15 июля 1925 г. Главный комитет Крайкома ОСЖИ переехал из Оренбурга в новую столицу КАССР Кзыл-Орду. Местным комитетам было теперь указано отправлять претензии на русском языке в Москву, а на казахском в Кзыл-Орду[866].
В дальнейшем материалы фонда содержат отдельные примеры собранных показаний, в том числе на казахском языке арабицей, но итоговой статистики или отчетов Главного комитета Крайкома по всей республике нами не обнаружено. Вполне возможно, материалы по его работе в Кзыл-Орде отложились в других фондохранилищах вместе с переездом.
Суммируя только известные показания 5 комитетов за первые полгода 1925 г. (Семипалатинский, Уральский, Актюбинский, Акмолинский, Кустанайский), мы получаем приблизительную цифру в 19 тысяч претензий на сумму в 22 млн (без учета 6 тысяч претензий Акмолинской губернии, сумма не указана в документе). Добавляя эти цифры к годовому отчету 1924 г., мы получаем минимум 30 тысяч претензий на сумму более 50 млн руб. за полтора года работы до переезда руководства Краевого комитета в Кзыл-орду.
Таким образом, Киргизский краевой комитет ОСЖИ представлял из себя характерный пример отделения Общества в национальных окраинах, и на его судьбе отразились все трудности периода трансформации азиатских советских республик в 1920-е гг.
Заявленные при создании Всесоюзного ОСЖИ гуманитарные цели даже не фигурировали в материалах местных комитетов, а из отчетов невозможно сделать выводы о том, кем и в каком соотношении был нанесен ущерб: белыми, интервентами или местными повстанческими группировками. И если из отдельных анкет, хранящихся в фонде, это можно понять, то в общей статистике таких данных не приводится. Можно отметить упоминания колчаковских репрессий как одно из немногих мест, где четко указано, кто именно стал причиной «убытков». Характерно, что из материалов также непонятно, попали ли эти жертвы в статистику Общества.
Другим примером служит письмо от 13 февраля 1925 г., в котором сообщалось о найденных в Адаевском уезде затонувших судах Каспийского военного флота Красной армии: «Следуют ли таковые занесению в интервенцию?.. потонули суда во время боя с белыми и англичанами»[867]. На что был дан ответ Вшивкова: «учету подлежат только претензии частных граждан и кооперативных организаций», а не предметы государственного учета[868]. Можно вспомнить и приводимое выше сообщение об ущербе в сотни тысяч голов скота в Букеевской губернии, которые также не нашли отражения в последующих источниках. На этих примерах видно, что материалы Киргизского краевого комитета ОСЖИ в качестве источника не обладают полнотой освещения как жертв белого и антисоветского террора в регионе, так и даже общего нанесенного ими ущерба советской стороне.
С другой стороны, работа Краевого комитета наглядно иллюстрирует множество других аспектов советской действительности 1920-х гг. и фактически демонстрирует первые попытки создания подконтрольных власти формально гражданских массовых обществ в Центральной Азии.
Обнаружение в будущем материалов по работе ОСЖИ в Казахской АССР после переезда в Кзыл-Орду может помочь составить более цельную картину работы Краевого комитета и его итогов.
Глава XIVСлучаи белого террора, не учтенные комиссией Всесоюзного общества содействия жертвам интервенции
За годы своего функционирования Обществу содействия жертвам интервенции удалось собрать огромное количество свидетельств о грабежах, разбоях, насилии и убийствах от граждан, пострадавших от действий интервентов, и в первую очередь от белых армий. Однако по этим претензиям невозможно составить объективную картину всех военных преступлений периода Гражданской войны как минимум потому, что не существует аналогичной базы свидетельств жертв разрушительных действий Красной армии.
Помимо этого, в претензиях не отражены в достаточной мере все возможные аспекты военных действий, так как определенные события не могли быть учтены в отношении рядовых граждан или рядового состава Красной армии. Гибель красноармейцев в результате практики белого террора гораздо в меньшей степени фиксировались ОСЖИ. Связано это было с тем, что часто уничтожение бойцов Красной армии не имело свидетельств ни со стороны белых, ни со стороны красных. Или если данные свидетельства имелись, то сведений для персонализации жертвы было недостаточно. Приведем один из примеров, зафиксированный в личных источниках антибольшевистского происхождения. Участник Белого движения Н. Раевский сделал характерную запись в дневнике в 1921 г., уже в эмиграции: «Вот один из случаев, вполне проверенных. Дело было на Воронежском фронте в 1918 году. Казаки поймали коммуниста, одетого в штаны из священнической ризы с ткаными крестами. Кинжалами ему вырезали кресты в соответствующем месте, заставили съесть собственное мясо и затем расстреляли. Вообще только теперь многие начинают понимать, сколько нелепых, бессмысленных ужасов творилось во время этой войны»[869]. Данный случай, очевидно, не был учтен ОСЖИ. Или схожее свидетельство с красной стороны: 3 июня 1919 г., согласно воспоминаниям будущего советского маршала В.И. Чуйкова, мимо него по реке Каме проплыло два плота с виселицами. На первом было четверо повешенных, на втором пять[870]. Оба случая остались анонимными в отношении фиксации жертв белого террора.
Часто в документах комиссий ОСЖИ фиксировалось отсутствие данных о судьбе именно красноармейцев, констатировалось, что ряд лиц пропали без вести. При разборе материалов Лодейнопольской уездной комиссии ОСЖИ Ленинградской области это явление четко фиксируется[871]. Значимая часть указанных свидетельств была результатом карательной практики белых войск, однако в конечные итоговые цифры эти данные не вошли, как не полностью установленные.
Одной из таких практик, данные о которых практически не вошли в итоговые данные ОСЖИ, было попадание в плен, содержание пленных в концентрационных лагерях и отношение к ним противников. Несмотря на то что попадание в плен к белогвардейцам считалось комиссией Всесоюзного общества содействия жертвам интервенции серьезным ущербом и высоко оценивалось в денежном эквиваленте при подсчете убытков, фиксировались подобные случаи редко. Свидетельства о пленении в районе активных действий Белой армии, к примеру, на Юге России, в претензиях граждан встречаются достаточно редко, хотя на этой территории находилось несколько крупных белых концентрационных лагерей, где содержалось до нескольких тысяч военнопленных.
Между тем, несмотря на то что свидетельства об ущербе от пребывания в подобных лагерях или же о гибели в них кого-то из близких в претензиях комиссией ОСЖИ по Югу России встречаются довольно редко, такая практика являлась одним из аспектов массового белого террора, развернувшегося на этой территории. По этой причине следует подробнее осветить этот аспект деятельности белых правительств, не отразившейся в должной мере в своде претензий, собранных ОСЖИ.
Помимо этого, тема белых концентрационных лагерей является показательной иллюстрацией отношения мирных жителей и к Белой армии, и к военнопленным, ведь лагеря преимущественно находились в черте населенных пунктов, и местные жители активно взаимодействовали с пленными и администрацией. Это может стать дополнительным отражением общей темы отношения простых граждан к белогвардейцам, которая масштабно раскрывается в собранных ОСЖИ документах.
Практика организации лагерей для военнопленных во время Гражданской войны была общепринятой и для Белой, и для Красной армий. Лагеря были составной частью террора двух воюющих сторон. Они создавались для концентрации пленных противников и врагов господствующего строя с целью использования их труда для нужд своего режима.
Основные принципы организации концентрационных лагерей и у Красной, и у Белой армий были схожими. В большинстве своем в лагерях оказывались идеологически неугодные действующему режиму граждане. Однако далеко не все попавшие в плен солдаты считались пригодными для заключения в концентрационные лагеря. Об этом может свидетельствовать инструкция по рассортировке и препровождению военнопленных, изданная на территории Всевеликого войска Донского в 1919 г. Согласно этому документу, в концентрационные лагеря попадали только шахтеры, рабочие и «забывшие присягу» воинские чины. Остальные же, к которым относились комиссары, агитаторы, командиры частей и все добровольно вступившие в ряды Красной армии лица, предавались военно-полевому суду на месте[872]. Тем не менее такой практики придерживались не все правительства, контролировавшие те или иные территории. И у белых, и у советских правительств считалось возможным отправить на фронт бывшего военнопленного, который пересмотрел свои взгляды и добровольно перешел на сторону бывшего врага.
Одной из ключевых функций концлагерей было запугивание населения, распространение страха и ужаса среди мирных граждан. Те, кто не попали в лагеря и наблюдали за ними со стороны, начинали вести себя гораздо лояльнее по отношению к действующей власти. Простых жителей одолевал страх за себя и своих близких. Таким образом, исключалась возможность даже малейшей оппозиции. Общество превращалось в безвольную, легко управляемую массу, которую без сопротивления можно было использовать в интересах установленной власти.
Началом формирования системы концентрационных лагерей для военнопленных на Юге России стал момент появления у Белого движения в этом регионе собственной территории летом 1918 г. До этого практика белых репрессий преимущественно сводилась к расстрелу захваченных в плен членов красноармейских отрядов и большевиков, а местные тюрьмы находились под контролем казачьих властей и не могли использоваться для нужд Белой армии