— Сколько они в январе взяли?
— Шестьсот восемьдесят тысяч евро, — произносит Луи. — Запротоколировано.
Камиль приподнимает бровь. Не то чтобы он был удивлен: ювелиры никогда не объявляют размеры истинных убытков, у них всегда есть что скрывать, нет, не в этом дело. Камилю просто нужна правда.
— Чистыми около миллиона евро. При продаже — тысяч шестьсот, может быть, шестьсот пятьдесят. Отличный результат.
— Известно, через кого сбывали?
При таком улове, который тянет на большие деньги и вместе с тем очень неоднороден, при перепродаже происходят большие потери, да и компетентных скупщиков в Париже не так-то много.
— Предположительно, товар прошел через Нейи, однако…
Естественно. Это был бы лучший выбор. Ходили слухи, что скупщик — некий расстрига. Камиль никогда не проверял, но не находил в этом ничего удивительного — и та и другая профессиональная деятельность прекрасно уживаются друг с другом.
— Стоило бы проверить и сейчас.
Луи записывает распоряжение. В большинстве дел Камиля задачи перед сотрудниками ставит он.
А вот и судебный следователь Перейра. Голубые глаза, слишком длинный нос и уши, напоминающие собачьи. Он человек занятой и озабоченный: руку Камилю пожимает на ходу, «здравствуйте, майор»… А за ним — его дамочка: этакая тридцатилетняя бомбочка с грудями, торчащими во все стороны, высоченные каблуки постукивают по цементным плитам, хорошо бы кто-нибудь ей сказал, что она перебарщивает. Судебный следователь знает, что цокот копыт стоило бы приглушить, но, хотя дамочка и следует за ним с отставанием на три шага, совершенно очевидно, кто здесь заказывает музыку. Возникни только у этой кобылки желание, она могла бы спокойно погулять по галерее, выдувая пузыри жевательной резинки. Нет, канать под Лолиту в тридцать как-то уж очень по-блядски, думает Камиль.
Все собираются вместе — Камиль, Луи, еще двое коллег из бригады, только что прибывших на место. Луи священнодействует: он точен, методичен, информирован, умеет обобщать (некогда он прошел по конкурсу в Высшую национальную школу администрации, но предпочел Высшую политическую). Перейра внимательно слушает, делается предположение о существовании восточноевропейского следа. Говорят о банде сербов или боснийцев — люди они жестокие, зачастую стреляют, когда можно было бы этого избежать. И конечно, Венсан Афнер, он-то оружия не чурается… Перейра качает головой: Афнер и боснийцы — взрывная смесь, странно даже, что дело ограничилось всего одной жертвой, это люди серьезные, говорит судебный следователь, и он совершенно прав.
Затем Перейра интересуется свидетелями. Обычно, когда открывается ювелирный магазин, кроме управляющей и ученицы, присутствует еще одна служащая, но сегодня утром она опаздывала. Появилась, когда все практически было закончено, и смогла услышать лишь последний выстрел. Когда какой-нибудь служащий странным образом не оказывается на месте во время нападения в магазине или в банке, где он работает, этот факт тут же начинает вызывать подозрения у полицейских.
— Мы ее проверили, — говорит один из полицейских; тон у него все же допускает сомнения. — Продолжим работать, но, кажется, тут все чисто.
Девица смертельно скучает. Она раскачивается на своих каблучищах, переминается с ноги на ногу, открыто поглядывая в сторону выхода. На ногтях у нее темно-красный лак, грудь стянута кофточкой, две верхние пуговицы которой не застегнуты, как будто кофточка не сходится, а в вырезе виднеется невероятно длинная белая ложбинка. Все со страхом поглядывают на еще держащуюся на месте пуговицу: кофточка так вызывающе обтягивает выпирающую грудь, что кажется, будто та плотоядно улыбается. Камиль смотрит на девицу, рисует в уме, она эффектна, но не настолько. Потому что, если присмотреться, видно совершенно другое: большие ноги, короткий нос, довольно грубые черты лица, слишком округлые ягодицы, но очень высоко посажены… Этакая альпинистская задница. И потом, эти духи… Просто йодная настойка. Ощущение, что стоишь рядом с корзиной устриц.
— Послушайте, — шепчет судебный следователь, отводя Камиля в сторону. — Госпожа дивизионный комиссар сказала, что у вас есть осведомитель…
Он произносит «госпожа» с таким почтением, будто тренируется перед произнесением «господин министр». Это шушуканье в стороне девица просто не выносит. Она испускает долгий и шумный вздох.
— Совершенно верно, — подтверждает Камиль. — У меня завтра будет больше информации.
— С этим нельзя тянуть.
— Не будем…
Перейра удовлетворен. Он, конечно, не дивизионный комиссар, но тоже неравнодушен к положительной статистике. Можно сниматься с места.
— Мадемуазель? — Суровый взгляд на девицу.
И повелительный хозяйский тон.
Если принять во внимание Лолитин вид, ему еще этот тон дорого обойдется.
А свидетельские показания парикмахерши вполне ничего. Она повторяет, что уже говорила шпикам, и опускает при этом взгляд, будто находится в мэрии во время бракосочетания. Это самые точные данные. Даже очень точные. Когда встречаешь таких людей, то можно себя поздравить, что на тебе была маска. Учитывая оживление, царящее на улице, я стараюсь держаться как можно дальше от террасы, около бара. Заказываю кофе.
Девка жива. Все пули приняла на себя машина. Девку увезла «скорая».
Теперь на очереди больница. И надо торопиться, пока ее не выписали или не перевели куда-нибудь.
Но сначала необходимо перезарядить оружие. В «Mossberg» семь зарядов.
Салют только начинается. Пора менять воду в аквариуме.
Несмотря на всю свою нервозность, Камиль спокойно держит на руле руки. У него в машине все команды на передней панели: да и какое может быть иное решение, если ноги болтаются в нескольких сантиметрах от пола, а руки слишком короткие? А в машинах, оборудованных для инвалидов, нужно быть внимательным, куда ставишь пальцы, — один неуместный жест, и ты в пролете. Тем более что ко всем своим недостаткам Камиль еще и плохо управляется с руками, если только в них нет карандаша.
Он паркуется, проходит через больничную стоянку, повторяя про себя то, что должен сказать врачу, — это одна из тех хитроумных фраз, что вы оттачиваете в течение целых пятнадцати минут и тут же забываете, когда начинаете говорить. Сегодня утром в приемном отделении было полно народу, и он поднялся прямо в палату к Анне. На сей раз он останавливается у регистратуры, столешница оказывается на уровне его глаз (высота один метр пять сантиметров, в таких делах Камиль редко ошибается — ну, на сантиметр-два). Он обходит помещение и решительно толкает небольшую боковую дверь, на которой безапелляционно значится «Вход воспрещен».
— Вы читать умеете? — слышит он женский визг.
Камиль протягивает свое полицейское удостоверение:
— А вы?
Женщина тут же замолкает, и ее палец застывает в воздухе.
— Отлично!
Оценила. Кожа у женщины темная, грудь плоская, костлявые плечи и очень живые глаза: лет этому тощему медицинскому работнику около сорока. Она, судя по всему, с Антильских островов. На бедже значится «Офелия». Ничего более уродливого, чем ее блузка с жабо, невозможно себе представить. На ней большие голливудские очки в белой оправе «бабочка», и от нее чудовищно несет табаком. Теперь она гостеприимно поводит рукой, приглашая Камиля подождать, пока она не ответит на телефонный звонок. Быстро заканчивает разговор, вешает трубку, оборачивается к Верховену и не может отвести от него восхищенного взгляда:
— Вы чертовски маленького роста! Я хочу сказать, для полицейского… Есть ли какие-то ограничения по росту, чтобы поступить в полицию?
Камилю не по вкусу такие вопросы, но они смешные, и он улыбается.
— У меня льготы, — произносит он.
— Блат, понимаю!
Через пять минут благожелательность уже переходит в бесцеремонность. Полиция не полиция, они уже хлопают друг друга по плечу.
Камиль быстро переходит к делу и спрашивает, кто из врачей занимается Анной Форестье.
— Сейчас вы сможете поговорить только с интерном, дежурящим на этаже.
Камиль понимающе кивает и направляется к лифту.
— Ей кто-нибудь звонил? — спрашивает он, останавливаясь.
— Насколько я знаю, нет…
— Это точно?
— Можете мне доверять. Тем более что пациенты здесь в таком состоянии, что не часто могут говорить по телефону.
Камиль делает еще один шаг к лифту.
— Постойте!
Офелия издалека помахивает какой-то желтой бумажкой, будто обмахивает ею кого-то, кто выше ее ростом. Камиль снова возвращается. Она посылает ему оценивающий взгляд.
— Любовная записочка! — шепчет она.
Пропуск. Камиль запихивает его в карман, поднимается на нужный этаж, спрашивает врача. Придется подождать.
В больнице скорой помощи на парковке яблоку негде упасть. Идеально для засады: стоящую тут машину, при условии что я не буду очень задерживаться, никто не заметит. Требуется только мобильность, бдительность и спокойствие.
И заряженный «Mossberg» на переднем сиденье под газетой. На всякий случай.
А теперь думаем, что делать.
Первый вариант: ждать, пока девица не выйдет из больницы. Это самое простое. Стрельба в больнице — нарушение Женевской конвенции, если она вообще для чего-то нужна. Камеры наблюдения, установленные в приемном отделении, — пустой номер, их там привинтили, чтобы отбить охоту у возможных кандидатов, но ничего не мешает разнести их двенадцатым калибром, прежде чем начать работать. С моральной стороны никаких вопросов. С технической тоже все возможно.
В таком варианте слабое звено — логистика, а попросту сказать, как отсюда сваливать. Узкое место. Конечно, можно завалить охранника и пролететь через шлагбаум — Женевская конвенция молчит по поводу охранников, но этот вариант не самый практичный.
Второй вариант: ждать за ограждением. Там есть хорошее местечко для стрельбы, потому что, выезжая со стоянки, кареты «скорой помощи» должны поворачивать направо и ждать зеленого света в сорока метрах дальше. Они мчатся сломя голову, доставляя свои крупнокалиберные отправления, но зато уезжать могут без всякой спешки. Когда «скорая помощь» останавливается на светофоре, мотивированный стрелок преспокойненько подкатывает сзади, одна секунда открыть заднюю дверь, еще секунда — прицелиться, третья — вы стреляете. Если учесть изумление, вызываемое подобной сценой у водителя «скорой» и возможных зрителей, то вполне можно успеть сесть в машину и проехать метров сорок в противоположном направлении, а потом — бульвар с двусторонним движением и окружная дорога. Ищи-свищи. Работенка непыльная и быстрая. Механика отлажена, дорога к бабкам открыта.