Аббас ушел и больше не возвращался. Очевидно, желания принести гостю «что-нибудь выпить» у молодого пастуха не возникло.
Вечером в хижину ворвался старший пастух. Он увидел, что варвар мирно храпит, развалившись на соломенных циновках, и бесцеремонно растолкал его.
— Господин! Господин, проснись! Мы видели его! Мы только что видели его на пастбищах!
Конан вскочил и схватился за оружие.
— Монстр здесь? — спросил он.
— Да, господин, скорее! Если ты хочешь убить его, идем скорее! — торопил старший пастух.
Конан выбежал из хижины следом за ним и остановился. Собаки надрывались вдалеке, словно облаивали какое-то непонятное существо и не понимали, как себя вести: не то наброситься и разорвать, не то удирать, поджав хвосты, что есть мочи. Овцы беспокойно блеяли. А посреди зеленых зарослей стояло, покачиваясь, высоченное существо и размахивало перепончатыми лапами. Кожа у него была отчетливо зеленого цвета — это было хорошо видно в ярких лучах заходящего солнца.
— Туда! — рявкнул киммериец и помчался по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку.
То и дело он оступался и падал, но всегда стремительно вскакивал и бежал дальше. Когда Конан в очередной раз растянулся на траве, чудище вдруг исчезло. Киммериец не мог понять, куда оно подевалось. Только что оно металось среди перепуганных овец и размахивало перепончатыми лапами — и внезапно все пропало. Овцы еще некоторое время бестолково носились взад-вперед, и разозленные псы сгоняли их на место.
Конан остановился и прикусил губу. Он успел позабыть, что такое — чувствовать себя одураченным.
Пренеприятнейшее чувство. Нужно будет поделиться этим с Грифи. Старине Грифи наверняка кое-что известно касательно обыкновения чудища неожиданно возникать перед глазами охотника и столь же неожиданно пропадать неведомо куда.
Конан осторожно двинулся вперед, держась прежнего направления. Навстречу ему выбежал молодой пастух.
— Ты видел его, господин?
Аббас казался чрезвычайно взволнованным. Он весь раскраснелся и тяжело дышал. Конан внимательно посмотрел на него.
— Да, — уронил киммериец, — я его видел.
— Я тоже! Я тоже! Он был совсем близко, и я сумел разглядеть его так же хорошо, как тебя!
— Успокойся, Аббас. Кажется, у него есть особенная причина не трогать тебя, так что можешь не беспокоиться — он и впредь оставит тебя в живых, — заметил Конан.
— Хорошо бы так и случилось, господин, но кто может предсказать, в каком настроении он будет завтра!..
Вместо ответа Конан молча покачал головой. От Аббаса пахло чем-то неприятным — острым и резким. Должно быть, так пахнет страх…
Конан прошелся по пастбищу под злыми взглядами собак, внимательно рассматривая примятую траву, сломанные ветки кустов, все, что могло бы считаться следами. Чудовище как сквозь землю провалилось. Но такого попросту не бывает! Не призрак же это…
Отвечая своим мыслям, Конан тряхнул головой. Призраки не похожи на саламандру и не едят людей. Да и вообще — все известные Конану привидения вели себя совершенно иначе…
А это что такое? Киммериец наклонился и поднял с земли то, что в первое мгновение принял за комок грязной земли или за тряпку.
— Шкура саламандры! — воскликнул он.
Аббас мгновенно очутился рядом.
— Можно к ней прикоснуться?
— Разумеется. Если я держу ее, значит, и для тебя она безопасна, — ответил киммериец.
Молодой пастух осторожно провел кончиками пальцев по шкуре.
— Убедился? — усмехнулся Конан. — Это шкура саламандры. Огромной, ростом с человека. Да, теперь я начинаю верить в то, что мне не показалось.
— Разумеется, не показалось, господин! — горячо заявил Аббас. — Ведь и собаки, и овцы его видели, не только ты. А собаки не могут различать привидений.
— Тебе и это известно? — Конан пристально уставился на молодого пастуха.
Тот горячо кивнул.
— О, господин, живя в глуши, можно многое узнать!
— Не сомневаюсь, — пробормотал Конан, рассматривая шкуру. Саламандры действительно часто сбрасывают шкуру, так что в находке не было ничего удивительного. Если не считать размеров этой кожи… Да еще того, что она, судя по ее виду, была сброшена довольно давно.
Со своей находкой в руках Конан отправился обратно в хижину. Он положил ее в углу, а сам растянулся на прежнем месте. К нему заглянул старший пастух. Мельком посмотрел на шкуру.
— Ты не боишься?
Конан приоткрыл один глаз.
— Чего мне бояться?
— Что чудовище придет за своей шкурой.
— Оно избавилось от этой кожи. Ни змеи, ни саламандры не возвращаются к тому, что больше им не нужно. Вот если бы это был труп самки-змеи — тогда можно было бы опасаться ее, с позволения сказать, супруга. А пустая шкура… — Конан презрительно свистнул и добавил: — Не мешай мне спать. Спросонок я бываю очень раздражителен. Впрочем, и не спросонок — тоже.
— Я положу это знание себе в сердце, — с поклоном ответил старший пастух и удалился.
Еще два дня Конан провел в хижине у пастухов, Он ел самую простую пищу и обходился без вина, употребляя ту же отдающую болотом воду, которую пили и сами его «гостеприимные хозяева». В конце концов Конану начало казаться, что он нанялся на какую-то совершенно неподходящую для него работу, и конца-края этой работе не предвидится.
Он вставал до рассвета и по нескольку колоколов бродил по пастбищам, рассматривая землю у себя под ногами — в поисках следов. Затем возвращался в хижину, где к тому времени уже находил приготовленную для себя скудную трапезу. После короткого отдыха киммериец опять выбирался на свою охоту — и так продолжалось до вечера, когда пастухи приносили ему ужин.
На третий день Конану решительно надоело обходить дозором Зеленые Пастбища, и он решил покончить с делом одним-единственным ударом. Он принес на пастбище шкуру саламандры, разложил ее и уставился на нее так, словно ожидал, что она оживет и заговорит с ним.
Младший пастух Аббас возник, как из-под земли, и вкрадчиво заговорил с киммерийцем:
— У тебя уже появились какие-то предположения, господин?
Конан резко повернулся к нему.
— Какие у меня могут быть предположения? У меня ничего нет, кроме этой пустой шкуры… Я приблизительно знаю, как выглядит это существо, но мне до сих пор неизвестно, где находится его логово.
— Ты не найдешь его логово, — убежденно произнес младший пастух. — Оно расположено глубоко под землей. Помнишь, как оно исчезло, когда ты заметил его в первый раз? Оно провалилось. Здесь, в болотах, есть несколько провалов/ которые уводят в подземную реку. Очень опасное место. Мы с отцом хорошо знаем эти края и никогда не гоняем скот в ту сторону. Вон там, видишь? Там, где трава ядовито-зеленого цвета?
Конан повернулся в ту сторону, куда указывал молодой пастух, и вдруг покачнулся.
— Что-то мне нехорошо… — проговорил варвар, опускаясь на землю.
Аббас встал над ним, глядя на склоненную голову варвара. Нехорошая ухмылка появилась на лице молодого пастуха. Конан не мог этого видеть, потому что уставился себе под ноги.
— Что с тобой, господин? — притворно озабоченным тоном осведомился Аббас. — Неужто тебе дурно? Эти болота странно действуют на чужаков, не привыкших к здешним испарениям…
Конан, хорошо разбиравшийся в людях, уловил в его голосе радостные нотки. Как ни старался Аббас скрыть своего ликования, киммериец легко уловил фальшь в его соболезнованиях.
— Голова кружится, — сказал Конан. — Все плывет перед глазами… Сейчас упаду.
Он действительно повалился набок и закрыл глаза. Несколько мгновений Аббас смотрел на поверженного киммерийца, а затем отвернулся и пронзительно свистнул. Ответом ему был такой же свист: должно быть, молодой пастух подал сигнал своему отцу, сообразил киммериец. Конан продолжал лежать неподвижно. Казалось, он не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой и превратился в жертву, которая только и может, что бессильно ожидать конца.
Киммериец ждал.
Со стороны провала — того самого места, которое только что показывал Аббас, — послышалось шлепанье. Кто-то быстро полз по болоту, перебирая перепончатыми лапами и время от времени сильно ударяя по земле хвостом. Конан поразился стремительности, с которым передвигалось это существо. Миг — и до киммерийца донеслось зловонное дыхание, вырывавшееся из разинутой пасти, и он услышал тихое шипение: тварь предвкушала добычу.
— Сюда, сюда! — бормотал в нетерпении Аббас. — Он здесь, здесь! Возьми его, а нас не трогай!
— Так вот что здесь происходило на самом деле, — спокойно проговорил Конан, поднимая на Аббаса холодный взгляд ярко-синих глаз. — Вы опаивали чужаков, а потом отдавали их зверю, и поэтому он не трогал ни вас, ни порученный вам скот.
— Я не… О, господин! Как ты мог подумать!.. — пролепетал Аббас. Он смотрел то на киммерийца, то на стремительно приближающегося монстра.
— Прощай, Аббас! — сказал Конан, вставая. — У меня хорошее обоняние. Сегодня я не пил воду, в которую вы подмешали мне настойку наперстянки.
И он бросился бежать.
Завывая от ужаса, Аббас побежал следом за киммерийцем.
Чудовище настигало людей. Болотному обитателю было безразлично, кого из двоих проглотить. Он готов был довольствоваться более медлительным.
С каждым шагом Аббас все больше отставал от Конана, и наконец до киммерийца донесся отчаянный вопль молодого пастуха: гигантская плотоядная саламандра схватила его. Конан развернулся и побежал обратно, вытаскивая на ходу из ножен меч.
Но чудовище почуяло неладное. Должно быть, какие-то зачатки сознания обитали в маленькой приплюснутой голове с широченной пастью, полной острых зубов.
Во всяком случае, чудищу и прежде доводилось видеть людей с мечами, и оно, кажется, хорошо знало, что от таковых не приходится ожидать добра. С громким шипением хищник помчался назад, уволакивая с собой свою добычу. Голова Аббаса беспомощно моталась из стороны в сторону, и Конан видел, что для молодого пастуха все кончено: он мертв.