полуголой. Я хочу ее унижения и боли, но больше всего хочу знать, где она спрятала мой фотоальбом.
– Ты кое-что у меня забрала, – говорю я.
И она, черт возьми, улыбается.
Дьявол, она прекрасна.
– Я знаю.
– Уж наверняка. – Я прищуриваюсь, глядя на нее.
Вайолет изящно опускается на пол и приступает к развязыванию лент балетных пуантов, обвитых вокруг ее лодыжек.
– Что бы ты ни хотел со мной сделать, позволь мне сначала снять их. Они слишком дорогие, чтобы ты их испортил.
– А твое тело нет? – я сосредоточенно смотрю на нее и ухмыляюсь.
«Да!» – шипит чей-то голос в глубине моего сознания. Я могу его испортить.
– Мое тело исцелится, – говорит она, встречая мой взгляд. – Если только ты не планируешь мне снова что-то сломать.
Я ничего не могу с собой поделать, поэтому улыбаюсь ее словам.
– Если я решу что-то в тебе разрушить, то это будет не нога. Возможно, твои ребра, голосовые связки или твой разум. Вайолет, мне нужна твоя душа, потому что черное сердце, которое бьется за твоей грудной клеткой, уже принадлежит мне.
Я бью себя в грудь. А Вайолет, встав с пола, все еще грациозно, хотя уже немного испуганно, подходит ближе, босиком ступая по полу.
В мою кровь будто впрыскивают адреналин. Я вдыхаю ее запах и снова чувствую цветы, только уже с примесью пота. Когда я поймаю ее, то слижу этот пот с ее груди и даже между ног.
Сейчас Вайолет абсолютно беззащитна и, судя по ее дрожи, она это понимает.
– Чего ты ждешь, Вайолет? – Я поднимаю бровь. – Ты же знаешь эту игру.
Но она продолжает стоять на месте. Ждет, когда я отдам приказ или объявлю, в чем заключается суть игры, в которую мы играем.
В ту, где отсутствуют безопасные слова и какая-либо защита. Самое время убрать все эти барьеры.
Я прислоняюсь к зеркалу и складываю руки на груди, замечая, как тяжело дышит Вайолет. Ее грудь часто поднимается и опускается, но я не уверен, что она осознает, каким быстрым стало ее дыхание. Ее страх – будто эликсир, в котором я отчаянно нуждался, сам того не осознавая. Поэтому я открываю рот и отдаю единственный приказ, который она может от меня услышать:
– Беги.
Должно быть, на этот раз мой тон заставляет ее поверить в то, что сегодня все будет по-другому. Потому что она не колеблется, а решительно бросает свои драгоценные пуанты, телефон и сумку в зале и выбегает через дверь.
Я мысленно считаю до пяти, а затем стягиваю с себя толстовку и бросаю ее на пол рядом с пуантами. Сделав глубокий вдох, я поворачиваю головой в разные стороны, разминая шею, а затем, выровняв плечи, бросаюсь в погоню.
Дверь на улицу только начинает закрываться, когда я ударяю по ней ногой. Она с грохотом распахивается, и, осмотревшись, я замечаю на тротуаре Вайолет. Пытаясь скрыться от меня, она переходила улицу, но грохот двери заставляет ее оглянуться. Я тут же бросаюсь за ней.
Поскольку я намного быстрее, то знаю, что поймать ее будет несложно. Мне осталось только решить, буду ли я играть со своей едой, словно с игрушкой, прежде чем поглотить ее.
Должно быть, Вайолет наступает на камень, потому что внезапно спотыкается, а я намеренно замедляю шаг, позволяя ей почувствовать, что ее охотник следует за ней по пятам. Если бы я хотел остановить ее сейчас, то запросто мог бы это сделать, но мне нравится, как она испуганно вскрикивает и снова набирает скорость. Вайолет знает, что эта погоня отличается от других. В прошлый раз я позволил ей добраться до леса, ведь она хотела быть скрыта от чужих глаз в тот момент, когда я буду ее трахать. В этот раз… я собираюсь взять ее там, где поймаю, потому что не собираюсь портить нам этот опыт снова.
Мое терпение лопается, когда мы уже оказываемся на окраине района. Игра в кошки-мышки может продолжаться достаточно долго, а я уже натерпелся этого от своего тренера.
Ветер треплет мои волосы, все еще влажные после душа, который я принял в раздевалке на стадионе. Я чувствую, как несколько ярдов, на которые меня опережала Вайолет, превращаются в несколько футов, а затем и дюймов.
Мне не хочется хватать ее за талию, поэтому я ловлю ее за волосы и, наматывая мягкие пряди на свои пальцы, заставляю ее остановиться. Вайолет разворачивается и толкает меня. Я ожидал большего, но все равно остаюсь в восторге от такого поворота событий. Мне будет все равно, даже если она вцепится в меня ногтями или схватится за лицо, потому что моей целью становится добраться до ее маленькой прелестной шеи, которую я обхватываю обеими руками, не обращая внимания на то, как Вайолет пытается оттолкнуть меня и хватает за запястье. Я притягиваю ее к себе и сжимаю пальцы. Мне хочется почувствовать, как под ними замедляется ее пульс. Мне хочется, чтобы она потеряла сознание.
Мы стоим недалеко от одного из уличных фонарей, свет которого падает на ее ангельское лицо, а я оказываюсь в тени.
Вайолет открывает и закрывает рот, и мне кажется, она пытается сказать, что с нее хватит и что я зашел слишком далеко. Но меня уже невозможно остановить.
Ее руки соскальзывают с моих запястий, а глаза закатываются. И как только она замирает, я быстро подхватываю на руки ее падающее тело.
Она права, сегодня все будет не так, как раньше. Я не собираюсь трахать ее, пока она не кончит, или заниматься подобной ерундой. Мы перейдем сразу к делу.
Это будет допрос с пристрастием.
Глава 39Вайолет
– Время просыпаться, – шепчет Грейсон мне на ухо, и, открыв глаза, я быстро моргаю, пытаясь понять, где мы находимся.
Уж точно не стоим на тротуаре. Воздух вокруг меня теплый и без намека даже на малейший ветерок, а я сижу, закинув руки за голову. Я пытаюсь опустить их, но понимаю, что что-то удерживает мои запястья, а затем мое внимание привлекает стук справа.
Грейсон стоит у окна и дергает за цепочку, чтобы открыть вертикальные жалюзи. Мы находимся в танцевальной студии, и свет в ней выключен.
Я смотрю на себя в зеркало, однако мне трудно примириться с отображаемой в нем реальностью. Я обнажена до пояса, мои запястья прикованы к перекладине прямо над моей головой, а кожа покрыта мурашками.
Отведя взгляд от своего отражения, я снова смотрю на Грейсона. Он все еще стоит у большого окна, но теперь его внимание приковано ко мне. Лунные лучи, проникающие через уже открытые жалюзи, образуют светлый поток, заливающий пол.
– Что ты делаешь? – Я откидываюсь назад до тех пор, пока не достигаю максимально вертикального положения.
Ударившись спиной о стену, я поднимаю голову, чтобы получше рассмотреть, чем Грейсон связал мои руки, и мне кажется, что он использовал для этого шнурки.
Я дергаю руками, пытаясь освободиться, но все мои попытки оказываются безуспешными.
А тем временем Грейсон подходит ближе и останавливается прямо передо мной.
– Ты не сможешь освободиться, – он слегка пинает мою голую ногу, и я вздрагиваю, а затем сгибаю колени, чтобы посмотреть на свою ступню, на которой обнаруживаю полоску крови.
Наверное, я наступила на что-то острое.
Грейсон опускается на пол между моих ног и до меня доходит, что это уже не игра. Неясно, кто из нас впервые пересек установленные границы, однако стало очевидно, что мы уже вышли за их пределы.
У меня ужасно болит голова, а горло саднит, будто в мои голосовые связки впиваются лезвия.
Я не пытаюсь просить Грейсона остановиться или отпустить меня, потому что знаю, что он этого не сделает. Поэтому я откидываю голову назад и упираюсь ей в стену.
– Ты где-то потеряла свой страх? – спрашивает он, прищурившись.
– Но ведь он бесполезен, не так ли?
– Да, – отвечает Грейсон, скользя рукой вверх по моей правой ноге. – Давай кое-что проясним. Ты здесь не для удовольствия, – заявляет он, и у меня мгновенно пересыхает во рту. – Ты здесь, потому что кое-что у меня украла.
Наверное, в этой ситуации мои чувства кажутся странными, но я испытываю удовлетворение оттого, что Грейсон не сразу заметил пропажу дорогого для него предмета. А еще я радуюсь, что выбор пал именно на него. Мое предположение относительно характера Грейсона подтвердилось.
Я наклоняюсь немного вперед, но поскольку мои руки связаны над головой, напряжение в плечах вызывает ощутимый дискомфорт. Конечно, я гибкая, но это уже перебор.
– Хорошо, – низким голосом отвечаю я. – Я знаю, о чем речь.
Грейсон сглатывает, и внезапно его взгляд переходит с моих глаз на губы. На мгновение он кажется мне застигнутым врасплох.
– Скажи мне, где фотоальбом, – требует он, и я прикусываю нижнюю губу, потому что знаю, что это разозлит его еще больше.
И будто по щелчку Грейсон наклоняется и останавливает свой взгляд на моих губах, а я смотрю лишь на его холодные глаза. Холодные настолько, что могут заморозить меня насквозь.
– Ты никогда его не найдешь, – говорю я. – Потому что я сожгла его дотла.
Грейсон замирает, и даже его грудь перестает подниматься и опускаться, будто он задерживает дыхание. А затем он запрокидывает голову назад и смеется так сильно, что мне начинает казаться, будто он сошел с ума.
Наконец Грейсон смахивает слезы, выступившие на его глазах от смеха, и выдыхает. Он тянется ко мне, а затем его рука смыкается на моем горле.
Он пихает меня к стене и ползет следом за мной, не отрывая взгляд от моего лица. Его дыхание обжигает мою кожу.
– Милая, ты не умеешь лгать, – ухмыляется он.
– Ты все равно почти попался, – говорю я с замирающим сердцем.
– А я на мгновение подумал о том, чтобы задушить тебя и оставить твое тело здесь.
Надеюсь, что это тоже ложь.
– Я спрошу тебя еще раз, – продолжает он. – Последний шанс на то, чтобы сегодняшний вечер закончился лучше, чем то, к чему все идет.
Я тяжело сглатываю, и внимание Грейсона возвращается к моим губам.
– Где он?
Я представляю себе фотоальбом, который украла из его комнаты. Кто бы мог подумать, что книга воспоминаний в кожаном переплете может доставить столько хлопот. Внезапно до меня доходит, что, если я хочу, чтобы моя жизнь развивалась согласно моим планам, мне нельзя сдаваться. Я не могу поступить так по отношению к самой себе.