Я пытался не думать о маленьких карликах, сновавших туда-сюда.
Предположение Лиз, что в доме прячутся бродяги, звучало маловероятно, и все же над ним стоило подумать. Со слов сержанта Миллера, в пустом пространстве под крышей никого не было. Но прямо под ним находился небольшой изолированный угол. Прямо рядом с этой спальней – угол, где когда-то было окно, выходившее на запад, прямо на сад и земляничные грядки.
Угол, способный вместить трех-четырех человек, может, даже больше. Но туда не было никакого видимого доступа – ни отсюда, из спальни, ни из пространства под крышей (насколько я смог увидеть). Ни снаружи.
Я рассматривал необычные, совершенно не симметричные углы потолка, образовавшиеся после перекрытия части комнаты. Стены на северной стороне казались скошенными сильнее, чем на южной. А соединявшая их западная – то самое перекрытие – проходила по такой очевидной и раздражающей диагонали, что трудно было поверить, что это сделано не специально. Стены были настолько неправильными, что случайно сконструировать их не могли. Это делалось с определенной целью. И возможно, с этой же целью конструкция крыши возводилась с нарушением всех законов перспективы. Случается, что дома бывают плохо спроектированы, но не настолько.
Я продолжал разглядывать углы, когда до меня дошло, что наклон выбран не случайно. Трудно описать это ощущение, но мне показалось, будто я гляжу не только на потолок, но и сквозь него. Будто вижу его внутреннюю и внешнюю сторону одновременно. Я протер глаза, но, когда снова открыл их, впечатление лишь усилилось. У меня было четкое ощущение, что я смотрю сквозь потолок и вижу весь изолированный закуток.
В этот момент в воздухе появилась какая-то размытая фигура. Она чуть сгибалась в сторону, слегка мерцала, как отражение черно-белого телевизора в окне, и находилась в юго-западном углу комнаты, где наклон был заметен сильнее всего. И чуть ближе к потолку, чем к полу. На несколько минут она зависла прямо над моей кроватью. Я в ужасе гадал, что она будет делать дальше.
Постепенно силуэт становился все четче. Хотя я по-прежнему не мог понять, что это. Отражение? Блуждающий огонек? Я слышал, что в старых домах случаются утечки из-за неисправных вентиляционных труб. Во времена королевы Виктории домовладельцы регулярно болели и умирали из-за угарного газа или протекающей канализации.
Вдруг мне показалось, что я понял, кто передо мной. Силуэт напоминал склоненную набок женщину в белой угловатой шляпе. Мне почудилось, как она повернула голову. Я увидел ее глаза и громко закричал, а силуэт исчез в углу между стен, словно его затянуло туда пылесосом. Лиз проснулась и, прижавшись ко мне, потному и дрожащему, спросила:
– Что? Дэвид, что такое?
Я выбрался из кровати и раздвинул занавески. Стоя в свете уходящей луны, потрогал руками потолок в том месте, откуда появилась бесплотная фигура. Я не почувствовал ничего, кроме твердой, чуть влажной стены.
– Дэвид, в чем дело? – настойчиво спросила Лиз.
– Я что-то видел. Что-то появилось из потолка. Это было похоже на сгусток света, на призрак. Я не знаю. Медсестра или монахиня.
– Дэвид, наверное, тебе приснилось.
Я ударил по стене от ярости и отчаяния:
– Мне не приснилось, потому что я не спал!
– Хорошо, хорошо, – попыталась успокоить меня Лиз. – Ты не спал, ладно. Но теперь все исчезло? Так что возвращайся в кровать и успокойся.
Я метался из одного конца спальни в другой, всякий раз шлепая ладонью по стене, откуда появился призрак.
– Я не могу успокоиться! Я не спал и видел это!
– Дэвид, у тебя сейчас трудный период в жизни… Послушай, может, тебе просто привиделось?
– Ничего мне не привиделось! Я видел монахиню напротив этой чертовой стены!
Лиз терпеливо ждала, наклонив голову, когда я закончу истерику. Мне очень не хотелось кричать на нее. Я кричал на себя, на Джени, на бородатого типа по имени Рэймонд, на Гарри Мартина, на Бурого Дженкина – на все, что привело меня сюда. Думаю, она понимала это. Ведь по-своему тоже использовала меня. То, как она занималась любовью, выдавало ее. Было в этом что-то очень интимное. Она позволила бы мне делать с ней все, и, в свою очередь, сделала бы все для меня, но чувства ее были где-то далеко. С кем бы она ни занималась любовью, это точно был не я. Скорее всего, я просто заменял кого-то, кто сильно ранил ее. Роль секс-дублера меня не особенно вдохновляла, но иногда приходится брать что дают.
Наконец замерзнув, я забрался обратно в кровать. Лиз сразу же придвинулась ко мне и обняла рукой.
– Ты весь дрожишь, – сказала она.
Я не мог оторвать глаз от потолка. Он по-прежнему наполнял меня страхом.
– Я видел какую-то женщину. Клянусь. Медсестру или монахиню. Она была прямо там.
– Дэвид, этого не может быть.
– Я хочу взглянуть на ту статью в «Нэшнл Джиогрэфик», – решительно сказал я. – Еще хочу поговорить с Дорис Кембл из кафе на пляже.
– Тебе лучше поговорить с менеджером твоего банка и взять кредит на новую машину.
Я опустил голову на подушку. Не знаю почему, но у меня потекли слезы. В голове продолжала крутиться старая кантри-песня «У меня полные уши слез от того, что я лежу на спине и плачу по тебе». Лиз уткнулась носом мне в плечо, потом поцеловала в щеку и запустила пальцы мне в волосы. Но я слишком устал и был очень встревожен, а секс не решил бы проблемы. В конце концов, она села и наклонилась надо мной, заслонив остатки лунного света, и подарила мне легкий, снисходительный поцелуй в лоб.
– Ты безнадежен, – сказала она мне.
– Нет, вовсе нет, правда, – ответил я, вытирая глаза. – Просто я совсем на мели. Я взволнован, напуган и очень беспокоюсь за сына. А так, я потрясный парень.
Она рассмеялась и поцеловала меня. Я держал ее в своих объятиях, пока не спряталась луна. Потом стало темно, очень темно. Я пытался уснуть, но не мог отвести глаз от того жуткого места на потолке, хотя уже ничего не видел.
Лиз спала. Между тем в Фортифут-хаусе происходило какое-то движение, и оно все ускорялось. Босые ноги едва слышно носились по стропилам. Мохнатые существа сновали в пустотах между стен. Молодой мистер Биллингс приближался, я был уверен в этом. Вот только в компании с кем… или с чем? Когда я проснулся, солнце ярко светило, и казалось, меня разбудили последние отголоски звонкого детского смеха.
Лиз открыла глаза и посмотрела на меня. Утро было теплым, а бахрома на абажуре развевалась от ветерка, напоминая какую-то странную многоножку.
Лиз поцеловала меня в плечо, потом в губы.
– Знаешь что? – сказала она. – Хреново выглядишь.
9. Гонимый священник
В то утро Лиз съела два пшеничных батончика «Витабикс», проглотила большую кружку кофе с двумя кусочками сахара и отправилась на работу в парк тропических птиц. Я пообещал, что в пять мы приедем за ней на автобусе. В дверях она подарила мне самый целомудренный поцелуй на свете. Дэнни наблюдал за нами из темноты коридора со скрытым удовольствием, к которому примешивалась недетская серьезность. Думаю, он уже начал привыкать к тому, что мы с его матерью больше не будем вместе. На самом деле, мне даже казалось, что он постепенно начал забывать, как она выглядит и какой у нее запах. И что ему очень нравится Лиз.
Боже, – подумал я, глядя, как Лиз удаляется по подъездной дорожке. – Прости нам наши прегрешения, прости нам наше чертово упрямство и эгоизм.
– Сегодня будем отдирать краску с оконных рам, – сказал я Дэнни. – Начнем с кухни и пойдем по кругу.
– Можно мне поискать еще крабов?
– А я думал, что ты мне поможешь.
Дэнни выглядел растерянным.
– Да… но я не очень хорошо умею отдирать краску.
– Ладно, – сказал я. – Но будь рядом с пляжным кафе. Не отходи далеко. И не заходи в воду. Можешь только немножко ее потрогать.
Он кивнул, не глядя на меня. Может, даже и не слушал. А если и слушал, то не до конца понял, что я сказал. Когда вырастаешь, то становишься крайне самонадеянным. Тебе кажется, что ты умеешь руководить. Что ты привлекательный. Что дети понимают то, что ты им говоришь. По-моему, Дэнни слышал только то, что хотел слышать.
Я смотрел, как он побежал по лужайке мимо пруда и выскочил в задние ворота. Заметил, как солнце поблескивает в его недавно вымытых волосах, пока он бежал по тропинке вдоль коттеджей с геранями. Людям нечасто выпадает возможность любить кого-то так сильно, как любишь собственного сына. Но у меня такая возможность была. И я был благодарен за нее.
Все утро я густо намазывал потрескавшиеся оконные рамы едким студенистым растворителем, а затем тщательно отскабливал отслоившиеся, крошащиеся полоски древней краски. Под верхним черным слоем таилось еще как минимум пять, и я ободрал их все. Зеленый, кремовый и экстравагантный розовый – до голого серого металла. Было что-то однозначно терапевтическое в этой рутинной работе, особенно если делаешь ее хорошо. Наносишь растворитель, ждешь, когда краска начнет отходить, затем соскабливаешь. К одиннадцати утра я закончил бо́льшую часть центральной оконной рамы и решил вознаградить себя пивом и бутербродом.
Я спустился к пляжу, чтобы найти Дэнни. Должно быть, он все-таки слышал, что я сказал ему, потому что сидел над заводью в паре ярдов от кафе и колотил палкой двух крабов. Я решил, что надо будет прочесть ему лекцию о жестоком обращении с ракообразными. Войдя в окруженный каменной стеной садик возле кафе, я сел так, чтобы видеть Дэнни. Вскоре появилась Дорис Кембл в фартуке и очках.
– Что вам угодно?
– Пинту светлого и сэндвич с креветками, пожалуйста. О… еще горячий бутерброд с сыром для Синдбада-Морехода. И кока-колу.
Она записала заказ себе в маленький блокнот. Потом, не поднимая глаз, спросила:
– У вас там, в доме, были какие-то проблемы?
– Да, – ответил я. – Вы, наверное, слышали про Гарри Мартина.
– Еще я слышала, что Кейт Белчер сделал с вашей машиной.
Я поморщился.