Но я не очень-то стараюсь анализировать свое поражение, потому что, прежде чем я найду ответ, я совершенно безнаказанно получу пулю в голову. Впрочем, дуло пистолета скользит по моему черепу и упирается в середину лба, точно в то место, куда Афнер получил вторую пулю. Поднимаю голову.
— Здравствуй, Мальваль, — произносит Верховен.
Он в плаще, на голове шляпа, рука в кармане. Можно подумать, собирается уходить.
Плохой знак, что на другую руку, ту, что крепко держит оружие, надета перчатка. Меня начинает охватывать паника. Как бы быстро я ни постарался двинуться, пуля мне обеспечена. А тут еще эта ненормальная нога, крови-то вон сколько, поди узнай, как проклятая конечность будет реагировать, когда от нее что-нибудь потребуется.
Впрочем, Верховену это тоже прекрасно известно.
Из предосторожности он отступает на шаг, но рука остается точно такой же прямой, Верховен не боится, ни малейшей дрожи, его лицо с резкими чертами выражает собранную, спокойную безмятежность.
Я стою на коленях, он на прямых ногах, но наши глаза расположены почти на одном уровне. Может быть, это мой шанс. Последний. Я могу дотянуться до Верховена рукой, если выиграю несколько сантиметров, несколько минут…
— Вижу, думаешь ты по-прежнему быстро, мой большой мальчик…
«Мой большой мальчик…» Верховен верен себе. Защитник, патерналист. Учитывая, какого он роста, это откровенно смешно. Но Верховен хитер. А я хорошо его знаю и вижу, что настроен он очень серьезно.
— Может быть, не по-прежнему, но быстро, — продолжает он. — Потому что сегодня ночью ты немного запоздал. И почти совсем у цели… Есть от чего прийти в ярость. — Он не отводит от меня взгляда. — Если ты пришел за чемоданом с деньгами, то тебе приятно будет узнать, что он действительно был здесь. Час назад жена Афнера с ним и уехала. Я даже вызвал ей такси. Ты же знаешь, я очень обходителен с женщинами. Несет ли она чемодан или скандалит в ресторане, я всегда готов оказать женщине услугу.
Он не допустит никакой ошибки, пистолет у него заряжен, и это не табельное оружие…
— Совершенно верно, — говорит он, как будто угадав мои мысли. — Это пистолет Афнера. У него на втором этаже настоящий арсенал, тебе такой и не снился. Он-то мне его и посоветовал. Ну а мне в подобной ситуации все подходит — что тот, что другой…
Он не отрывает от меня взгляда, почти гипнотизирует. Когда я работал на него, я часто замечал этот взгляд, холодный, как лезвие ножа.
— Ты не можешь понять, как я здесь оказался, но еще больше тебя занимает, каким образом ты сможешь отсюда выбраться. Потому что ты прав — я действительно в ярости.
Его полная неподвижность доказывает, что мой конец лишь вопрос нескольких секунд.
— И не только в ярости. Я задет за живое, — продолжает Верховен. — А для такого человека, как я, это самое опасное. С яростью можно справиться, в конце концов успокаиваешься, все относительно. Но вот когда касается самолюбия, тут уже потери непоправимы. Тем более речь идет о человеке, которому больше нечего терять, о человеке, у которого ничего не осталось. О таком человеке, как я, например. Из-за уязвленного самолюбия такой человек готов на все.
Я молчу и сглатываю слюну.
— Ты, — говорит он, — ты собираешься броситься на меня. Я чувствую. — Он улыбается. — На твоем месте я бы сделал то же самое. Пан или пропал — это так на нас с тобой похоже. А мы ведь очень похожи, не правда ли? Весьма похожи. Думаю, именно поэтому вся история и закрутилась.
Он рассуждает, но не теряет контроля над ситуацией.
Я напрягаю мускулы.
Он вынимает левую руку из кармана.
Мой взгляд по-прежнему устремлен на него, но я высчитываю траекторию.
Он держит пистолет двумя руками, целясь точно в мой взгляд. Я захвачу его врасплох, но он ждет, что я брошусь на него или смоюсь, предпочитаю второе.
— Ну-ну-ну… — Он убирает одну руку с пистолета и подносит ее к уху. — Слышишь?..
Я слышу. Полицейские сирены. Они очень быстро приближаются. Верховен по-прежнему безмятежен, он не наслаждается своей победой, он грустит.
Не будь я на том месте, на котором нахожусь, мне было бы его жаль.
Я всегда знал, что люблю этого человека.
— Арест за убийство, — произносит он. (Говорит Верховен почти шепотом, и для того, чтобы его услышать, нужно сконцентрироваться.) — Вооруженное нападение, соучастие в январском убийстве… За Равика — пытки и убийство, за убийство его подружки. Тебе сидеть и сидеть, неприятно, правда?
Он не врет.
Сирены на большой скорости приближаются к дому, машин, наверное, пять. В окнах мелькают блики мигалок, от них дом превращается в ярмарочный павильон. Потухшее лицо сидящего в кресле Афнера окрашивается в глубине гостиной то в синий цвет, то в красный.
Торопливые шаги. Входная дверь хлопает так, будто срывается с петель. Я поворачиваю голову.
Это Луи — мой приятель, появляется первым. Чистенький, причесанный, как на первое причастие.
— Привет, Луи.
Мне бы хотелось сделать вид, что ничего не происходит, быть циничным: скетч продолжается… Но увидеть Луи, находясь в таком положении, когда у нас было прошлое, чего только не было… Это разрывает мне сердце.
— Привет, Жан-Клод, — говорит он, приближаясь.
Я поворачиваю голову к Верховену. Но тот исчез.
Во всех домах свет, в садах тоже. Владельцы домов вышли на крыльцо, они иногда переговариваются, задают друг другу вопросы, некоторые подошли к изгородям, другие, более отважные, дошли до середины улицы, но приближаться все же опасаются. Двое полицейских в форме стоят с обоих концов участка, чтобы помешать нежданным визитам.
Комиссар Верховен — шляпа нахлобучена, руки в карманах плаща — повернулся спиной к происходящему и смотрит на улицу: она совершенно прямая и освещена, как в Рождество.
— Я прошу у тебя прощения, Луи. — Он говорит медленно, как очень уставший человек. — Я не все тебе рассказывал, как если бы не доверял тебе. Но это совсем не так, понимаешь?
Это не формальный вопрос.
— Понимаю, — отвечает Луи.
Он пытается что-то возразить, но Верховен уже на него не смотрит. Между ними всегда так: начинается вроде, но редко заканчивается. На сей раз, правда, что-то происходит. Каждому кажется, что они видят друг друга в последний раз.
И это придает Луи отчаянную храбрость.
— Женщина, — произносит он.
Произнести подобное просто неслыханно со стороны Луи. Камиль тут же реагирует:
— Не надо, Луи, не думай об этом. — Верховен не рассержен, но резок. Как будто он может оказаться жертвой несправедливости. — Когда ты произносишь «женщина», мне кажется, что я становлюсь жертвой любовной истории.
Снова долгий взгляд на улицу.
— Я не из-за любви, так было нужно.
Со стороны дома доносится шум моторов, голоса, звучат приказы, обстановка скорее спокойная, нет никакого напряжения, больше похоже на учения.
— После гибели Ирен, — произносит Камиль, — я думал, все кончено. Под пеплом был огонь, а я и не знал. Мальваль смог его раздуть в нужный момент. Вот и вся история. На самом деле «женщина», как ты говоришь… она тут вроде и ни при чем.
— Но предательство, измена… — не унимается Луи.
— Брось, Луи, это только слова… Когда я понял, в чем дело, я мог все остановить, и всякая ложь бы прекратилась, и никакого предательства бы не было.
Луи молчит, будто спрашивает: «И что?»
— По правде говоря, — Камиль поворачивается к Луи, кажется, он хочет прочесть свои собственные слова на его лице, — мне расхотелось останавливаться. Я должен был дойти до конца и закончить с этим. Думаю, из-за верности. — Он произносит это слово и, кажется, удивляется сам. Улыбается. — И потом эта женщина… я никогда не думал, что она действует умышленно. Думай я так, я бы ее тут же арестовал. Когда я понял, в чем дело, было уже слишком поздно, но я мог еще согласиться все разрушить, я еще мог выполнять свою работу. Впрочем, нет. Мне всегда казалось, что согласиться на все, что пришлось ей вынести, можно было только из-за чего-то очень серьезного. — Он качает головой, как будто проснувшись, улыбается. — И я был прав. Она жертвовала собой ради брата. Да-да, знаю, смешно звучит: «жертвовала собой». Так теперь не говорят, это выражение из давних времен. И все же… Афнер, например, ведь не ангел, но пожертвовал собой ради жены и дочки. Анна жертвует собой ради брата… Значит, такие вещи еще случаются…
— А вы?
— Я тоже… — Он задумывается, потом все-таки произносит: — Когда можешь дойти до конца, то неплохо, в конце концов, иметь кого-то, ради кого можно пожертвовать чем-то важным. — Улыбается. — В наше эгоистичное время это даже шикарно, разве нет?
Верховен поднимает воротник плаща…
— Да, это не все. Я закончил службу. Вот. Нужно написать заявление об уходе. Я еще не ложился… — Но Верховен не двигается.
— Эй, Луи!
Луи оборачивается на крик. Метрах в пятнадцати от него на тротуаре перед домом стоит эксперт.
— Я сейчас, — говорит Луи.
Но когда он возвращается, Верховена уже нет.
Сердце Камиля неожиданно забилось: в окне был свет.
Он тут же остановил машину, выключил мотор. Из машины он вышел не сразу, думал, как себя вести. Анна не уехала.
Дополнительное разочарование было некстати, некстати еще одно испытание. Ему нужно было побыть одному.
Камиль вздыхает, берет пальто, шляпу, толстую перевязанную папку, медленно поднимается по дороге к дому: ему не удается представить себе, как они встретятся с Анной, что он ей скажет, как. Он представляет ее по-прежнему сидящей на полу в кухне, возле раковины.
Дверь на террасу приоткрыта.
В гостиной горит только ночник под лестницей, света недостаточно, чтобы понять, где находится Анна. Камиль кладет папку на пол, берется за ручку большого окна, закрывает дверь. Улыбается.
Он один. Вопрос можно не задавать, но все же…
— Анна, ты здесь?