, как карлики ворочаются внутри, тихо побрякивая проволочными вешалками.
Я думал, что давно забыл то ощущение беспомощного страха, которым эти строки насквозь пропитывали меня. Но когда Дэнни сказал: «Он исчез», – оно вернулось ко мне, и на какое-то время я лишился дара речи.
– Как он мог исчезнуть? – наконец спросил я пересохшими губами.
– Его больше нет на фотографии.
Я последовал за Дэнни в коридор и включил свет. В дальнем конце висела фотография «Фортифут-хаус, 1888 год». Я подошел к ней, наклонился и внимательно осмотрел.
Дэнни оказался прав. Молодого мистера Биллингса на ней больше не было. Его тень по-прежнему оставалась там, словно брошенный на клумбу с розами плащ, но сам человек как будто испарился.
– Это какой-то розыгрыш, – заявил я. – Люди не исчезают с фотографий. Такое просто невозможно.
– Давайте посмотрим на свету, – предложила Лиз, наблюдавшая все это время у меня из-за спины, и сняла фотографию со стены. Она отнесла ее на кухню и включила большую верхнюю лампу. Мы сгрудились вокруг и начали всматриваться в то место на снимке, где когда-то стоял мистер Биллингс. Стекло покрывала пыль. Отпечатков, кроме наших с Лиз, на нем не было. Перевернув рамку лицевой стороной вниз, я не заметил никаких следов того, что кто-то трогал коричневую бумажную ленту, удерживавшую фотографию. На ней по-прежнему стояла эмблема изготовителя – «Риквуд и сыновья, фоторамки и реставрация снимков, Вентнор, остров Уайт».
Я снова перевернул фотографию. Мы разглядывали ее еще какое-то время. А потом Дэнни внезапно воскликнул:
– Смотрите! Что это?
Детское зрение всегда острее. Дети могут различать фигуры, знаки и приметы лучше любого взрослого. Я всмотрелся в то место на фотографии, куда указывал пухлый, с обкусанным ногтем палец Дэнни, и увидел: поверх склона, спускавшегося к черным воротам сада и морю, выглядывал едва заметный черный цилиндр.
Молодой мистер Биллингс присутствовал на фотографии, но, видимо, решил пройтись.
Лиз покачала головой:
– Поверить не могу. Наверное, оптический обман. Готова поспорить, что существует несколько фотографий этого места, и кто-то их меняет.
– Кто? – воскликнул я. – Я имею в виду, кто? И главное, зачем?
– Бродяги, – ответила Лиз. – Я же говорила, что, возможно, это бродяги или бездомные дети, живущие на чердаке. Может, они и укокошили Гарри Мартина.
– Ш-ш-ш, – предостерегающе шикнул я, кивая в сторону Дэнни. К счастью, он, казалось, не понял смысла слова «укокошили».
– Хочешь сказать, что они запугивают нас, чтобы выжить из дома? – спросил я. – Как в том фильме с Бетти Дейвис, где дети пытаются свести ее с ума, чтобы все унаследовать?
– Что ж, разве это невозможно? Это более вероятно, чем призраки. Хочу сказать, Дэвид, что я много думала об этом. Каким образом это могут быть призраки? Призраков просто не существует.