– Сперва я хочу заглянуть на чердак, – сказал я.
– Думаешь, это хорошая идея?
– Не знаю. Возможно, очень плохая. И крайне опасная. Но я не думаю, что ты помнишь, почему. Не думаю, что ты помнишь, как вытаскивала Чарити через лаз, спасая ее от Бурого Дженкина.
Лиз ничего не сказала, лишь успокаивающе сжала мне плечо. Она стояла так близко, что я чувствовал на лице ее дыхание.
– Мне нужно кое-что сделать, вот и все, – сказал я. Встал и придвинул свой стул к столу.
– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила она.
– Нет, нет. Просто продолжай готовить. Кто знает, возможно, там ничего нет. И тогда мы останемся на ужин.
18. Сын крови
Я открыл чердачную дверь. В лицо вновь ударил затхлый воздух. Я оглянулся на Лиз, стоявшую у лестницы. Она кивнула и сказала:
– Давай иди вперед. Ты должен все выяснить сам.
Я включил фонарик и направил луч вверх. Там было темно – совершенно темно. Никакого намека на рассвет. Но в 1886 году был ноябрь, а не июль. Сейчас там раннее утро, поэтому вполне возможно, Фортифут-хаус все еще был погружен во тьму.
– Дэвид, – сказала Лиз. – Пожалуйста, зови, если я буду нужна.
– А я разве говорил, что ты мне не нужна? – ответил я.
– Просто хочу знать, что с тобой все в порядке.
Я не нашелся с ответом, поэтому молча поднялся по лестнице на чердак и осмотрелся. Фонарик осветил все тот же старый хлам – деревянную лошадку, школьный сундук, мебель, закутанную в обвисшие от времени простыни. Я стоял неподвижно, не отходя от перил, и прислушивался. Но не было слышно ни царапанья, ни шорканья – лишь свист ветра и крики голодных чаек.
Карлики ползут по складкам, – подумал я, – прячась в бархат, словно в мех…
Это просто игра воображения. Ты вырос на книжках про карликов, про красноногих портных, про Паулину и спички, про Каспара, который не ел суп[71]. «Я суп не буду, не хочу! Я лучше жабу проглочу!»
Я помнил, как в Суссексе мать сидела в моей спальне зимними ночами возле очага, который топили углем, и читала вслух. Я так отчетливо слышал ее голос, словно она была где-то рядом. Видел мое одеяло с зеленым рисунком, мою пижаму в зеленую полоску. Видел мои пластмассовые модели самолетов на каминной полке, неаккуратно собранные, с застывшими каплями клея.
Видел Кезию Мэйсон, закутанную в окровавленные простыни. Видел молодого мистера Биллингса, который быстро шел через лужайку, как сердитый портной. А еще Бурого Дженкина, бегущего за ним, словно когтистая и зубастая тень.
Тут я заметил, что крепко вцепился в перила, словно пытался вырвать их с корнем. И что сердце дико колотится у меня в груди. Стресс, подумал я, стресс. Слишком много адреналина. Я схожу с ума. Не вижу больше разницы между реальностью и вымыслом. Так бывает, когда переходишь грань, когда совершенно слетаешь с катушек. Это была полномасштабная, неконтролируемая, широкоформатная, цветная паранойя.
Я сделал шаг вперед, потом еще один. Мотнул лучом фонаря налево, направо, вверх, потом вниз. Дошел до люка в крыше и заглянул. Ни неба, ни звезд. Все было замуровано, как раньше, когда Гарри Мартин застрял здесь головой, храни его Господь. Я подошел к тому месту, где находился лаз, и поднял ковер. Лаз исчез. Я провел руками по голым доскам. Сомнений не было. «Шумерских врат», как называл их молодой мистер Биллингс, ведущих в 1886 год, не существовало. Мне все привиделось – абсолютно все. У меня в голове смешались детские предостерегающие байки, местные сплетни о Фортифут-хаусе и статья из «Нэшнл Джиогрэфик» о шумерских зиккуратах, и воображение создало мир таинственных незнакомцев, ведьм и путешествий во времени.
В некотором смысле я испытал даже облегчение, узнав, что все это вымысел. Я стоял со слезами на глазах посреди темного чердака, чувствуя, будто освободился от какой-то страшной ответственности. Боже, если бы Лиз не вмешалась, если бы не объяснила мне, каким странным я стал, я оказался бы в психлечебнице, где рассказывал бы дружелюбным санитарам, что Сотот хочет забрать меня. Я даже вспомнил, откуда взялось имя «Сотот» – из рассказа Лавкрафта, который я читал в школе. «Отвратительное, ужасное существо из космоса, исчадие тьмы доисторических времен, аморфное чудище со щупальцами, чье обличье состояло из мешанины шаров; несущий погибель Йог-Сотот, пенящийся, как первобытная слизь в молекулярном хаосе, вечно за пределами бездонных глубин времени и пространства»[72].
Я прошелся по чердаку, продолжая плакать. Было ощущение, как будто я родился заново – или, по крайней мере, получил прощение за все, что когда-то думал или делал. Я постучал ногой по чердачному полу в том месте, где был лаз, – точнее, где его не было. Вернулся к выходу, выключил фонарик и закрыл за собой дверь.
Лиз все так же стояла посреди лестницы.
– Ну и? – спросила она с улыбкой.
– Не понимаю, чему ты улыбаешься. Я только что узнал, что сошел с ума.
– О, Дэвид, ради бога! Ты не сошел с ума. Ты борешься со стрессом и пытаешься наладить свою жизнь. Послушай, почему бы нам не сесть на автобус, не доехать до Сент-Лоуренс, зайти в «Баддл Инн» и перекусить. Мне очень нравится этот паб.
Дэнни тоже ждал меня внизу, у лестницы. Он как-то по-взрослому, бережно взял меня за руку и вывел на террасу.
– Ты в порядке, папа?
– Конечно. Конечно, в порядке.
Он встал рядом, сцепив руки за спиной, как принц Уэльский, окинув взглядом лужайку, разросшиеся дубы и руины часовни, словно это были его владения.
– Думаешь, у нас когда-нибудь будет такой дом? – спросил он.
– Не знаю. Возможно, если все сложится хорошо.
– Я хочу, чтобы здесь была мама.
– Верю.
– А ты не хочешь?
Я покачал головой:
– Нет. Думаю, все уже позади. Кажется, маме будет лучше с Рэймондом. А мне, наверное, будет лучше с Лиз.
– Мне нравится Лиз, – сказал Дэнни, чем меня обрадовал, а потом спросил: – У чего есть две ноги и застежка молния?
– Не знаю. Две ноги и застежка молния?..
– У брюк!
Я не удержался от смеха. Не потому, что шутка Дэнни рассмешила меня. А, скорее, от облегчения. Я почувствовал, будто бремя всего мира спало у меня с плеч.
– Лиз смешная, – сказал он.
– Да?
– Лиз заставила мой рисунок танцевать.
Я посмотрел на него. И почувствовал, как под кожу забирается холодный, знакомый страх.
– Что значит Лиз заставила твой рисунок «танцевать»?
– С Милашкой Эммелин и человеком в цилиндре. Она заставила их танцевать.
– Как она это делала?
Дэнни покачал головой.
– Не знаю.
Я собирался расспросить его подробнее, когда на террасу вышла Лиз. Волосы она зачесала наверх, на ней были джинсы в обтяжку и красная футболка, не оставлявшая сомнений, что под ней нет лифчика.
– Вы готовы? – спросила она, подходя и целуя меня в здоровую щеку.
Не знаю, какое выражение лица у меня было в тот момент. Наверное, озабоченное, потому что Лиз сунула в мою руку свою ладонь, снова поцеловала и сказала:
– Ради бога, Дэвид. Мы всего лишь едем перекусить. Поторопись, иначе опоздаем на автобус.
Мы обедали на улице, под солнцем – жареная треска с чипсами, пиво «Раддлс». Я наблюдал, как Дэнни макает чипсы в томатный кетчуп, и ко мне возвратилось ощущение нормальности, словно мы снова семья.
После обеда мы вернулись в Бончерч на автобусе. Тем временем небо почернело, надвигалась гроза. Над Годсхиллом и Уайтли Банком мелькали змеиные языки молний. Когда мы выбрались в Бончерче из автобуса, воздух был наполнен сильным запахом озона, а дорогу усыпали капли дождя размером с десятипенсовую монету.
Мы с Лиз шли рука об руку, а Дэнни скакал впереди. Я чувствовал рукой ее тяжелую теплую грудь. Мне все еще с трудом верилось, что мои экскурсии в 1886 год были всего лишь иллюзией. Но, как ни странно, мне проще было поверить, что этого не происходило. И списать все на ночные кошмары. Погребение Денниса Пикеринга в море, разговор с молодым мистером Биллингсом в тени деревьев, Кезия Мэйсон, расцарапывающая мне лицо, когтистая лапа вшивого Бурого Дженкина у меня между ног.
Разве все это могло быть правдой? Разве Древние могут существовать на самом деле? Разве Лиз могла быть оплодотворена семенем, слюной и кровью и родить трех разных существ нечеловеческого вида? Я чувствовал ее рядом с собой – стройную, пышногрудую, мягкую, женственную, пахнущую домашней выпечкой и мускусным ароматом духов «Боди Шоп». Она была права. Все это – лишь моя безумная иллюзия.
Оглушительный гром расколол небо пополам, молния осветила крышу и дымовые трубы Фортифут-хауса, словно в фильме ужасов студии «Хаммер». Внезапно хлынул ливень, шипя и барабаня по лавровым кустам, и мы со всех ног припустили к крыльцу. Там нас уже ждал Дэнни, подпрыгивая и приплясывая, потому что хотел в туалет.
– Быстрее, папа!
Я открыл ключом дверь, и мы вошли в дом. Внутри было темно, сыро и пахло запустением. Я повесил мокрую куртку, прошел на кухню и открыл холодильник.
– Как насчет бокала вина? – спросил я Лиз. – Осталось немного болгарского.
– Фу. Ну ладно.
Она подошла и обняла меня за шею. Волосы у нее были мокрыми и прилипли ко лбу. Я поцеловал ее и поймал себя на мысли, что она мне нравится.
– Я должен заняться работой, – сказал я ей.
– Значит, ты решил остаться?
– Думаю, да. Хотя бы еще на какое-то время. У меня такое чувство, будто Фортифут-хаус не хочет меня отпускать.
– Думаю, это не такое уж и плохое место, – сказала Лиз. – На самом деле, я уже успела привязаться к нему.
Вошел Дэнни, продолжая возиться с молнией на шортах.
– Можно мне пойти на пляж? – спросил он.
– Дождь же идет.
– Ну и что. Я надену плавки.
Я выглянул в окно. На улице было довольно тепло. И небо над Английским каналом начинало проясняться.
– Хорошо, – разрешил я. – Только играй на камнях или на песке. В воду не заходи. Мы подойдем чуть позже.