— Почему же она не исправляет свои ошибки? — поинтересовался Клов.
Сборщик хмыкнул.
— Вероятно, она не считает их ошибками. А может, ей лень. Кто знает, что у серой мантии на уме?
— У нее нет ума, — возразил Уманский. — Чего я не понимаю, так это нарушения физических законов. Физические законы универсальны для всей Вселенной. Как серой мантии удается их нарушать?
Сборщик затянулся сигаретой и выдохнул вместе с дымом:
— Во Вселенной нет ничего универсального. В нашей части Вселенной действуют одни законы, в другой ее части — другие. Более того, те законы, к которым мы привыкли, не являются чем-то раз и навсегда данным. Вселенная постоянно эволюционирует, меняется. А ее физические законы — это всего лишь ее привычки. Но со временем меняются даже привычки.
— Ты хочешь сказать, что физические законы, которые были справедливы для мира десять миллионов лет назад, в наше время уже не являются актуальными?
— Разумеется.
Уманский нахмурился. Несколько секунд он хранил молчание, после чего недовольно проговорил:
— Меня больше интересуют Сбои, чем научная концепция Вселенной. Как часто встречаются эти Сбои?
— К счастью, не очень часто, — ответил сборщик, пуская дым и поглаживая ладонью взлохмаченного Фарадея, дремлющего у него на плече. — Но если попадешься в место Сбоя, шансов уцелеть у тебя будет крайне мало.
— Почему серая мантия делает это? — спросил Клов. — Зачем она пытается вернуть нам наш мир?
— Одно из двух. Либо она хочет нас сожрать, и для этого заманивает на Землю, либо…
— Либо что?
— Либо она чувствует себя одинокой.
— Серая мантия не может чувствовать, — отрезал Уманский.
— Да ну? — усмехнулся сборщик. — Это она тебе сказала?
Он снова затянулся сигаретой и задумчиво произнес:
— Четыреста лет серая мантия была единственным, что осталось на Земле. Она добилась власти над средой и сама стала ею. Но несколько лет назад она остро ощутила свое одиночество. И как только это произошло, одиночество стало невыносимым. Она, как ребенок, который прогнал друга за то, что тот трогал его игрушки. Оставшись один, ребенок начинает скучать и думать о том, как бы вернуть друга обратно. И он готов ради этого на все.
— Даже отдать ему игрушки? — спросила Тори.
Сборщик посмотрел на нее веселым взглядом и кивнул:
— Да. Как сказал бы телеоник Моузес, «Бог тоже может страдать от одиночества».
Путники насторожились.
— Ты знаешь телеоника Моузеса? — глухо спросил Джек.
— Знал когда-то. Мы вместе проходили насильственную регрессию в Центре психологической помощи на Гее-Регине. Хороший был парень, только слишком религиозный.
Уманский дернул щекой:
— Все ваши предположения — бред. На самом деле суть коллизии проста. Во Вселенной действуют две силы — энтропия и эволюция. Первая разрушает мир, стремясь вернуть его к простоте и первоначальному хаосу, вторая — совершенствует Вселенную, заставляет ее становиться сложнее, утонченнее и упорядоченнее. Эти две силы пребывают в постоянной борьбе. Когда серая мантия уничтожила земной мир, она была орудием энтропии. Но теперь пришло время созидать. За ночью всегда следует день, за зимою — лето. Таков непреложный закон Вселенной.
— Твое объяснение слишком просто, чтобы быть правдой, — парировал сборщик.
Уманский насмешливо блеснул очками.
— Я ученый, а ты — бродяга и врун. Мое орудие — логика, твое — фантазия. Нам не о чем спорить.
Клов пропустил выпад техника мимо ушей. Глядя на сборщика, он громко и четко спросил:
— Если серая мантия страдает от одиночества и ищет случая привлечь наше внимание и угодить нам, то для чего она творит Клоаки? Неужели она не понимает, что Клоаки — это оживший ад?
— Серая мантия не знает нас, — сказал сборщик. — Пытаясь нас понять, она видит нас целиком, со всем, что в нас есть. Она не в состоянии отделить рациональное от иррационального, разум от души, а сон от яви. Она просто не ведает, что творит.
Уманский посмотрел на сборщика с нескрываемым презрением.
— Да ты просто мастер словоблудия, — произнес он насмешливо.
— Что ж, — подбил итог командор Джек, — в таком случае, будем считать, что она добилась своего. Но что последует дальше?
Сборщик пожал плечами:
— Не знаю. В конце концов, как правильно заметил ваш очкастый техник, все мои утверждения и предположения — это пустые, безосновательные фантазии. Не стоит относиться к ним слишком серьезно.
3
Маячки пропавших телеоников по-прежнему работали. Через пять минут пути путники оказались возле тира. Где-то рядом заиграла музыка, заставив их вздрогнуть.
— Гляди-ка — тир! — Уманский улыбнулся. — Как в древних фильмах. Музыка, мишени, приз… Я любил в детстве смотреть эти фильмы. И знаете, о чем я всегда мечтал?
— О чем? — спросила Тори.
Уманский поправил пальцем очки, а затем быстро поднял автомат, прицелился и выстрелил в жестяную мишень.
— Ян, нет! — рявкнул на него командор Джек, но техник уже нажал на спусковой крючок.
Сгусток плазмы, вырвавшийся из дула автомата, разнес мишень в клочья, и один из клочков — небольшой кусок жести с зазубренными краями — со свистом пронесся у техника над головой.
— Какого дьявола ты творишь?! — крикнул капитан Клов.
Уманский улыбнулся и сказал:
— Расслабься, мозгоправ. Я всегда мечтал это сделать.
За спинами у них кто-то сдавленно застонал. Клов и Уманский обернулись. Тори стояла, опустив взгляд куда-то вниз. Клов и Уманский проследили за ее взглядом. На асфальте лежала верхняя часть головы сборщика. Клов и Уманский перевели взгляды на его тело. Сборщик продолжал стоять на месте. Жестяная мишень снесла ему полголовы, но нижняя часть лица сборщика все еще улыбалась.
— Мать честная… — тихо выдохнул Уманский.
Тори отвернулась и согнулась пополам. Клов шагнул к сборщику, хотя и сам толком не знал, что следует предпринять.
— Стой! — яростно крикнул Уманский. — Не трогай его!
— Бедный сборщик, — пробормотала Тори, вытирая рукавом губы. — У него было такое одухотворенное лицо.
— С его лицом все в порядке, — сказал Уманский. — Можешь соскрести его с асфальта, поместить в спиртовой раствор и любоваться по вечерам.
— Ян, перестань, — дернув щекой, сказал капитан Клов.
— Уже перестал. Надеюсь, мы не станем возиться с его телом?
— Это не понадобится, — услышали они голос сборщика.
Сборщик нагнулся, поднял верхнюю часть головы, приставил ее к нижней и щелкнул невидимыми затворами. Затем подвигал головой из стороны в сторону, корректируя посадку, снова что-то неуловимо подправил и опустил руки. Улыбнулся и объяснил:
— Не беспокойтесь. Это имплант.
— Разве голову можно имплантировать? — недоверчиво спросил Джек.
Сборщик приподнял брови:
— А чем она хуже печени, сердца или руки?
— Но мозг…
— …Такой же орган, как другие.
Сборщик поднял руки к голове, нажал на лимфатические узлы, после чего поддел кожу за скулами ногтями и аккуратно снял лицо. Несколько секунд он смотрел на командора и его товарищей тем, что у него было вместо глаз, а затем вернул лицо обратно, и оно тут же пристало к черепу — словно было его неотъемлемой частью.
Уманский судорожно сглотнул слюну и пробормотал севшим голосом:
— Вероятно, это очень дорогая технология.
— Безусловно, — кивнул сборщик.
— Я слышал, что богачи снабжают вас самыми передовыми гаджетами и лекарствами, — сказал Уманский.
— Они всего лишь защищают свои капиталовложения, — пожал плечами сборщик. — Кстати, а где ваш командор?
Клов, Тори и Уманский завертели головами. Джека нигде не было.
Командор достал фляжку, быстро открутил пробку и, запрокинув голову, сделал большой глоток. Виски обожгло рот и горячей волной пробежало по пищеводу. Командор прислушался к себе, покачал головой и снова приложился к фляжке.
Второй глоток помог ему войти в норму. В голове у Джека словно бы раздался щелчок тумблера, и тут же все встало на свои места.
— Ну вот, — хрипло пробормотал Джек. — Теперь я в порядке.
Он повернулся, чтобы идти, но замер на месте с открытым ртом. В трех шагах от командора стоял, прижимая к груди плюшевого медведя, маленький мальчик. На вид мальчугану было года четыре, одет он был в белую рубашку, джинсовые брючки и белые кроссовки. Глаза мальчика, такие же серые, как у Джека, с интересом разглядывали лицо командора.
— Здравствуй, — сказал мальчик.
— Здравствуй, — ответил Джек. — Ты меня знаешь?
— Да. А ты меня?
Командор сдвинул брови. Он сознавал всю фантастичность и нелепость происходящего, но почему-то чувствовал себя спокойно.
— Мне незнакомо твое лицо, — сказал Джек.
— Да, знаю. — Взгляд мальчика стал грустным. — Ты сделал все, чтобы забыть меня. Психотерапия, мнемоблокировка… Ты очень хотел забыть меня, верно?
Джек отвел взгляд от мальчика и посмотрел в сторону сквера, где были его спутники. Потом снова взглянул на мальчика и провел широкой ладонью по раскрасневшемуся от алкоголя лицу. Мальчик выжидал.
— Я… — Джек сбился. — Я правда тебя не помню.
— Быть может, тебе нужно выпить еще, чтобы вспомнить меня?
— Это не поможет, — пробасил Джек. — Я установил фильтры, которые контролируют уровень алкоголя у меня в крови.
— Ты можешь снять их, — просто предложил мальчик.
— Да. Наверное, могу. Но это будет больно.
— Но разве ты не умеешь терпеть боль? — удивленно спросил мальчик.
Слова мальчугана были просты и логичны. Командор усмехнулся, затем поднял правую руку, ухватился пальцами за небольшой бугорок на шее и с силой рванул его ногтями.
Кровь залила Джеку ворот. Он отшвырнул фильтр в сторону и снова посмотрел на мальчугана.
— Ну, вот. — Мальчик улыбнулся. — Теперь ты можешь выпить еще, и следующий глоток не будет напрасным.
Джек поднял фляжку к губам, на мгновение заколебался, но потом уверенно глотнул виски. Он пил до тех пор, пока фляга не опустела наполовину. Потом вытер губы тыльной стороной ладони, посмотрел на мальчика смягчившимся от алкоголя взглядом и сказал: