В ожидании появления главной страницы Камиль нервно постукивает пальцами по рулю. Вот и она, с пальмами и пляжами вашей мечты — по крайней мере, для тех, кто о них мечтает. С жуткими завываниями его обгоняет полуприцеп, Камиль слегка берет в сторону, но не отрывает глаз от крошечного экрана. Перечень услуг, приветственное слово главы фирмы, структура… Камиль совсем не соблюдает ряд: едет одновременно по нескольким полосам, и неожиданно его едва не задевает машина слева. Снова крики, — кажется, даже отсюда слышно, как матерится взбешенный водитель.
Служба менеджмента и контроля отчетности во главе с Мишелем Фаем. Одним глазом Камиль смотрит на экран мобильного телефона, другим следит за движением. Сейчас будет Париж, Камиль подносит телефон к глазам, есть фотография этого Жан-Мишеля Фая: тридцать лет, полный, волосы с проседью, но вполне доволен собой, прекрасный экземпляр управленца.
Когда Камиль выезжает на окружную, перед его взором проходит бесконечное число страниц контактов — этакая генеалогия всего, что значимо на предприятии; он ищет фотографию Анны в списке сотрудников, фотографии сменяют одна другую… Его палец лежит на стрелке внизу, он пропустил букву «Ф», придется возвращаться, а позади завывает сирена.
Камиль поднимает глаза к зеркалу заднего вида, старается вписаться в правый край самой правой полосы, но уже поздно. Полицейский на мотоцикле обгоняет его, приказывает съехать на обочину. Мобильник выскальзывает у Камиля из рук. Он останавливается. Полицейские — это беда!
В доме нет места для женщин. Нет ни зеркала, ни фена — мужской дом. Чая тоже нет. Анна нашла кружки, выбрала ту, на которой кириллицей было написано:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог…
Нашла травяной чай, но он такой старый, что потерял всякий вкус.
Она быстро поняла, что здесь ей придется делать бесконечные дополнительные усилия, по-другому вести себя. Потому что это жилище мужчины ростом метр сорок пять сантиметров, здесь все ниже, чем где бы то ни было, — дверные ручки, ящики, выключатели, все… Если оглядеться, то повсюду найдешь приспособления, чтобы залезать на них, — скамеечки, лестницы, табуреты, — потому что на самом деле для Камиля высоко все. Однако он не полностью исключил в своем жилище возможность присутствия другого: все расположено на средней высоте, между той, что удобна ему, и приемлема для других.
Еще одно подтверждение, как укол в сердце: она никогда не испытывала к Камилю жалости, нет, он вызывал у всех, и у нее, совершенно иное чувство — растроганность. И сейчас больше, чем где бы то ни было, она ощущала свою вину, вину за то, что она колонизировала его жизнь, втянула в свою историю. Плакать ей больше не хочется, она решила, что не будет больше плакать.
Нужно взять себя в руки. Анна решительно выплескивает травяной чай в раковину, она рассержена на саму себя.
На ней лиловые тренировочные брюки и свитер с высоким воротом, ничего другого у нее тут нет. Вещи, в которых она поступила в больницу, были все в крови, и их выбросили, а то, что Камиль ей принес из дому, он решил оставить в шкафу, чтобы, если кто-нибудь заглянет в ее отсутствие, подумали, что она только что вышла из палаты. Он припарковался около запасного выхода в отделение скорой помощи, Анна прошмыгнула за спиной медсестры приемного покоя, влезла в машину и легла на заднее сиденье.
Камиль обещал привезти ей одежду сегодня вечером. Но сегодня вечером будет уже другая жизнь.
На войне мужчины должны то и дело задаваться вопросом: умру я сегодня или нет?
Потому что, как бы Камиль ее ни уверял, тот человек придет.
Единственный вопрос: когда?
И вот она стоит перед огромным окном во всю стену. С тех пор как Камиль уехал, Анна все время кружится по этой комнате, и лес за окном притягивает ее к себе как магнит.
В утреннем свете он как фантасмагория. Анна отворачивается от окна, чтобы пойти в ванную, и вновь возвращается. На ум приходит какая-то глупость, она вспоминает аванпост, перед которым простираются пески, в «Татарской пустыне» Валерио Дзурлини. Оттуда обычно приходит неустранимый враг.
Как там можно выжить?
Полицейские — это спасение.
Стоило Камилю выйти из машины (чтобы проделать это, ему, как мальчишке, нужно было далеко выбросить ноги вперед), моторизированный коллега тут же узнал майора Верховена. Они работают вдвоем, и у него свой периметр, ему нельзя слишком далеко удаляться, но он предложил немного освободить майору дорогу, скажем до Сен-Клу, но тем не менее не преминул заметить, что все же, майор, пользоваться мобильником за рулем, даже если на то есть свои причины, очень небезопасно, и даже у уголовной полиции нет прав создавать угрозу на дорогах, даже тогда, когда они при исполнении. Камиль выиграл добрых тридцать минут, но потихоньку продолжал поиски в Сети через мобильный. Он выехал на набережную, когда коллега сделал ему знак рукой. Камиль нацепил очки, ему понадобилось с десяток минут, чтобы окончательно понять: Анна Форестье не фигурирует в списках сотрудников туристического агентства «Wertig&Schwindel». Но данные на странице не обновлялись с 2005 года… Анна в то время должна была быть еще в Лионе.
Он оставляет машину на стоянке, выходит, но на полдороги к кабинету его застает телефонный звонок. Герен. Камиль разворачивается и быстро спускается во двор: не нужно, чтобы кто-нибудь слышал, о чем он просит Герена.
— Очень приятно слышать твой голос! — радостно говорит Камиль.
И объясняет, что ему нужно. Зачем пугать коллегу, нужно соблюдать правила, он просто просит об услуге. Объясню потом, нет? Не нужно, Герен уж в курсе, дивизионный комиссар Мишар уже оставила ему сообщение, вероятно по тому же поводу. И сейчас, когда он будет ей звонить, ему все же придется сообщить ей, как и Камилю, впрочем, что он никак не мог дать информацию об этом налете:
— Я в отпуске уже четыре дня, старик… И звоню тебе с Сицилии.
Старый дурак! Камиль бы просто надавал себе по щекам… Но он благодарит, нет, ничего страшного, не волнуйся, да, конечно, тебе тоже… И отключается. Но Камиль уже где-то в другом месте, потому что по спине у него по-прежнему бегут мурашки, а во рту собирается слюна — это очень неприятно, но совершенно очевидно говорит о его профессиональном возбуждении, и никакой звонок коллеги тут не поможет.
— Добрый день, майор! — произносит судебный следователь.
Майор спускается на землю. Последние два дня ему кажется, что его посадили внутрь гигантского волчка, который вот-вот взорвется от быстроты своего вращения. Это утро совсем выбило его из седла, и волчок приобрел траекторию свободного электрона.
— Господин судебный следователь!..
Камиль улыбается так широко, как только может. Будь вы судебным следователем Перейрой, решили бы, что майор нетерпеливо поджидает именно вас. Лучше было бы, конечно, чтобы этот Перейра шел впереди и можно было бы облегченно вздохнуть… Но Камиль протягивает руку и изумленно качает головой — подумать только, и светочи разума когда-нибудь на пути встречаются.
Но светоч юридического разума, кажется, испытывает меньше энтузиазма, чем Камиль. Он весьма холодно пожимает ему руку. Камиль продолжает в своем духе, ищет глазами девицу на каблучищах, но поздно: судья обгоняет его, идет прямо и торопливо, начинает подниматься по лестнице, весь его вид ясно говорит, что дискуссии неуместны.
— Господин судебный следователь!
Перейра останавливается, удивленно оборачивается.
— Могу я ненадолго отвлечь вас? — спрашивает Камиль. — Это по поводу пассажа Монье…
Теперь из-за приятного тепла ванной прохлада гостиной однозначно означает возвращение к настоящей жизни.
Камиль снабдил Анну очень точными, очень техническими инструкциями, как разжигать печь, которые та тут же не преминула забыть. Анна открывает кочергой дверцу и засовывает в зияющую дыру полено, которое никак не хочет умещаться в топке. Анне наконец удается его запихнуть, теперь можно закрывать дверцу, в комнате начинает пахнуть горящими дровами — запах немного терпкий. Анна решает сделать себе чашку растворимого кофе.
Согреться ей так и не удается, холод застрял где-то внутри. Пока закипает вода, она снова поднимает взгляд на лес…
Потом устраивается на диване, перекладывает рисунки Камиля — их и искать-то не нужно, они повсюду. Лица, фигуры, мужчины в форме… Она с удивлением обнаруживает портрет верзилы-полицейского — вид у него идиотский, желтые мешки под глазами, — он охранял ее палату в больнице и, когда она убегала, громко храпел. Он сейчас где-то несет службу, но нескольких росчерков карандаша Камиля достаточно, чтобы он появился перед ней как живой.
Портреты ничего не приукрашивают, но вызывают настоящее волнение. Иногда Камиль работает как очень тонкий карикатурист, скорее жестокий, чем смешной, — никаких иллюзий.
И вдруг (она этого не ожидала) в альбоме, лежащем на низком стеклянном столике, — она, Анна. Не на одной странице. Нигде нет даты. Слезы тут же появляются у нее на глазах. Прежде всего из-за Камиля: она представляет его здесь, одного, рисующего по памяти мгновения, прожитые вместе с ней. Потом из-за нее самой. Женщина на рисунках совершенно не похожа на нее нынешнюю, наброски относятся к тому времени, когда она еще была хороша, и зубы были целы, и синяков не было, не было шрамов на щеке и вокруг рта, взгляд был другой. Камиль всего несколькими штрихами намечает обстоятельства и место, где они находились, но Анна почти безошибочно восстанавливает их. Вот она безумно хохочет, дело происходит в ресторане «У Фернана» в день их знакомства. Вот Анна ждет Камиля у выхода из полицейского управления… Листая альбом, можно восстановить всю их историю: Анна в «Вердене», в кафе, куда они отправились поговорить во второй вечер. На голове у нее шерстяная шапочка, она чертовски уверена в себе, улыбается, и, если верить тому, как Камиль изобразил ее, у нее на то были основания.
Анна шмыгает носом, лезет за платком. Вот она идет к Камилю по улице около Оперы, он взял билеты на «Мадам Баттерфляй», а вот сразу после спектакля Анна в такси передразнивает Чио-Чио-сан. Каждый лист рассказывает об их истории — неделя за неделей, месяц за месяцем, с самого начала. Вот Анна под душем, потом в постели… И так — лист за листом. Анна чувствует себя безобразной, слезы льются, но Камиль всегда видит ее прекрасной. Анна протягивает руку к коробке с бумажными носовыми платками, но для того, чтобы дотянуться до них, нужно встать.