Парень остался жив — единственный из ее списка, кто остался жив. Но лицо ему основательно пожгло, а глаз он лишился вовсе. Ослеп. Она бы его не бросила, да он сам ее прогнал… сильный потому что и гордый…
Затем был Третий — студент из Универа, умерший при разгрузке вагона.
Затем Четвертый — известный журналист Трезоров, постоянно мелькавший по ящику. С ним она познакомилась, учась на последнем курсе, когда проходила практику в крупной газете. Любовный роман был бурный, но короткий. Мужика убили в командировке, застрелили в провинциальной гостинице города Серпухов.
Затем — Вадим, муж.
Теперь — Павел, майор РУБОП… или все-таки надо приплюсовать и Львовского тоже? Пустой вопрос. Лучше спроси себя: кто следующий?..
Федор Сергеевич убеждал Марину, что никакой ее вины в трагических случаях нет. А что, взять да поверить психиатру! Как сразу спокойнее бы стало…
Он говорил, что надо взглянуть на ситуацию с другой стороны. Что надо ломать стереотипы. Да ведь Марина тем и пытается всю жизнь заниматься! Но как только выстроишь систему здоровых, лишенных мистики объяснений, как только поверишь в себя… познакомишься с кем-нибудь… тут же похороны. Мордой об стол! Словно кто-то говорит: куда ж ты лезешь на рожон… Пять бесспорных случаев, когда она влюблялась, и это кончалось — хуже некуда. Целых пять! Как тут не поверишь в Рок? Может, и другие случаи были, о которых она просто не узнала… Причем, она же не в экстремалов влюблялась, не в альпинистов! Ну, может, чуть рисковые были парни…
Вот именно!
Так и слышит Марина голос Федора Сергеевича, который ей, дурочке, вдалбливает: «До чего вы незрелы, мой друг. Выводов из ошибок не делаете. Первый раз влюбились не в того человека — ладно. Но второй-то раз! В третий! Наступаете на те же грабли, дорогая моя королева…»
Нет никакого Федора Сергеевича.
Марина и без подсказчиков понимает, что единственный путь спасения для нее — изменить отношение к происходящему. Иначе так и будет считать себя меченой, про́клятой неудачницей. А ведь она и впрямь «западает» на один и тот же типаж. Сближается с людьми, которых сама же и находит. Что за изъян в этих людях? Что за черная метка на них стоит?
Может статься, что выбранные ею мужчины и без нее попали бы в беду. Если это так, то насколько же безошибочно она их вычисляет! Прямо детектор… Детектор беды.
Беда притягивает беду.
Отлично, взглянем на происходящее с другой стороны (ау, Федор Сергеевич!). Заменим слово «притягивает» на «предчувствует». Предположим, Марина ничего не притягивает, а действительно всего лишь предчувствует, что человек обречен. Это, безусловно, снимает с нее всякую вину. Безусловно.
Жаль, доказать тут ничего нельзя, можно только поверить. (НУЖНО поверить, подсказывает психиатр.)
Впрочем, тогда возникает неизбежный вопрос: почему чья-то обреченность так притягательна для Марины? Ей что, нравится, когда у нее на руках кто-то умирает?
Ужасно и то, и это…
Как бы подкорректировать себя, подумала она. Хватит соплей. Давно пора действовать — прав был Конов, когда уговаривал ее подлечиться. Но ведь он ясно сказал: с одного визита не получится. И без психологического тестирования никой самый проницательный, самый интуитивно чувствующий специалист диагноза не поставит. Значит, и препарат будет назначен не точно… Нет, не желаю ходить по врачам!
Кто бы меня вылечил, тоскливо подумала Марина.
Кто бы вместо вопроса «Что же это в жизни творится?!» ответил на куда более важный: «Как жить дальше?»
Вот давеча Федор Сергеевич интересовался, доверяет ли она ему. Пожалуй, да. Определенно, да. Не хочет, а доверяет. Зомбировал он ее, что ли? Получается, это единственный из встреченных ею специалистов… нет — не специалистов… это единственный из людей, кому она вверила бы свою душу, кричащую на всю вселенную «SOS»…
Среда, вечер. ТЯЖЕЛАЯ ПОСТУПЬ КОШМАРА
Не стала Марина убегать. Не пошла искать спасения за кордоном лесополосы. Переждала в лесочке, сколько смогла, сколько выдержала, и вернулась к бывшему магазину.
Никто ее, к счастью, больше не искал, не рыскал меж деревьями. Похоже, отступились горе-охотнички. Это и понятно: у них своих проблем хватало, все-таки она здорово двоим засадила… хорошо, если не убила…
Плохо, если не убила, ожесточенно подумала Марина. Есть твари, которых надо отстреливать и сжигать, потому что даже мясо их отравлено.
Сколько прошло времени, она не знала, часы после купания встали. Во всяком случае, уже стемнело. Сигареты тоже вымокли, но курить отчего-то не хотелось. И это было в высшей степени странно. Обычно как? Если есть в кармане курево, то может не хотеться сколь угодно долго, но если нету — хочется немедленно, причем, все сильнее с каждой минутой… Нет, не хотелось.
Потихоньку взошла Луна — отслеживала каждый ее шаг.
Прежде, чем выйти к магазину, Марина предварительно убедилась, что это безопасно. Постояла за деревом, наблюдая, прислушиваясь и принюхиваясь. Никто не перешептывался, не сморкался, не сплевывал, не смолил дешевку. Тогда — пригибаясь, короткими перебежками, — она добралась места, которое ее интересовало.
Дело в том, что, унося ноги от мальчика-монстрика и от его друзей-изуверов, она приметила на стене магазина кое-что важное. Потому и не ушла, потому и вернулась… Возле сбитой набок, морщинистой доски объявлений, которой неизвестно когда пользовались, висела карта. Полустертая, с осыпавшейся краской. То, что это именно карта — не вызывало сомнений; и озаглавлена она была: «Садоводство “Котовец”».
То самое садоводство, о котором упоминал Павел, когда пытался расспросить мальчишку на велосипеде про Банановую улицу…
Сетка улиц на плане сохранилась, даже названия можно было различить. Каких только изысков здесь не обнаружилось! От Фикусной и Орхидейной до Тропической и Муссонной, от Кофейной и Чайной до Миртовой и Эвкалиптовой. Очевидно, участки когда-то давно раздавали сельскохозяйственным и географическим учреждениям. «Банановая» в этой компании выглядела на редкость обыденно… Марина нашла эту улицу. Нашла магазин, возле которого сейчас стояла. Попробовала запомнить маршрут, которым ей предстояло идти. Запечатлела в памяти все улицы, соседствующие с Банановой. Закрыла глаза, проверяя картинку на прочность…
…Непонятные, пугающие звуки пришли со стороны дороги. Фырканье, металлическое звяканье. Цокот копыт. Еле уловимая вибрация… чья-то тяжелая поступь — неторопливая, уверенная, — передавалась земле. Что-то приближалось к магазину, что-то страшное, нечеловеческое… Марина, панически оглядевшись, ползком залезла под крыльцо. Сквозь ступеньки была видна площадь, на которую неторопливо и величаво вплывал всадник…
«Чудится? — колотилась одна только мысль. — Глюки?»
На крупном, огромном коне восседал человек — тоже огромный, со страшной черной головой без лица, похожей на конец обгоревшей спички. В руке человек держал обрез. У ног коня вышагивал мощный черный пес, сверкая по сторонам красными глазами.
Всадник Армагеддона.
Фантом, созданный чей-то больной фантазией.
Марина перестала дышать…
Конь вдруг остановился, повинуясь молчаливой команде всадника; их силуэт закрыл луну. Исполинская косая тень легла на магазин. Почуяли кого-то? Марину? Пес, ощеряясь, крутил головой, принюхивался. Из ноздрей коня шел пар. Ветер, думала Марина, в какую сторону дует ветер?! Кажется, от них — ко мне… Если бы не шумное дыхание животных, эта сцена была бы полностью лишена реальности. Ситуация застыла. Секунды тянулись, как года…
Грянул далекий выстрел — гулко разнесся над землей.
И неподвижность была поломана: всадник ожил, пришпорил коня, свистнул собаку. Свирепая троица умчалась во тьму. Видение растаяло…
Было все это или нет? — спрашивала себя Марина, с трудом преодолевая дрожь.
Она пробиралась к намеченной цели, не позволяя Луне светить себе в лицо.
А Луна неожиданно повела себя так, словно потеряла к Марине всякий интерес: не блуждала вокруг бывшей подруги, не поворачивала вместе с ней, даже не пыталась заглянуть к ней в глаза. И понимание этого факта принесло значительное облегчение.
Напрягало другое. Если каких-то четыре-пять часов назад фантастическая тишина стояла в садоводствах, как трясина, то сейчас настало время звуков. Иногда взрыкивал мотоцикл — вдалеке и в стороне; перебрехивались собаки, кричала какая-то птица, пару раз слышны были выстрелы. Периодически раздавались неопознанные звуки: стуки, трески, скрипы. Марина каждый раз вздрагивала, прислушиваясь и осматриваясь, но никаких признаков жизни вокруг так и не было — ни малейших. Отчего становится еще страшнее.
Она кралась по пустынным улицам, сжавшись в комок, — от забора к забору, от дерева к дереву.
Звук собственных шагов казался оглушительным.
Стемнело настолько, что детали пейзажа уже не угадывались; вокруг было беспорядочное движение темных пятен, игры теней, танцы призраков.
Одежда практически высохла. Но от холода колотило так, что ноги выскакивали из сапог, а руки — из рукавов курточки. Подступали обещанные заморозки…
…Она вышла к пруду. Лунная дорожка растелилась по водной поверхности, будто приглашая пойти напрямик, на ту сторону. Вначале Марине показалось, что это тот же пруд, где они с Павлом делали привал… где они столь беззаботно ребячились… смешно вспоминать — целовались!
Смешно вспоминать?
А ведь это были поцелуи Смерти…
Марина остановилась. Замерла, не решаясь выйти на открытое пространство. Водоем, разумеется, был другим: с маленьким пляжем, с просевшими кабинками для переодевания, с кучами мусора на песке. Она стояла, мучительно вспоминая карту… что же это за место? Кажется, если вернуться назад, до первого перекрестка, попадешь на Бобовую улицу, и прямо по ней — на Маковую… в общем, эта пауза, возможно, ее спасла.