— Вместе.
Не знаю, кто из нас инициирует убийство, но мы двигаемся в тандеме, прикосновение лезвия к ее коже эхом отдается в нас. Прилагая больше усилий, мы проталкиваем лезвие глубже, пока не чувствуем, как сталь касается кости. Как только мы проходим артерию, булькающий звук заглушает ее стоны.
Я переплетаю свои пальцы с его, когда поток красного покрывает наши руки.
Не отвожу взгляда — смотрю в ее опустошенные глаза, веки трепещут, пока она борется за то, чтобы оставаться в сознании. Я удивляюсь внутреннему оцепенению. Затем внезапно эта тусклая, туманная серость рассеивается, и раскрывается расцвет красок. Таких ярких.
Алекс убирает нож, когда голова девушки наклоняется вперед, но он не отпускает мою руку. Берет меня за другую, смешивая горячую кровь с теплом тела. Я могу лишь смотреть на наши покрытые кровью сплетенные пальцы.
Точно так же я смотрела на свои окровавленные ладони после того, как ударила ножом человека.
Только тогда я была одна.
Сейчас нет.
Раньше я отказывалась признавать правду, но теперь это невозможно отрицать, не сейчас, когда Алекс изучает мои глаза, зная, какие импульсы запускаются в моем мозгу. Он может читать меня, мои эмоции для него — простое уравнение.
Крепче сжимая пальцы, он притягивает меня ближе. Ничего не говорит; ему и не нужно. Опьяняющее сочетание крови и его пьянящего запаха — афродизиак, притягивающий меня еще ближе, наши тела соприкасаются.
Страсть. Удовлетворение. Свобода.
Мы переживаем все это в потаенных уголках сознания. Отчаянными ласками и жадными поцелуями выражаем то, что слишком сложно высказать вслух, принимая, отдавая и любя до тех пор, пока не израсходуем каждую молекулу, несущую энергию между нами.
Когда эмоции начинают ослабевать, освобождая нас, мы делаем то, что необходимо, дабы оставаться свободными — держимся вместе.
ЭПИЛОГ
БОЛЕЗНЬ
БЛЕЙКЛИ
Мэри Шелли писала: «Правда, мы будем чудовищами, отрезанными от всего мира; но из-за этого мы будем более привязаны друг к другу».
Однажды я назвала Алекса доктором Виктором Франкенштейном. Со своей импровизированной лабораторией и средневековыми инструментами, предназначенными для пыток, он был воплощением дьявольского ученого, который стремился создать жизнь из смерти, сделать человека богом.
Алекс рассматривал мою психопатию как форму эмоциональной смерти. Для него я была безжизненной, бесчувственной, обладающей способностью причинять боль жестоко и без угрызений совести. И, как настоящий доктор, он стремился вернуть меня к жизни, дать способность чувствовать, испытывать сопереживание, страдать от чувства вины.
В его глазах я уже была монстром, и он не только вдохнул бы в меня метафорическую жизнь, он воссоздал бы меня по своему образу и подобию.
Очевидный комплекс бога.
Тем не менее, при всем их сходстве, никто не проводил более глубокой параллели со зловещим персонажем Шелли, чем Алекс, ставящий свой жестокий эксперимент над теми, кто этого не хотел, и забирающий жизни, которые он считал расходным материалом. Поступая так, Алекс сам стал монстром.
Смысл всех научных усилий в том, чтобы ответить на вопрос, решить проблему.
Алекс утверждал, что проблема в психопатах, что наша способность безжалостно убивать и причинять боль нуждается в решении. Но я никогда в это не верила.
Недавно испытав всю глубину эмоций, я открыла для себя, каково это — быть одной, чувствовать себя настолько изолированной, что ты не можешь дышать, не можешь функционировать. Одиночество иссушает твое тело и разум гораздо безжалостнее, чем любая физическая болезнь.
Алекс был один.
Такова правда о его неизлечимой болезни.
В романе монстр потребовал, чтобы Франкенштейн создал для него родственную душу, которая разделила бы его страдания, чтобы он не мучился в одиночестве. Даже для ужасного монстра была невыносима мысль о жизни в одиночестве.
Алекс — загадка, у него общие черты и с доктором, и с монстром одновременно.
После того, как он потерял сестру-близнеца, последнюю из своей семьи, то погрузился в безумие. Не желание восстановить репутацию (хотя раскрытие такой ужасающей тайны о своем брате или сестре может подтолкнуть человека ближе к краю пропасти), а именно взгляд в одинокое будущее привел к началу первого эксперимента.
Когда Алекс нашел меня, он не пытался вылечить болезнь, а скорее хотел создать еще одного монстра по своему подобию, чтобы разделить с ним страдания.
Даже самые жестокие и чудовищные злодеи желают любви.
Такие изверги, как Алекс и я, оторваны от большого мира. Нам пришлось создать собственное существование, управляемое собственной логикой и правилами.
В моем случае любовь чуть не уничтожила меня. Как сказал сам Виктор в рассказе Шелли: «Ничто не вызывает у нас столь мучительных страданий, как резкая и внезапная перемена».
Я являюсь свидетельством правдивости этого утверждения.
Только когда я перестала бояться перемен и приняла свою эволюционирующую натуру, смогла доверять своим чувствам к Алексу и принять нас.
Как советовала Лондон: «Ты должна научиться принимать свои эмоции».
Она сказала мне, что это единственный способ, и, несмотря на всю ее психотическую болтовню, она оказалась, в конечном счете, права.
Боль, страх и изоляция отошли на задний план, как абстрактное искусство, размазанное по холсту. Беспорядочные, хаотичные, лихорадочные, но все же цвета слились воедино, создавая прекрасный союз, который только мы можем оценить.
Алекс описывает это как «выстраивающуюся замкнутую систему».
Например, то, что произошло после того, как мы разобрались с Аддисин Майер.
Сначала небольшая предыстория:
Грейсон говорил правду в своем сообщении; это не было тактикой манипулирования. Первоначальное исследование Аддисин доказало, что она заслуживала мести. Мне не нужно было копать дальше, чтобы получить токсикологический отчет о покойном женихе Мии.
Процесс проверки был поверхностным, примерно таким же глубоким, как мои знания о поведении и эмоциях в то время, когда я не задавалась вопросом, почему мужчина, который пытался возобновить отношения со своей бывшей невестой, внезапно покончил с собой. И, как ни странно, решил умереть, проглотив ацетон — химическое вещество, обычно используемое дизайнерами интерьеров для удаления краски.
Аддисин была широко разрекламированным дизайнером интерьеров до того, как я перевернула ее жизнь. Хотя я понимаю, почему никогда не проводилось никакого расследования его смерти и почему Аддисин никогда не подозревали в связи с этим.
Честно говоря, это весомый прорыв. Без каких-либо доказательств даже Миа, которая презирала подругу настолько, что наняла меня, никогда не думала, что Аддисин способна на убийство.
Однако Аддисин всегда хотела того, что есть у Мии, и если Аддисин не могла заполучить мужчину Мии, то и не отдала бы его никому. Такова была натура Аддисин.
Поскольку в то время я не знала сострадания, не могла сложить кусочки головоломки вместе, чтобы увидеть общую картину. Я слишком пристально вглядывалась в абстрактное изображение. Прочитав токсикологический отчет и просмотрев записи моего разговора с Мией, применив мое новое мышление, я смогла сделать шаг назад и увидеть, к каким умным выводам пришел Грейсон.
Аддисин убила человека и обставила все как самоубийство.
Оправдывает ли это то, что мы с Алексом сделали?
Нет. Я никогда не буду пытаться оправдать наши действия. Мы с Алекс отняли у нее жизнь исключительно из эгоистических побуждений. Мы оборвали жизнь, чтобы спасти свою собственную, спасти друг друга.
Испытываю ли я чувство вины?
Нет. Любопытная вещь в эмоциях заключается в следующем: они позволяют нам судить с морально серой точки зрения, которая ставит сердечные дела и наши более глубокие связи и ценности выше банальных законов.
Я полагаю, что большинство женщин оплакивали бы смерть бездомной собаки больше, чем злобной, кровожадной разлучницы.
При наличии правильной мотивации мы можем оправдать почти все.
Странно, но по мере адаптации, я понимаю, что была гораздо более законопослушным психопатом, когда видела мир в черно-белом цвете. Морально серое мировоззрение сделало мои новые планы мести гораздо более креативными и рискованными.
Когда дело дошло до уборки в питомнике, мы решили похоронить Аддисин надлежащим образом. Ну, надлежащим в том смысле, что мы положили ее в землю, а не сожгли останки, чтобы скрыть улики.
Оказывается, лучший способ избавиться от тела — это не избавляться от него вообще. Вот тут моя логика одержала верх над смесью науки и сентиментальности Алекса. Поскольку Грейсону в конечном итоге потребуются доказательства того, что мы справились с «незаконченным делом», нам понадобится доступ к телу. И поскольку тело не может внезапно исчезнуть за одну ночь, мы решили держаться поближе.
Кроме того, мы не можем просто повесить убийство на нашего козла отпущения — ведь он уже вне игры.
Во время переезда на Гору Дьявола в моих оповещениях появилось сообщение о том, что Шейн Брюстер умер от удушья в своей камере предварительного заключения. Как оказалось, у Брюстера была очень серьезная аллергия на моллюсков.
Власти предположили, что либо Брюстер не выдержал тюремного заключения и нашел способ покончить с собой, либо кого-то послали убрать его, пока он не переключился на более крупного игрока.
Обе теории приемлемы, но вот что мы с Алексом знаем: Брюстер был не в себе.
После взлома информации заключенных я удостоверилась, что Брюстер встречался с криминальным психологом по делу. Доктор Лондон Нобл в последнюю минуту съездила на допрос, чтобы провести психологическую оценку, прежде чем сесть на самолет, направляющийся в Германию.
Дуэт чудиков.
Это делает нас с Алексом единственными оставшимися незавершенными делами.
Прибыв на Гору Дьявола с нашим «грузом», упакованным в грузовичок, мы приобрели потрепанный временем особняк в стиле Тюдор в ближайшем городе, после чего приступили к строительству нового коттеджа на руинах хижины Алекса.