Моя грудь сжимается, воздух покидает легкие. Я узнаю следы от ожога, потому что у меня такие же. Опускаю руку. Мой разум погружается в темноту.
Он хватает меня за запястье и удерживает руку. Затем его пристальный взгляд задерживается на шраме вдоль моего виска.
— Одинаковые шрамы, — говорит он. — Нам тоже нужно сделать татуировки.
— Ты сделал это с собой? — спрашиваю я с явным отвращением в голосе.
В его глазах появляется хитрое выражение.
— Меня навестил твой друг Грейсон, — говорит он мне на ухо, его рука сжимает мое запястье до боли. — Знаешь, сразу после того, как ты встретилась с его психологом.
Рев наполняет мои уши, музыка приглушается до глухого пульса.
Лондон.
Слишком много мыслей теснится в моей голове, но одна выделяется: я сказала Лондон, что Алекс убийца.
Алекс рассматривает меня, черты его лица теряют прежнюю резкость.
— Все в порядке, — говорит он, опуская голову, чтобы встретиться со мной взглядом. — Я прощаю тебя. Я виноват, что не был рядом с тобой.
Он читает неправильные эмоции на моем подавленном лице. Я не чувствую раскаяния; я в шоке.
Лондон намеренно солгала мне. Сидя напротив меня и глядя мне в глаза, она знала, что Грейсон уже разыскивает Алекса. Она знала больше того, что я ей сказала, и…
— Они знают об Эриксоне?
Алексу не требуется много времени, чтобы уловить ход моих мыслей. Внезапно наваждение исчезает из его глаз, и он смотрит на меня с ясным пониманием.
Он наклоняется, чтобы сказать мне на ухо:
— Знают. Но они не знают, кто из нас его убил.
Мне требуется мгновение, чтобы переварить эту информацию, прежде чем я посмотрю Алексу в лицо. Грейсон подверг Алекса своим собственным пыткам, как и утверждала Лондон. Но он оставил Алекса в живых, что для него несуразно.
И Алекс нашел меня. Не потому, что он преследовал одну из моих целей, а потому, что он искал меня.
Внезапно я чувствую себя в ловушке.
Оглядываю сверкающий клуб, опасаясь каждой пары глаз, которые смотрят в нашу сторону.
Лондон могла ослабить меня. Грейсон мог убить Алекса.
Они этого не сделали.
Они чего-то хотят.
И Алекс здесь, чтобы дать им это.
Медленно поднимая руки, я обвиваю их вокруг шеи Алекса.
— Устроим шоу, — говорю я.
Он колеблется, его мышцы напряжены. Я придвигаюсь ближе к нему, подстраивая свое тело под его, каждый контур и изгиб идеально вписываются. Мои груди трутся о его грудь, от трения напрягаются мои соски, и я пытаюсь игнорировать ноющую пустоту между ног от ощущения его эрекции, прижимающейся к моему тазу.
Никогда не возникало вопроса о том, сочетаемся ли мы с Алексом физически. Его стройные мускулистые очертания подходят моему телосложению. Он сильный и может целовать меня, пока не перехватит дыхание, с ним мне так легко закрыть глаза и погрузиться в ощущения.
Он мне ближе так, как никто другой. Что чертовски сбивает с толку, ведь мое тело борется с потребностью, а разум сражается с сердцем, которое помнит, что Алекс разрушил все шансы на доверие между нами.
Но дело не в доверии, или вожделении, или даже любви.
Речь идет о том, чтобы оставаться в живых настолько, чтобы узнать, что будет дальше.
Несмотря на предательские эмоции, какая-то часть меня хочет бороться, жить. Может быть, не вопреки, а благодаря им. Дурацкая головоломка, в которой у меня сейчас нет времени разбираться.
Я запрокидываю голову и смотрю в живые глаза Алекса, освещенные кружащимися бликами и похотью.
В эту же секунду я вижу, как его сопротивление ослабевает. Его забинтованная рука обхватывает мою поясницу, а другая тянется к моему затылку, запуская пальцы в волосы.
— Блейкли… — его тон настойчивый, мое имя звучит как мольба.
Я бы хотела, чтобы этого было достаточно.
Если бы я родилась другой, возможно, так бы и было.
— Драться или трахаться, говоришь… я сделала выбор, — стискиваю его раненую руку, впиваясь пальцами в повязку.
Он отшатывается, я хватаю его за плечо и целюсь коленом между его ног.
Только Алекс ловит мою ногу, просовывая руку под колено и прижимая мое тело к своему.
Когда его глаза встречаются с моими, он улыбается.
— Предсказуемо. Может, ты не так уж сильно изменилась.
ГЛАВА 32
ОТ ВРАГОВ К ВРАГАМ
АЛЕКС
Жизнь — это дар. Но большинство думают, будто это чудесный шанс на существование. Здесь упускается самый очевидный момент, — никто не знает, что было до жизни или что будет после.
Мы начали существовать прямо посередине — в настоящем.
Отсутствие памяти — вот истинный дар.
В памяти много боли.
Когда осознаешь, что каждый день — это шанс освободиться от страдания, тогда ты можешь по-настоящему начать жить.
В противном случае это изнуряющее прошлое привязывает нас к месту, мешает рисковать. Вот почему мы можем чувствовать себя потерянными, бесцельно блуждающими, бесполезными, ожидая, когда что-то произойдет — и якобы жизнь, наконец, начнется.
Но все уже произошло. Ты здесь. Это было твоим началом.
Грейсон позволил мне выйти из квартиры, по сути, дав второй старт.
Не потому, что он пощадил мою жизнь. Или потому, что у меня появился какой-то новый смысл в существовании.
Его шанс никак не изменил моих планов. И не освободил меня от каких-либо страданий; единственное страдание, тяготящее меня, — отсутствие Блейкли.
Даже когда Мэнский ангел приставлял электроды к моим вискам, угрожая поджарить мозг, я думал только о ней.
Я пока не знаю, как изменения повлияют на нее. Мне нужно быть рядом с ней, чтобы помочь приспособиться, расти и эволюционировать.
Я должен защищать ее.
Наступает момент ясности, который отметет все страхи и сомнения, освещая причину моего существования.
Блейкли.
Она больше, чем просто ответ на мой вопрос — она моя цель.
Грейсон уже забрал одну женщину из моей жизни; будь я проклят, если позволю ему забрать другую.
Мысль о проклятии вызывает медленную насмешливую улыбку на моих губах. Если существует такое царство, как ад, то дьявол уже ждет меня с распростертыми объятиями.
Мне нечего терять.
Или предлагать, если уж на то пошло, но это не помешало мне заключить сделку с дьяволом. Сделку с моим личным дьяволом. А что еще было делать? Преследовать Грейсона с ослепляющей яростью и сражаться насмерть? Отомстить за сестру? С какой целью?
Даже если бы я думал, что перерезав ему горло скальпелем, решу свою проблему, эта обида больше похожа на далекое воспоминание, чем на потребность возмездия. Слишком многое произошло, слишком многое изменилось после смерти Мэри, и моя первоначальная причина для проекта изменилась. Теперь это больше, чем просто желание излечить.
Самые удивительные научные открытия иногда совершаются случайно.
Прекрасное новое начало.
Как сейчас мы с Блейкли, запутавшиеся в паутине насилия и палящего зноя.
Наше чудо началось со взрыва, буквального взрыва в пустоте, и потом родилась страсть и хаос.
Здесь, в моменте, как раз и происходит наш большой взрыв.
Мы были созданы в огненном столкновении, и если ей хочется сражаться и проливать кровь, тогда я перетерплю ее гнев, я буду приветствовать ее ярость, потому что знаю, что ожидает нас потом.
Держа руку на мягком сгибе ее колена, я закидываю ее к себе на бедро, соединяя нас вместе, чтобы она не смогла предпринять еще одну атаку. Честно говоря, я не удивлен и даже не обижен ее манипуляциями. Я удивлен, что она до сих пор не ударила меня электрошокером.
— Я думал, что, рассказав тебе о своих мучениях, смогу заслужить хоть какое-то сочувствие, — говорю я, толкая ее спиной к стене. Она идеально прижимается ко мне. Мы созданы друг для друга.
— Я абсолютно ничего к тебе не чувствую, — чистое презрение озаряет ее прекрасные черты. — Хотя, нет. Благодаря тебе я знаю, что такое настоящая ненависть.
Злоба, сквозящая в ее словах, посылает горячий заряд по моей коже. Я скучал по ее губам, ее прикосновениям, даже по ее язвительности. Чувствуя, как ее тело прижимается к моему, чертовски трудно держать себя в руках.
Я толкаюсь между ее бедер, все мое тело горит от желания почувствовать ее кожу на своей.
— А еще теперь ты неплохо лжешь, — говорю я, проводя своим твердым как камень членом по ее лону. — Но я читаю язык твоего тела.
Ее рука прижимается к моей груди, выражение лица искажается смесью муки и желания.
— А можешь прочитать пощечину?
Я не останавливаю ее. Из-за такой близости угол наклона неудобный, и это несильная пощечина, но она все равно ударяет сильно, из-за чего скулу жжет.
Я не отвожу от нее взгляда. Ее грудь вздымается, демонстрирую декольте. Она — воплощение греха и искушения, и я не могу перед ней устоять.
— Господи, ты даже больше на человека не похож, — говорит она.
Стробоскопы, дым, аромат ее кожи — это воздействует на все пять чувств, вызывая во мне сильную бурю. Я не человек. Нет, она изменила меня, и я больше не просто мужчина. Какой-то зверь поселился внутри и скрежещет, стремясь вырваться наружу и заявить на нее права.
Мы сцепились в этой битве вместе, она смотрит с огненной ненавистью, а я не хочу ее отпускать. Музыка — это гребаный афродизиак, манящий меня, как песня сирены, попробовать ее губы на вкус.
Кажется, она чувствует мою настойчивость, и в ее глазах расцветает веточка паники.
— Ты теряешь свою цель, — говорит она, кивая в сторону танцпола. — Аддисин уходит.
Я даже не оборачиваюсь.
— Я здесь не из-за нее.
Она не выглядит удивленной. Она умная, уже все продумала. Чтобы найти ее, я воспользовался проницательностью Грейсона и изменил процесс преследования. Я должен был предположить, что Блейкли также начнет следить за своими предыдущими целями.
Поскольку Грейсон оставил мне мало времени и буквально прикрепил к моему телу предупреждающее тиканье, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую. Я наблюдал за двумя целями.