В моих глазах нарастает боль, когда печаль в голосе женщины просачивается через динамики. Она поет о потере и душевной боли, и мое собственное, так называемое, сердце тарабанит в такт ритму. Сжимается грудь, в горле першит, и я нажимаю на тормоз.
Съезжаю на обочину.
— Господи Иисусе, Блейкли. Что за хуйня?
Песня набирает обороты, и я сжимаю руль, мои пальцы пульсируют от напряжения. Я вижу лицо Алекса прямо перед тем, как пламя охватило комнату. Я чувствую боль, которую он испытал, когда я сказала, что его эксперимент провалился. Обжигающее пламя разрывает мои внутренности от всепоглощающего чувства… вины? Раскаяния? Чего?
Меня захлестывают какие-то дикие эмоции, и единственное, что я могу сделать, чтобы остановить их, — это закричать. Когда, наконец, я останавливаюсь, мое дыхание прерывистое, а грудь горит огнем, в кабине грузовика становится устрашающе тихо.
Я опускаю голову на руль. Нет. Нет, я не виновата в его смерти. Я продолжаю повторять это, и все же тихий голос внутри меня спрашивает, что бы произошло, если бы я признала правду под тем водопадом. Это что, сожаление?
— Это бред какой-то, — черт, он похитил меня и пытал, и, в конце концов, убил бы. Я просто вымотана. Мне нужно поспать. Или поесть. Или… я нажимаю на кнопку, чтобы выключить эту гребаную песню.
Капля влаги попадает мне на щеку, и я вытираю глаз. Смотрю на слезы на кончиках своих пальцев, и меня охватывает дрожь страха.
Я могу отрицать чувства, которые ощутила на том утесе с Алексом. Я могу утверждать, что это было временное помешательство. Побочный эффект. Инфекция мозга.
Но это потрясло меня до глубины души.
Что бы я ни испытала с ним, это было пугающим и пробуждающим, и это изменило меня. Надо оставить все мысли о нем у того самого водопада, дабы снова стать нормальной.
Завожу грузовик и выезжаю на дорогу.
Чем дальше я буду от Алекса, тем дальше от этих эмоций, тем больше я начну чувствовать себя нормальной.
ГЛАВА 23
БЕДСТВИЕ
БЛЕЙКЛИ
Я ежедневно проверяю новости на предмет любых упоминаний об Алексе.
Пока ничего. Никаких сообщений о пропавшем человеке. Даже пресс-релиза о пожаре нет. Который кто-то должен был увидеть, должен был сообщить.
Я прочесала интернет, просматривая все местные сайты в Нью-Йорке в поисках некролога о неизвестном погибшем. Никаких новостей, что кто-то погиб в странном пожаре посреди дикой местности.
Последние несколько дней я жила в состоянии шока, задаваясь вопросом, вдруг я была отравлена газом, было ли все это на самом деле. Может, я представила, как хижина загорается? Я почти месяц провела прикованной в подвале, подвергалась экспериментам сумасшедшего ученого? Это звучит абсурдно даже в моей голове.
Именно поэтому я ничего не говорила вслух. Никому.
После побега я довезла грузовик Алекса до какого-то города, пока в нем не кончился бензин, затем воспользовалась телефоном водителя эвакуатора, чтобы позвонить Рошель. Посреди шоссе, в грязной одежде, босиком и не имея никакого доступа к деньгам, она была единственным человеком, которому я могла позвонить.
Я объяснила ей все как «неудачный план», на что она рассмеялась, дала водителю номер своей кредитной карты и велела ему арендовать для меня лимузин.
В два часа ночи, черт пойми где, не было лимузинов на аренду, поэтому он очень подозрительно, но вежливо вызвал такси.
Добравшись до города, я направилась прямо к себе домой и, после того как консьерж впустил меня, приняла душ. Я поливала свое тело горячей водой столько, сколько могла терпеть. Затем зарылась под гору одеял и крепко заснула.
В какой-то момент я вышла из своей квартиры, чтобы купить новый телефон. У меня было три голосовых сообщения. Появилось неприятное чувство внизу живота, когда я поняла, что должна перезвонить и попытаться объяснить свое исчезновение.
Первое сообщение было неважным. У Джеффри Ломакса — адвоката по бракоразводным процессам, к которому я обращаюсь за рекомендациями, — был клиент для меня. Второе голосовое сообщение было от Рошель. Она, хихикая, поблагодарила меня за то, что я уничтожила эту «маленькую пизденку» и ее бренд. И последнее, от моего босса с работы «Люси». Меня уволили за неявки. Я не была удивлена.
Вот и все. Никаких отчаянных, пытающихся найти меня. Никаких обеспокоенных голосов, призывающих меня связаться с ними.
Обычно подобные вещи меня бы не беспокоили. Именно так я прожила свою жизнь. Одна. И я предпочитала, чтобы так и было. Мне нравилось одиночество, и я не нуждалась в близких связях с друзьями или семьей. Я всегда считала их помехой.
И все же, что, если бы я умерла во время пыток Алекса? Что, если бы я никогда не вернулась? Сколько времени прошло бы, прежде чем кто-нибудь заметил… и забеспокоился?
Я попыталась отмахнуться от беспокойства и сконцентрироваться на следующих шагах, которые мне нужно было предпринять, чтобы восстановить свою жизнь, но мысль продолжала всплывать на поверхность, проявляясь в физическом симптоме, подобном чему-то сродни тоске по дому. Тошнотворное чувство, о котором я слышала от других, но никогда не испытывала сама.
Итак, я пошла навестить Ванессу.
Моя просьба остаться на несколько дней с мамой была встречена ошеломленным взглядом. Хотя, справедливости ради, ботокс не позволяет ее лицевым мышцам демонстрировать различные выражения. Но она словами довольно ясно передала все, что нужно.
— Ты ни разу за всю свою жизнь ни о чем меня не попросила, Блейкли. Ты заболела? Давай, я запишу тебя на прием к доктору Уэстфилду?
— Я не заболела, — сказала я ей. По крайней мере, не физически. — Я просто… хочу ненадолго вернуться домой, — я возилась с ниткой на кофте, и она порвалась. — Ты не скучала по мне… вообще?
Еще одно застывшее выражение. Затем:
— Я не знаю, как на это ответить, честно, — она потянулась за своей сумкой от «Prada». — Тебе нужны деньги?
Когда поступило предложение денег, я сделала выражение лица жестче, подражая дочери, которую она всегда знала, чтобы облегчить ее замешательство. Затем ушла. Деньги — это ответ моей матери на все, поэтому я взяла за правило никогда их не принимать. Семейные деньги приходят с обязательствами, ожиданиями.
После неудачной попытки связаться с матерью я обратилась к психологу в надежде, что, вкратце описав свои обстоятельства, она сможет помочь починить всякую хрень, которую Алекс проделал с моим мозгом.
Было много вопросов о чувствах, которые, как выясняется, должны доставлять дискомфорт. Я отменила следующий сеанс.
Я подумала, не стоит ли мне обратиться в полицию. Написать заявление на Алекса. Но на самом деле я не чувствовала себя травмированной. Я жертва? У меня что-то не так с мозгом, меня пытали, но я сбежала, и где-то там лежит труп, который вызовет больше вопросов, чем я была готова ответить.
Бесполезно.
Я бесцельно бродила по городу, сбитая с толку, и начинала злиться. У меня всегда была стратегия. Всегда была цель. Я была более чем довольна своей жизнью, а теперь подвергала сомнению все свое существование.
Еще появились сны. Или, скорее, кошмары. Я просыпалась промокшая насквозь, сердце колотилось так сильно, я боялась, что у меня сердечный приступ. Иногда я просыпалась, засунув пальцы в волосы в попытке сорвать электроды с головы.
Но кошмары — это не то, что пугает меня больше всего.
Я просыпаюсь от воспоминаний о прикосновениях Алекса. Его напряженных бледно-голубых глаза, когда он пристально смотрел на меня, как будто видел ту часть меня, о существовании которой я и не подозревала. Тяжесть его тела на моем ощущалась так успокаивающе. И когда он сказал, что любит… меня это так сильно задело, рассеяло тьму.
Я боюсь его. Боюсь себя. Боюсь эмоций, которые он навязал мне, и даже боюсь их потерять.
То, что я пережила под этим водопадом, настигает меня каждую ночь, и моя ненависть к Алексу связана с теми неопределимыми чувствами, которые я испытываю к нему. Алекс — пятно на моей душе.
Попытка стереть это темное, отвратительное пятно оставила только дыру. Теперь там пустота, похожая на пещеру, где меня разорвали пополам, и я потеряла какую-то жизненно важную часть себя в той хижине.
Я боюсь, что никогда больше не испытаю этих чувств ни с кем другим.
Боже, безумие этих мыслей невыносимо. Сокрушительная агония вместе с глубиной этой жгучей любви, этой невыносимой тоски, мучает меня больше, чем любая физическая боль.
Я разбиваюсь вдребезги… прямо как те гребаные часы.
Надо все это прекратить, пока не сошла с ума. Я полна решимости собрать все кусочки воедино.
Итак, в попытке исправить ущерб и вернуть свою жизнь обратно, я решаю вернуться к работе. Записываюсь на прием к парикмахеру, чтобы подкрасить корни, покупаю совершенно новую одежду, затем звоню Леноре.
— Я думала, ты умерла, — говорит она с горечью в голосе. Которая, на мой взгляд, полностью противоречит ее словам.
Я внутренне ругаю себя за то, что меня волнует, что думает клиент, и прочищаю горло.
— Ленора, послушай. Были некие обстоятельства, но уверяю, я всегда довожу работу до конца. Я этим занимаюсь.
— Не знаю, Люси. Просто было интересно, почему ты отложила работу. Может быть, мне следует вести себя как-то по-другому с ним.
Она не может пойти на попятную. Мне нужно закончить эту работу. В отчаянии я пытаюсь представить, как старая Блейкли Вон отнеслась бы к этому разговору.
— Я абсолютно все понимаю, Ленора. Поскольку возврат денег невозможен, на этом наше совместное дело будет завершено.
— Подожди…
Деньгам всегда уделяется должное внимание и уважение. Я роюсь в своей сумке и достаю черный блокнот и ручку. Пока Ленора перечисляет свои новые проблемы, я заверяю ее, что ошибок не будет. Спрашиваю о недавних действиях Эриксона и делаю заметки.
— Все произойдет на этой неделе, — говорю я и заканчиваю разговор.
Чувство спокойствия накрывает меня, как теплое одеяло, и это привычное утешение.