Яррий не сделал попытки удержать её. Было темно под деревом. Они сидели, на глядя друг на друга.
– Ронта, – наконец окликнул Яррий.
– Я, – отозвалась девушка неохотно и не сразу.
– Отчего ты такая?
– Такая, – повторила девушка уныло и негромко. И в голосе её звучало подтверждение.
Яррий повернул к ней лицо и стал рассматривать её в темноте. В тусклом мерцании звёздного света, проходившего сквозь листву, она показалась ему страшно маленькой, не больше ребёнка.
Руки его только что обнимали её тело и, как будто, ещё ощущали её острые плечи.
– Ты как Милка, – сказал он, наконец, неуверенным тоном.
– Милка – сестра моя, – отозвалась Ронта грустно.
– Как сестра? – спросил Яррий с минутным удивлением.
– Мы все были сёстры, – сказала Ронта грустно.
– Всё равно, – сказал Яррий, – долгие годы пройдут, и Милка не будет ещё сидеть в роще кленовой.
– Я тоже не буду, – сказала Ронта тихо, и голос её прозвучал как будто упрёком. Они больше ничего не сказали, но в эту ночь, противно привычке своей, они спали порознь.
Яррий, впрочем, не спал. Он ходил взад и вперёд с копьём в руках по зелёному берегу, как будто дозором. То смотрел по сторонам, не крадётся ли хищник, то думал и сам не знал, о чём, но ему было грустно. И временами ему казалось, что враг Юн, которого он оставил сзади на столько дней пути, уже тут, близко и крадётся сквозь тьму. И он поворачивался назад и стискивал копьё, готовый нанести удар в немое пространство.
На следующее утро они не отправились в путь. Яррий вытащил челнок выше и стал зарывать в песок, по обычаю пловцов. Ронта сначала ему помогала, а потом спросила:
– Разве мы не поедем сегодня дальше?
Яррий поднял голову и вяло сказал:
– Зачем?
И Ронта сказала:
– Ты обещал мне показать синее море и великанов с клыками, как у мамонта.
И Яррий покачал головой и сказал:
– Я не поеду, я устал.
Ронта немного подождала, потом подошла и положила ему руки на плечи.
– Ты сердишься, Яррий? – спросила она.
И так же просто и грустно Яррий ответил:
– Я не знаю.
Две недели они прожили здесь, не трогаясь с места. Странная это была жизнь. Место было удобное, обильное пищей. В кустах на опушке созрели ягоды, чёрные и красные и ещё другие – жёлтые, крупно-зернистые, пахучие и сладкие. Таких ягод не было в земле Анаков. Они росли по мокрым местам, на низеньких кустиках. И ещё были ягоды, голубые, с лёгким пушком; они висели большими кистями и стлались по земле. И сколько бы их ни есть, нельзя было наесться досыта. Только в ушах начинало шуметь, и светлые искры плясали в глазах, как будто от Хума.
В жёлтых холмах, поодаль от реки, было много кроликов. Рядом с их становищем в Дадану впадал ручей, узкий, почти пересохший от летнего зноя. Но, несмотря на мелководье, в ручье было много рыбы. Она входила из реки и шла вверх, обезумев от жажды нереста. Она была крупная, с блестящей чешуёй. Рыба перепрыгивала с камня на камень, сверкая серебряным боком, иногда выбрасывалась на траву. Её можно было ловить просто руками.
Солнце светило так же ясно и безоблачно, как и на летовьях Анаков по Калаве и по Сарне. Снизу, от речного устья, прилетал ветер, но скоро улетал дальше. Они бродили целый день по окрестным полям не вместе и не совсем отдельно, ибо, если Ронта уходила в холмы и долго не показывалась, Яррий ощущал беспокойство и отправлялся на поиски, часто даже не отдавая себе отчёта. Но стоило ему увидеть вдали её белое плечо, он останавливался и, не подходя ближе, принимался за какое-нибудь дело, большей частью ненужное, – выламывал палку и начинал точить новое древко для дротика, собирал смолу для жевания в трещинах дерева, раскапывал землю в погоне за большими чёрными пауками, которых анакские дети ненавидели и всегда тщательно выкапывали из земли и уничтожали.
Они, впрочем, не ссорились, но и не мирились, как следует. Разговаривали мало. Ронта больше не спрашивала о поездке. Она жила, как живётся, изо дня в день. Спала на куче листьев под ветвистым осокорем, но Яррий больше не спал рядом с ней. Он садился у костра с копьём в руках, как сидят на тропинке хищных зверей или в засаде на красной стезе войны. Так сидя, он чутко дремал до утра, оберегая Ронту.
Лето перегнулось через середину и тихо покатилось на светлую осень. И Яррий видел кругом себя сладкий праздник любви и рождения. Всё живое соединялось парами. Всё торопилось жить, любить и наслаждаться, пока не настали сырость и холод. Он один проводил свои дни уныло и бесцельно. Иногда в знойный полдень, когда птицы щебетали над его головой и гонялись друг за другом, он чувствовал, что пьянеет от этого солнца и щебета, как будто от Хума. Глаза его беспокойно бегали кругом и находили подругу, ноги его подходили сами, и руки тянулись к Ронте. Она смотрела на него с удивлением и тревогой. Была она худенькая, как мальчик, и тонкая, как тростинка. С каждым днём она как будто становилась не старше, а моложе, и возвращалась обратно от пышной осени к незрелой весне.
– Чего ты хочешь? – спрашивала она невинно. И он ничего не отвечал и уходил обратно.
Лебеди и гуси вывели птенцов и учили их плавать. Птица Бульбуль ловила мошек для своих голодных детей. В лисьих норах появились маленькие лисенята. В полдень они выползали из устья норы наружу и щурили свои плохо прорезанные глаза на яркое солнце, потом уползали обратно. Олени и быки, и козы, и степные антилопы соединялись в пары только теперь. Они были похожи на Анаков, ибо их жёны носили детей долго и рождали их весной одновременно с анакскими жёнами. Яррий видел, как молодые красношёрстные олени, которые живут в лесах и не собираются стадами, стучат рогами о древесные стволы, вызывая друг друга на битву, совсем как Мар и Несс, а темношёрстная самка стоит в стороне, ожидая развязки, и делает вид, что щиплет траву и украдкой посматривает на битву.
И при этом зрелище у Яррия напрягались руки и сжимались кулаки. Он свирепо поводил глазами и отыскивал соперника, но соперника не было. Побеждённый олень, весь в крови, с разбитой головой, убегал с храпом. И победитель, гордо потрясая ветвистыми рогами, подходит к завоёванной добыче.
Яррий отыскивал глазами свою подругу. Её белые плечи мелькали вдали, но она плела венок из поздних цветов и зелёных трав и не смотрела на него. В один вечер они сидели у костра на берегу реки. Солнце садилось. За рыбным ручьём тихо гоготали гуси, устраиваясь на ночлег. Яррий был особенно печален. Ронта посмотрела на него и увидела, что его щёки поблекли и под глазами набежали синие круги от бессонных ночей.
– Что мучит тебя? – спросила она тихо.
Яррий не отвечал.
– Я сделаю всё, что ты хочешь, – сказала Ронта, опустив голову.
Яррий неожиданно вскочил, топнул ногой и бешено крикнул:
– Ялама!
Но на другой день с утра он не отходил от подруги. Ронта пошла в поле, он пошёл вслед за ней. Они вошли в лес и дошли до поляны. Поляна была круглая, озарённая солнцем, заросшая травою, как будто озеро. Тихо было в лесу, даже птицы не щебетали. И в этой тишине перед их глазами явилось лесное чудо, одно из тех зрелищ, которые нужно наблюдать, не шевелясь и с затаённым дыханием. На поляну выскочили две кабарги, самец и самка. Они были маленькие, с большими клыками и стройными ножками. И пахло от них брачным мускусом, пьяным и крепким. Они стали бегать по поляне и гоняться друг за другом. Они бросались одна к другой и слегка касались, потом поднимались на задние ноги и клали передние копытца друг другу на плечи, как будто боролись и вместе с тем обнимались.
– Ты видишь, Ронта? – сказал Яррий без слов, одними глазами.
– Вижу, – шепнула Ронта. – Они справляют осенний обряд.
Кабарги как будто услышали и кинулись в сторону, и обе исчезли в чаще.
– Слушай, Ронта, – сказал Яррий. – Если ты хочешь, мы тоже справим осенний обряд.
– Как мы справим? – спросила Ронта неуверенно.
– Сделаем солнце осеннее, – сказал Яррий, – и заставим петь огниво. Ты будешь, как жёны, а я, как мужи. В синей крови ягод найдём свой Хум. И спляшем брачную пляску и будем – племя.
– Хорошо, – сказала Ронта. Лицо её оживилось, и глаза смотрели на юношу с прежней простой и детской радостью.
– Я косы заплету, – сказала она, – и надену венок. Мы будем плясать, и будет весело.
Они не стали медлить и в тот же день принялись за работу.
Они сделали огниво по смутным описаниям, которые всё-таки передавались между детьми. Яррию было много хлопот, чтобы вырубить своим кремнёвым топором и выжечь огнём деревянную ступу и пест. Ронта сплела соломенное солнце, и они укрепили его высоко на спице.
Она надавила сладкого сока из синих гроздьев и приготовила еду.
Яррий собрал свою русую гриву султаном, раскрасил своё тело, взял оружие, повесил на плечо шкуру дикого козла, которую ему дали Гррамы, другого брачного дара у него не было, – и ушёл в лес. Через минуту он явился и мерным шагом прошёл на площадку у брачного огнива.
– Игой! – радостно окликнул он.
– Игой! – ответила Ронта звонким голосом.
Он посмотрел на неё влюблёнными глазами. Она омылась в реке, заплела свои светлые косы и надела на голову венок, сплетённый из колосьев дикого овса и мелких голубых цветочков. Круглых синих чаш любви она не нашла на этих лугах. Вся она была белая и свежая, как ручей или как молодая берёзка с ещё не затвердевшим стволом. Яррию вдруг захотелось бросить всё и схватить её, и унести в лес, и вобрать её всю в себя, чтобы она растворилась в нём, и чтобы даже красное око Солнца больше не могло смотреть на её красоту.
Он удержал этот порыв, но чувства его искали выхода. И, не снимая оружия, он стукнул копьём о землю и откинул голову, и вместо брачного хора запел песню, как певали анакские юноши в предбрачное время.
– Красная ягода Ронта, – пел Яррий, – белая рыбка, солнечный луч, заря розолицая, синяя чаша любви.
Ликуя, он осыпал её всеми ласковыми именами, какие приходили ему в голову. Он бросил ей под ноги свой брачный дар. Он был готов вырвать из груди своё сердце и бросить ей под ноги.