Старший брат недовольно уставился на нее:
— Как же мы лодку на тебя оформим без нотариуса? Если коммерсант просто распишется, этого будет достаточно?
— Нет. Но на берегу он или сбежать попытается, или предупредить кого-нибудь. Нельзя его туда пускать без присмотра.
— Я пошлю с ним парней, — решил Жорес.
Карина покачала головой:
— Лучше не надо, брат. Ребята сейчас без оружия. Как они остановят Леона, если он вздумает поднять хай? Вот побежал он по людной улице, и что?
— Я не побегу! — пискнул Леонид.
Его пнули ногой в бок, чтобы заткнулся и не мешал решать серьезные вопросы. Он даже не вскрикнул. После протаскивания под днищем корабля это были сущие пустяки.
— Твои предложения? — Жорес вопросительно посмотрел на сестру.
— Поплыву я, — сказала она.
— Что это даст? — не понял Саркис.
— Я привезу нотариуса сюда, — заявила Карина.
— Как ты с ним общаться станешь? Ты даже языка не знаешь.
— Я знаю! — вставил Леонид. — Немного, но объясниться смо…
Он не договорил, потому что один из бойцов, слегка разбежавшись, врезал ему носком ноги в челюсть. Леонид повалился на палубу. Карина подскочила к бойцу и, словно разъяренная кошка, расцарапала ему всю физиономию.
— Ты что делаешь, козел? — заорала она. — Леона нотариусу показывать придется, не врубаешься?
Ее слова навели Саркиса на тревожные мысли.
— Что если он при постороннем кипешнется? Нотариус задний включит, а потом еще испанской уголовке сдаст.
— Это решаемо, — сказала Карина.
— Как? — поинтересовались братья в один голос.
— Леону нужно сделать больно, очень больно, — пояснила она невозмутимо. — Заранее. Немного кожи с него снять или палец отчекрыжить. Чтобы знал, что его ждет, если пасть откроет.
— А потом? — спросил Леонид рыдающим голосом. — Потом вы меня все равно убьете, да? Не стану ничего подписывать без гарантий. Мне гарантии нужны.
Все уставились на него, как на вытащенную из моря рыбу, которая вдруг не просто открыла рот, а заговорила.
— Ему гарантии нужны, — сказал Саркис Жоресу, указав на пленника головой.
— Пацаны, — сказал Жорес. — А ну возьмите ножик и покажите клиенту, что с ним будет, если рыпнется. Ремешок со спины срежьте и водичкой соленой полейте, чтобы дошло.
Бандиты оттащили брыкающегося Леонида в сторонку, уложили на живот и занялись экзекуцией. Он душераздирающе вопил. Карина старательно снимала происходящее на камеру мобильника.
— Зачем тебе? — подозрительно спросил Жорес.
Она пожала плечами:
— Чтобы смотреть. Знал бы ты, брат, как он меня достал. Мне же с ним спать приходилось, с этим чмошником. Нужна хоть какая-то компенсация.
— Ком… — повторил за ней Жорес. — Пен… — Не уверенный, что сумеет выговорить многосложное слово, он кивнул. — Понимаю. Только удали потом. Чтобы улик не осталось.
— Разумеется, — кивнула Карина и отправилась к рыдающему Леониду.
Его обнаженная спина блестела от воды и крови, от левой лопатки до поясницы протянулась алая полоса.
— Не плачь, — сказала она, погладив его по голове. — Лодки ты лишишься, но зато жизнь тебе я обещаю. Жить хочешь?
Всхлипывая, он кивнул. Просто как дитя малое. Карине было противно смотреть на Леонида, и все же ей было его немного жаль. Люди такие глупые! Ведь очевидно же, что никто Леонида в живых оставлять не собирается. Но ему так страшно умирать и так хочется поверить в чудо, что даже придумывать ничего особо не нужно. Что ни пообещай — все проглотит.
— Мы тебя отпустим, — сказала Карина. — С условием, что ты никому не проболтаешься…
— Никому! — истово воскликнул Леонид. — Ни одной живой душе.
— Вот и правильно, вот и молодец. А шрам на спине тебе напоминанием останется. Чтобы язык не распускал.
— Не распущу! Я не распущу!
— Молодец, — повторила Карина. — Все правильно понял. Больше тебя никто не обидит. — Она подняла смеющийся взгляд на сообщников. — Слышали, мальчики? Чтобы моего Леончика никто и пальцем не трогал! Отведите его в каюту и дайте выпить, он заслужил.
Леонид с усилием сел и посмотрел на нее слезящимися глазами.
— Спасибо, — произнес он с чувством. — Я знал, что на тебя можно положиться.
— Можно, можно, — рассеянно кивнула Карина. — Иди отдыхай.
Когда Леонида увели, Жорес подозвал ее и снова спросил, как она собирается объясняться с нотариусом.
— Тут много русскоговорящих, — пояснила она. — Когда мы с Леоном по Барселоне гуляли, я все вывески читала. Ну а если кто языка не поймет, то у меня кое-что другое имеется. — Она игриво приложила ладонь к интимному месту и засмеялась. — Секретное оружие, ха-ха!
Саркис осклабился, а Жорес сделал вид, что не услышал. Долг старшего брата обязывал задать вертихвостке такую взбучку, чтобы больше даже помыслить боялась о распутстве. В этом случае пришлось бы отказаться от идеи заполучить в свое полное распоряжение яхту. Жорес не мог этого допустить и промолчал.
Никто из приближенных не догадывался о страшной и позорной тайне, которую он носил в себе. Для него не было обратного пути в камеру или на зону. Его авторитет, его влияние и положение были утрачены во время последней отсидки.
Кум, то есть начальник оперативной части тюрьмы, попался несговорчивый. Он упрямо отказывался признать особый статус Жореса Мартиросяна и наделить его полагающимися привилегиями. Запихнул в камеру со всякими отбросами, без холодильника и телевизора, запретил передачи и разные вольности, полагающиеся уголовным авторитетам. Это никуда не годилось. То, что начальство не считалось с Жоресом, подрывало его авторитет. Как мог он возвышаться над рядовыми зэками, не имея денег, соответствующих регалий и даже приличной бритвы?
Когда кум намекнул, что готов пойти Жоресу навстречу только в случае дачи им сведений об одном из знакомых паханов, он поразмыслил и согласился. Дело кончилось плохо. Не будучи слишком опытным в тюремных интригах, Жорес не разгадал подставы, не заметил ловушки, в которую его заманили. Он-то полагал, что перехитрил кума, написав всякую чепуху про то, что у Карата отсутствует половина левого уха или он по малолетству отсидел за ограбление склада электронной техники, а дело обернулось крупными неприятностями.
Не успел Жорес как следует насладиться сервелатом и доступом к Интернету, как его перехватили по пути в душевую, затолкали в темный коридорчик и принялись больно бить по лицу и голове, приговаривая: «Писать умеешь, значит? Композитор, бля? Оперу пишешь?»
Был Жорес Мартиросян бандитом отчаянным, не раз жизнью рисковавшим, а тут сломался. Одно дело под пули подставляться или врагу в глаза смотреть без дрожи, и совсем другое — когда тебя одного, без свидетелей и должного уважения к твоей персоне, мутузят в вонючем закутке и, возможно, вот-вот оставят без штанов и опустят. Упал Жорес на пол, принялся вертеться и сворачиваться гусеницей, оберегая жизненно важные органы от пинающих ног. «За что, братва? — выл он, не помня себя от страха и боли. — Скажите, за что, братва!»
«Кто тут тебе брат, уродище чернозадое? — спрашивали его. — Где ты братьев видишь?»
Спрашивали и били, били и спрашивали. Когда же оставили одного и отвалили, Жорес помаленьку очухался и поплелся умываться. Он не знал в лицо типов, отмудохавших его, а если бы и знал, то предпринять ничего не мог. Признаться, что его, известного авторитета, лидера вооруженной группировки, катали по полу какие-то сявки, означало навсегда перейти из высшей касты в низшую, еще не самую презираемую, но уже и не имеющую власти и положения. Стать обычным зэком, рангом пониже мужиков. Для гордого и самолюбивого Жореса это было хуже смерти.
Каково же было его отчаяние, когда, вернувшись в камеру, он по глумливым ухмылкам соседей и по их косым взглядам понял, что они уже в курсе случившегося с ним позора. Если бы он хотя бы попытался дать отпор, если бы он, пусть не слишком умело, пустил бы в ход свои мягкие белые кулаки! Откусил бы нападающим нос или мочку уха… Хотя бы выдержал избиение стойко и мужественно, не вопя на всю округу это свое «За что, братва?».
Но он не промолчал, и вскоре из каждой камеры несся его жалобный, молящий голос, записанный на видео. Сокамерники, посовещавшись, отказали Жоресу в праве занимать приличную нижнюю койку и вообще велели расстилать матрас на полу. Он отказался. Они сказали, что подождут до ночи, а потом опетушат за борзость, и привели бы угрозу в исполнение, и были бы в своем праве, поскольку Жорес сам опустил себя ниже плинтуса. К его неимоверному облегчению, вскрывать себе вены не пришлось. Вечером того же дня его вызвал на допрос подмазанный следак и отпустил на волю за недостаточностью улик. Но тюремный телеграф никто не отменял, и Жорес Мартиросян хорошо представлял себе, что ожидает его в случае возвращения за решетку.
На родине ему не было места ни в тюрьме, ни в лагере.
Испанская яхта была его единственной надеждой. Никаких других не оставалось. Жорес уже желал себе гибели, хотя и этими мыслями тоже ни с кем не делился. Потому что умирать в одиночку ему ох как не хотелось. Спутникам предстояло погибнуть вместе с ним во время дерзкого налета или ответной атаки полиции. Так постановил для себя Жорес Мартиросян. С этим делом можно было не спешить, что придавало решению несколько абстрактный, необязательный характер. Кроме того, Жорес в большинстве своих поступков руководствовался рептильным мозгом, не способным оставаться сосредоточенным на некой идее достаточно долго. Пока что он жил, и этого было достаточно.
— Нотариуса сегодня привезешь? — спросил он у Карины.
— Нет, брат, — ответила она. — Какой уважающий себя человек вот так снимется с места сразу и полетит по первому зову?
— Когда я зову, и не такие прибегают. На цырлах.
— Тебя здесь не знают, — осторожно напомнила она.
— Так узнают! — рявкнул Жорес.
— Лучше не светиться раньше времени, — увещевала Карина.
У нее тоже имелся свой древний рептильный мозг, и этот мозг призывал ее не злить старшего брата и во всем поддакивать ему. Теперь, когда ее «жениха» выпотрошили окончательно, одна только «Бенита» могла обеспечить Карине образ жизни, к которому она привыкла. Располагая яхтой или вырученной за нее суммой, она имела все шансы очаровать нового спутника жизни и получить свое в качестве прилипалы. Без денег путь ей был на дно общества, в девочки по вызову или в привокзальные проститутки. Останься она в банде, участь ее была бы еще хуже. Убьют или посадят, третьего не дано. Карине не хотелось в могилу или на нары. Ее манила жизнь яркая, безоблачная, полная роскоши и приятных переживаний. Чтобы получить все желаемое, требовалось избавиться от попутчиков.