На верхней ступеньке я огляделся. И понял, что Деннис Пикеринг прав. Чердак был залит дневным светом. Холодным, серым осенним светом. Как будто сейчас была середина ноября, а не июль. Да и сам чердак пустовал. Ни деревянных лошадок, ни мебели, ни скрученных ковров, ни завернутых в одеяла картин. Лишь несколько пыльных плетеных корзин и шляпных коробок. И еще старомодная швейная машинка.
Люк в крыше был открыт – и не только открыт, но и зафиксирован с помощью шпингалета. Сквозь него на чердак и проникал душный, влажный воздух. Хотя я понятия не имел, как такое было возможно, если люк был закрыт, а этот участок крыши снаружи замурован.
– То же место, другое время, – произнес я.
Меня пугала, сбивала с толку, но при этом невероятно возбуждала мысль, что, поднявшись по чердачной лестнице, мы оказывались в Фортифут-хаусе, каким он был в 80-х годах XIX века.
– Не думаю, что стоит идти дальше, – предостерег Деннис Пикеринг, с мрачным видом вцепившийся в лестничные перила.
– Я просто хочу заглянуть в люк, – сказал я.
Я видел проплывающие в небе облака, слышал шум моря и тихий шелест сухих листьев. Это была не только другая эпоха и время суток, но и другое время года.
Преподобного Пикеринга трясло как в лихорадке. Служитель англиканской церкви, он все равно дважды перекрестился.
– Это проделки дьявола, без всякого сомнения. Если вы заглянете в люк, Дэвид, вы увидите сам ад.
– Пожалуйста, просто подержите фонарик, – попросил я его и, пройдя по грязным голым доскам чердака, остановился под люком. Небо за ним выглядело вполне обычно. День был ветреный, и я увидел двух или трех чаек, пролетевших мимо, и несколько желтых листьев. Но я не заметил ни дыма из адских труб, ни летучих мышей, ни гогочущих ведьм на метлах.
– Прошу вас, – произнес Пикеринг.
– Только одним глазком, – заверил я его.
Он раздраженно покачал головой.
Как и Гарри Мартин незадолго до гибели, я подтащил черную деревянную коробку и поставил ее прямо под люком. Затем взобрался на нее и осторожно выглянул в открытое окно. В лицо подул сильный ветер, глаза заслезились. Оглянувшись, я увидел, что Деннис Пикеринг присоединился ко мне. Его удивление и любопытство пересилили страх.
– Возможно, это не дьявольские проделки, – в благоговении произнес он. – Это так необычно… Такое может быть только делом рук Господа.
– А может, это дело рук человеческих, – предположил я. – Когда я сегодня возвращался из магазина, я рассматривал крышу дома. Ее форма почти полностью повторяет очертания шумерского зиккурата, разрушенного турками. Возможно, это дело рук юной протеже старого мистера Биллингса, Кезии Мэйсон.
– Не знаю… – проговорил Пикеринг. – Никогда в жизни мне не было так страшно. Но это не столько страх, сколько неуверенность. Я ничего не понимаю. Это так необычно. Понимаете… с каждой минутой… во мне крепнет уверенность, что это что-то другое. Это не похоже ни на дьявола, ни на Господа. Это что-то другое. Совсем другое.
Он продолжал бормотать, излагая свои мысли вслух, а я снова высунул голову в люк. Я видел розарий, спускавшийся к солнечным часам. Лужайки были безукоризненно подстрижены, а все розы обрезаны. Вдалеке, сквозь ветви декоративно подстриженных деревьев, я видел, как блестит, словно битое стекло, Английский канал.
– Похоже на зиккурат, говорите? – спросил викарий и добавил: – Что вы видите? Все то же самое? Сад?
– Да, сад. Только он немного другой. Более ухоженный. И деревья гораздо ниже. Особенно те, у ручья. Некоторые чуть больше побегов.
– Думаете, мы вернулись в прошлое? – спросил викарий.
Я прищурился и посмотрел налево, в направлении часовни. Она была целая и невредимая, крытая серой плиткой кровля блестела, как голубиные перья. В витражах играл солнечный свет, трава на кладбище ровно скошена. Но я заметил всего с десяток могил. Они были свежими, обозначенными не мраморными надгробиями, а лишь простыми деревянными крестами.
– Да, – согласился я. – Похоже, мы вернулись в прошлое.
– Как вы думаете, могу я сам посмотреть? – спросил Пикеринг, явно нервничая. – Только одним глазком. Это так необычно.
– Конечно, можете, – ответил я. И уже хотел спуститься с коробки, как заметил две темные фигуры, спешившие через розарий, наполовину скрытые кустами и перголами[34].
Трудно было разглядеть, кто это. Они двигались так быстро, будто я смотрел на них из проходящего поезда. Но потом они вышли на открытое пространство, на круглую скошенную лужайку вокруг солнечных часов, и я сразу узнал одного из них. Это был высокий мужчина с густыми бакенбардами, в черном фраке и цилиндре. Молодой мистер Биллингс выглядел бледным и взволнованным. Слева от него шел кто-то невысокого роста, в коричневом плаще с капюшоном. При ходьбе он приседал, кружил, подпрыгивал, словно исполнял какой-то необычный танец.
Меня охватил такой ужас, что я почувствовал, как по бедру бежит тонкая струйка мочи. Это была не фотография, это был реальный день, пусть и столетней давности. И это был молодой мистер Биллингс, живой и очень возбужденный. А маленькая волосатая, суетливая особь наверняка была Бурым Дженкином.
С высоты крыши трудно было разобрать, что делает и что говорит молодой мистер Биллингс. Он все время жестикулировал правой рукой. Размахивал ею, как мясник, рубящий бычьи хвосты, или как старый семафор. Казалось, он очень сердился. Но маленькая фигурка в капюшоне явно была не расположена его слушать. Она продолжала приседать, подпрыгивать и кружить вокруг, забегая вперед. Молодой мистер Биллингс никак не мог догнать ее, разве что сам пустился бы вскачь.
Сквозь шум ветра и монотонные крики чаек до меня доносились лишь обрывки фраз:
– Мало ли чего она хочет… мы договорились… ты можешь взять лишь столько, сколько ты…
– Пожалуйста, – взмолился снизу Деннис Пикеринг.
Но я остался на месте, приподнявшись на цыпочки и наклонив голову набок, чтобы лучше слышать, о чем разговаривают молодой мистер Биллингс и его спутник. Молодой мистер Биллингс говорил так резко, что его голос напоминал лай собаки, но фигура в коричневом плаще продолжала приседать и плясать, словно ей было все равно. А иногда она что-то щебетала и издавала звук, похожий на высокий, отрывистый смех. Наблюдать за этим было все равно что видеть сон или оживший кошмар. Высокий мужчина в черном костюме яростно кричал на существо, больше напоминавшее животное, чем человека, – на огромного горбатого, заросшего шерстью грызуна.
– Мы договорились, все просто и понятно, – хрипло кричал мужчина.
И в этот момент в поле моего зрения прямо под люком появилась женщина. Наверное, вышла из двери кухни или обошла дом сбоку. Лица ее я не видел, потому что она стояла ко мне спиной, но я узнал ее вьющиеся золотисто-каштановые волосы. Это была та же женщина, чей портрет с крысой, обвившейся вокруг ее шеи, был изображен на стене часовни. На ней было тонкое белое платье, трепетавшее на ветру, и, несмотря на холод, ее ноги были босыми.
Она вела за руку девочку лет десяти-одиннадцати, тоже одетую в тонкое белое платье. Только на голове у нее еще был венок из остролиста и лавра.
Они что-то кричали друг другу. Крыса с хихиканьем кружила вокруг. Мужчина настойчиво повторял, снова и снова:
– Мы договорились, все просто и понятно!
Но женщина в белом явно не обращала на это никакого внимания.
Мужчина в черном цилиндре предпринял неуклюжую попытку схватить девочку за руку, словно пытаясь вырвать ее у женщины в белом. Но тварь, похожая на крысу, прыгнула на него и зарычала, обнажив ряды изогнутых, желтых зубов, – не один ряд, а именно несколько. Изо рта у нее вырвался, извиваясь, тонкий фиолетовый язык. Мужчина тут же отступил назад и, защищаясь, поднял левую руку, словно предпочитал потерять ее, чем пол-лица.
Женщина резко развернулась и направилась обратно к дому. Мужчина в черном цилиндре замешкался, но потом пошел за ней. Ветер донес до меня пронзительный крик девочки.
– Что происходит? Что происходит? – раздался настойчивый и возбужденный голос викария.
– Похоже, что молодой мистер Биллингс и Бурый Дженкин о чем-то спорят, – сказал я ему, спускаясь с ящика.
Пикеринг поспешно занял мое место и выглянул в сад.
– Да, вы правы! Боже мой, это молодой мистер Биллингс! А это Бурый Дженкин, в этом нет никаких сомнений! А женщина! Это, должно быть, Кезия Мэйсон!
– Но что они делают? – с нетерпением спросил я его.
Он протянул мне руку, и я помог ему спуститься с ящика.
– Кезия Мэйсон куда-то уводит девочку… Бог знает зачем. Но, если это 1886 год, когда все дети в Фортифут-хаусе умерли либо исчезли, тогда можете не сомневаться: с девочкой должно произойти что-то крайне неприятное.
– А мы не можем ее спасти? – спросил я.
Пикеринг оглянулся на люк и неуверенно сглотнул:
– Полагаю, можно попробовать. Но на вашем месте я держался бы подальше от Бурого Дженкина.
Я быстро вернулся к чердачной лестнице. Лиз ждала нас на площадке, в темноте. Было ясно, что мы не сможем попасть в сад Фортифут-хауса 1886 года, спустившись обычным путем.
– Думаю, можно пролезть через люк, – предложил Пикеринг без особого энтузиазма в голосе.
– Нелучшая идея, – сказал я. – С этого участка крыши нельзя спуститься вниз. Она дает резкий уклон до самой террасы.
– Но послушайте, – проговорил он, касаясь моей руки, – разве там в полу нет лаза?
Он оказался прав. Лаз был спрятан под пыльным красно-зеленым ковром. Но я разглядел одну петлю и уголок покосившейся рамы. Отбросив ногой ковер в сторону, я убедился, что лаз достаточно большой, чтобы через него мог пролезть человек. Похоже, он был проделан в полу вскоре после того, как был построен сам чердак. Делал его явно дилетант – это было заметно по сравнению с идеально пригнанными балками и стропилами. Гвозди и петли уже заржавели.
Я заметил кое-что необычное: болты, запиравшие дверь (сейчас они были выдвинуты), были закреплены со стороны чердака, а значит, лаз запирали, чтобы кто-то не мог подняться снизу.