И лучший наблюдательный пункт находится «У Люка» на улице Танжер. Там главное место встреч сербов в Париже. Они — барахольщики, проводят время за картами, бегают по магазинам и курят такой крупно нарезанный табак, будто ульи обкуривают. И любят все знать. Когда происходит что-нибудь важное, слухи об этом доходят до кафе со скоростью телефонного вызова.
Верховен велел спускать собак, свистать всех наверх. Он даже перебарщивает.
Заручившись согласием дивизионного комиссара, Камиль привлек к облаве весь свободный в данный момент персонал, телефон не умолкает. Луи не может скрыть своей озабоченности: Верховен просит коллег помочь, ему выделяют в одном отделе одного, в другом — двух… Все это напоминает любительство, но народу в итоге набирается много, никто не понимает, зачем он здесь, но никто ничего не спрашивает. Камиль отдает приказы властным тоном, да и нужно сказать, это не скучное мероприятие: ставишь мигалку на крышу, летишь через весь Париж, наводишь шороху, трясешь дилеров, карманников, сутенеров, хозяев хат, — в конце концов, именно для этого и подаешься в полицию, нет? Камиль заявил, что времени это много не займет. Разворошат осиные гнезда и вернутся.
Есть среди коллег и те, кто не одобряет происходящего. Камиль нервничает, высказывает тысячи причин для проведения операции, но не дает никаких объяснений. Он готовит что-то ускользающее от их понимания, думали, речь идет просто-напросто об одновременной облаве в трех местах, а вместо этого Верховен организует столь же неожиданную, но значительно более широкую операцию, ему все время не хватает людей, никто не знает, сколько их уже, недовольство растет.
— Если мы найдем типа, которого ищем, — объясняет Камиль, — все будет в порядке, начальники будут ходить грудь колесом, начнут раздавать медали за заслуги всем главам подразделений. И потом, дела-то всего часа на два, если не валандаться. Прежде чем начальство задумается, в каком бистро вы попиваете аперитив, вы уже будете на месте.
Разве нужно что-то еще говорить коллегам, они соглашаются, дают людей, те расходятся по машинам. Камиль возглавляет колонну. Луи остается на телефоне.
Главное — никакого шума, операция Верховена этим-то и отличается от остальных, и в этом ее главная цель.
Через час в Париже не остается ни одного подозрительного субъекта, рожденного между Загребом и Мостаром, который бы не знал, что идут лихорадочные поиски Равика. Он где-то отсиживается. Полицейские окуривают все щели, все туннели, трясут проституток, хватают всех, предпочтение отдается нелегалам.
Шоковая терапия.
Сирены визжат, по фасадам бегут розовые блики от мигалок, в Восемнадцатом округе одна улица заблокирована с обоих концов, трое мужчин пытаются скрыться, их задерживают. Камиль, стоя у первой машины, наблюдает за происходящим, он разговаривает по телефону с бригадой, которая только что ворвалась в подозрительную гостиничку в Двадцатом округе.
Будь Камиль в другом состоянии, он мог бы испытать чувство ностальгии. Раньше при подобных обстоятельствах, во времена Великой бригады Верховена, Арман запирался в архиве и заполнял огромные разграфленные листы сотнями имен, выуженных из связанных между собой дел, потом через два дня оставалось только два имени, благодаря которым дело могло продвинуться на шаг вперед. А тем временем, стоило Луи отвернуться, как Мальваль начинал раздавать удары направо и налево, затрещинами разгонял шлюх, а когда вы уже были готовы дать ему за это взбучку, он говорил об эффективности и демонстрировал важнейшие свидетельские показания, позволявшие сэкономить три дня расследования.
Но Камиль об этом не думает, он сосредоточен на своей цели.
Он взлетает по лестницам грязных отелей в сопровождении полицейских, вваливающихся в номера, где отдыхают парочки, поднимают стыдливых мужей, прикрывающих член руками, заставляют вставать с постели растянувшихся на них проституток: ищут Душана Равика, его самого, родственников, все равно кого, сойдет и кузен, но никто не слышал такого имени. Допросы ведутся, пока клиенты торопливо натягивают штаны и стараются смыться по-тихому; голые проститутки — груди у них маленькие, очень маленькие, и выпирают тазобедренные кости — отвечают во имя сохранения собственной жизни, но фамилия Равик им ничего не говорит. Душан? Повторяет одна из них, но ей страшно, и она будет молчать, даже если это имя ей знакомо. Камиль говорит: в комиссариат. Ему нужно навести на всех страху, и времени у него немного — два часа, три, если никаких сбоев.
А на другом конце Парижа, на севере, перед пригородным домиком четверо полицейских по телефону проверяют адрес у Луи, потом с оружием в руках входят без стука, переворачивают все внутри, находят двести граммов марихуаны. Душан Равик? Нет, такого никто не знает, забирают с собой все семейство, кроме стариков, — это уж перебор.
Камиль, чью сигналящую вовсю машину ведет ас, который ниже четвертой скорости не ездит, не отнимает от уха мобильный телефон, он на постоянной связи с Луи. Из-за бесконечных приказов и давления, которое он оказывает, лихорадочное беспокойство уже передалось всем.
В комиссариат Четырнадцатого округа доставляют четырех уроженцев Косова, но никакого Душана Равика они не знают. Когда их прощупают немного, они поймут, что необходимо всем сообщить Большую Новость: полиция разыскивает Равика.
Камилю сообщают, что в комиссариате Пятнадцатого округа задержаны два карманника, родившиеся в Подзареваке. Камиль связывается с Луи, изучающим карту Сербии. Подзаревак находится на северо-востоке, а Равик из Эльмира, это совсем на севере, но чем черт не шутит… Камиль приказывает задержать. Нужно напугать, произвести впечатление.
Майор отвечает по телефону всем и вся, в мозгу у него высвечивается план Парижа, он отмечает на нем места, выстраивает иерархию людей, способных предоставить информацию.
Камилю задают вопрос, есть одна идея… Он размышляет четверть секунды и отвечает утвердительно. Тогда принимаются за всех аккордеонистов в метро, их хватают прямо в вагонах, выталкивают под зад коленом, те сжимают в карманах небольшие полотняные мешочки со звякающей мелочью. Душан Равик? Изумленные взгляды. Полицейский тянет кого-то за рукав. Душан Равик? Аккордеонист отрицательно трясет головой, моргает. «Этого доставьте мне в отделение», — приказывает Камиль, поднимается наверх, потому что в метро мобильник не берет, с беспокойством смотрит на часы, но ничего не говорит. Через сколько времени начнет свое выступление дивизионный комиссар Мишар, думает он.
Час назад полицейские неожиданно ворвались в кафе «У Люка», взяли с собой каждого третьего, выбирали непонятно по какому критерию, может, и сами-то толком не знали. Цель — напугать. И это только начало. Мои расчеты верны: меньше чем через час вся сербская община будет вывернута наизнанку, крысы побегут во все стороны в поисках выхода.
Мне хватит и одной — Душана Равика.
Теперь, когда операция началась, нельзя терять ни минуты. Пролететь через весь Париж и прибыть на место.
Маленькая улочка в Тринадцатом округе, между улицами Шарпье и Фердинан-Консей, почти переулок. Дом с давно заложенными кирпичом окнами первого этажа, входной двери нет и в помине, ее заменяет изъеденный дождями щит из клееной фанеры, замка нет, ручки тоже, щит хлопает днем и ночью, и так продолжается до тех пор, пока кто-нибудь не решит его подпереть. Сколько продержится, столько продержится; как только войдет очередной посетитель или жилец, щит снова начнет хлопать, как в ночном кошмаре. А заходят сюда то и дело: наркоманы, дилеры, наемные рабочие, даже целые семьи. Я провел здесь не один день (и не одну ночь), высматривая неизвестно что, я знаю эту улицу как свои пять пальцев. И ненавижу так, что мог бы взорвать всю, от начала до конца, без малейших колебаний.
Сюда-то я и привел Равика, толстяка Душана, когда готовился великий исторический налет. Когда он оказался перед входом в этот дом, его толстые красные губы расползлись в улыбке.
— Когда у меня заводится курочка, я веду ее сюда.
«Курочка»… Что за идиот! Ни одному французу не придет в голову сказать такое. Для этого нужно быть сербом.
— Курочка… — повторил я. — Какая курочка?
Задав этот вопрос, я огляделся: сразу можно представить себе, каких именно девиц сюда приводят, откуда они и что с ними можно делать. Точно такие же, как Равик, не иначе.
— Не курочка, а курочки, — сообщил Равик.
Ему нравилось слыть бабником. Но необходимы уточнения. Ничего особенного: балканский кретин использовал один из клоповников этого разрушенного и дышащего на ладан здания, чтобы трахать тут шлюх, когда у него заводились деньжата.
Однако его сексуальная жизнь не расцвела за последнее время, потому что Равик не заявлялся сюда с января. Я следил и потратил довольно много времени, чтобы выяснить, что возвращаться сюда просто так ему совершенно неохота. Да в такие места и не приходят ради удовольствия (курочки не в счет), здесь появляются, когда податься больше некуда. И если только мне немного повезет, а полицейские хорошо выполнят свою работу, то он сюда обязательно явится.
Если они хорошенько взбаламутят воду в аквариуме, Равик, конечно, не поторопится, но скоро сообразит, что только в эту грязную нору никто не заявится его искать.
Свинтив глушитель с пистолета, я положил его в коробку для перчаток. Теперь можно выпить где-нибудь кофе, но в моем распоряжении не больше тридцати минут: я должен быть на военной тропе, потому что Равик должен нарисоваться здесь, и я хочу быть первым, кто его встретит.
Это самое меньшее, что я ему должен.
Высокого парня усадили в зале комиссариата, по документам он из Бужановака. Луи проверяет — это на самом юге страны. Душан Равик или его брат, сестра? Мы не экономим, все, что нам поможет найти его, будет только приветствоваться, но парень не понимает даже, что у него спрашивают, да и плевать, но он тут же получает от шпика в морду.