Впрочем, тут ничего удивительного.
Для этого даже не нужно быть бывшими любовниками. Достаточно быть девушкой в беде и брутальным боссом. В момент слабости мы все тянемся к сильному.
А Герман излучает силу.
А вот нежность… Откуда она?
– Все плохо, да? – спрашиваю его, когда ответ приходит в мою голову. – Поэтому ты такой?
Я усмехаюсь и ловлю его крепкие длинные пальцы, которые очерчивают вырез моего платья. Если он – мое чудовище, то я – его предательница. Только его. Только он имеет право спрашивать с меня, никто другой не имеет права угрожать мне. И я вижу, что ему непросто. Он напряжен, скован и даже заторможен, словно уже принял решение, но еще не шагнул за черту обрыва.
Как будто сдерживает огромную волну – ярости? жесткости? отчаяния? – и не может позволить ей вырваться раньше времени. Его лицо неподвижно, и все же я вижу больше, чем он хотел бы показать. Его губы сжаты слишком плотно. Зрачки расширены. Маленькая пульсация на виске, быстрая, неровная. Я даже слышу, как он вдыхает через нос. Резко, будто пытается успокоить себя.
– Лебедев оказался не такой легкой добычей, как я думал, – произносит Третьяков, сжимая мои пальцы.
Я понимаю, как трудно дается ему это признание. Я не отталкиваю его и продолжаю держать за его ладонь. Та странная порочная сумасшедшая связь, которая осталась между нами, как будто получает телесное воплощение. Мы то ли цепляемся друг за друга, то ли считаем секунды до того, как оттолкнемся в разные стороны. То ли врастаем друг в друга с новой силой, то ли готовимся вырывать из сердца с мясом.
– Но ты права, – добавляет Герман. – У меня есть план. Я знаю, что нужно делать.
Почему-то я боюсь спросить, что именно.
Мне заранее не нравится его ответ.
Как и его состояние.
Он на грани. Не сломался, но трещина пошла.
Герман, которого я знала, сейчас стоит передо мной в своей самой страшной форме – настоящей.
Без щитов. Без власти. Без контроля.
Он делает шаг вперед. Последний. И теперь между нами не остается воздуха.
– Я хочу, чтобы ты провела еще один сеанс, – говорит он глухо.
Я моргаю.
– С кем?
Он смотрит в упор.
– Со мной. Сейчас.
Слова падают между нами, как тяжелые камни. Я не сразу понимаю их смысл. Внутри все пустеет, а потом поднимается волна осознания. И протеста.
– Что ты… – я хриплю. – Ты хочешь, чтобы я…
– Стерла все. Последние дни. Все, что касается тебя, меня, Лебедева.
– Герман… – Я отступаю, словно он ударил. – О чем ты говоришь? Ты так шутишь?
Он не отвечает. Просто смотрит.
– И для чего?! – Я едва сдерживаюсь, чтобы не перейти на крик, и на эмоциях подаюсь к нему так близко, что на мгновение касаюсь его губ. – Что ты придумал, черт возьми?!
– Ты уже догадалась, Алина. Ты всегда была умной девочкой.
Он же, наоборот, звучит предельно спокойно. Словно решил усыпить меня одними интонациями. Он даже меняется в лице. Наконец принял решение и шагнул за черту, оставив за ней все сомнения.
Сделал ставку в казино.
– Ты собираешься сдаться? – мой голос срывается. – Позволить его людям допрашивать тебя? Ты не понимаешь, Герман, тебя могут убить! Это ловушка!
Он резко подается вперед и впивается губами в мои губы. Сладко, жадно, стирая все мои мысли на несколько мгновений. Я проваливаюсь в его неожиданную ласку с головой, чувствуя, как он крепко держит меня в своих руках.
– Сейчас это единственный выход, – говорит он, отстраняясь на миллиметр. – Я должен быть чистым. В глазах Лебедева. Он не должен знать, что у меня есть своя игра.
– Это безумие, – шепчу в его губы. – Ты… ты не представляешь, о чем просишь…
– Ты уже делала это.
– Вот именно! И ты хотел уничтожить меня за это…
Я зажмуриваюсь, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Я уже ничего не понимаю.
– Как ты можешь довериться мне? – спрашиваю в темноту, не открывая глаза. – Я ведь могу не справиться, могу совершить ошибку… могу предать тебя…
Его выдох разрезает воздух между нашими лицами. Следом я чувствую, как ладонь Германа находит мою шею. Он притягивает меня к себе, и я утыкаюсь лицом в его широкую грудь. Дышу его запахом, обрывками воспоминаний и шоком.
– Если хочешь предать, то делай сейчас, – произносит он с хрипотцой. – Лучшего момента не будет, Алина. Я уже не оправлюсь.
Глава 16
Мы почти не разговариваем. Его ладонь едва касается моей спины, в его движениях нет привычной силы, нет привычной решительности. Когда мы входим в номер, я замечаю, как он останавливается у порога. Его взгляд цепляется за кровать. Я тоже поворачиваю голову, и на миг дыхание сбивается. Простыня все еще чуть сбита, словно кто-то только что встал.
Я понимаю, что мы думаем сейчас об одном и том же.
Что в этой кровати Лебедев брал меня.
Жестко. Собственнически. Страстно.
Тень недавней близости становится ощутимой, словно в воздухе остался запах чужих прикосновений.
Я не смотрю на Германа, но чувствую, как он замирает, напрягается всем телом. Его молчание становится тяжелым. Он ничего не говорит, не задает ни одного вопроса, но напряжение между нами становится ощутимым на физическом уровне. Оно давит, как плотный влажный воздух перед грозой.
Я делаю шаг вперед, ломая паузу.
У нас и так мало времени.
– Тут будет неудобно, – произношу я ровным голосом, как будто оправдываясь, хотя Третьяков не требовал объяснений. – Лучше пойдем в гостиную.
Он не возражает. Молча кивает, соглашаясь не только со словами, но и с негласным решением: мы не будем больше говорить о том, что произошло здесь.
Я иду вперед, стараясь дышать ровно, не оборачиваться, не замедлять шаг. В гостиной я приглушаю свет, оставляя только торшер у стены, и показываю на кресло, предлагая ему присесть. Герман не спешит. Садится осторожно, как человек, готовящийся не к отдыху, а к сложному испытанию. Его лицо по-прежнему спокойное, но это спокойствие натянутое, почти искусственное. Я вижу, как напряжены его пальцы, как он сцепляет руки в замок, словно пытается удержать себя от лишнего движения.
Я подаю ему стакан воды, он берет, но не пьет. Просто ставит на столик рядом, будто решил, что это уже часть сеанса.
– Откинься на спинку, – тихо прошу я, показывая, что он может почти лечь в кресле. – Да, лучше еще ниже. Тебе будет удобнее.
Герман повинуется без лишних слов. Не из покорности – из осознания, что теперь все должно быть по моему плану. Он откидывается на кресле, сцепив руки на животе и устремляя взгляд в потолок.
– Что именно стирать? – спрашиваю я.
– Все, что касается моей игры за спиной Лебедева, – произносит он глухо, как будто сам себе. – Переговоры. Подготовка. Сомнения. Договоренности с третьими лицами. Все ходы, которые он не должен знать. Я должен верить, что веду с ним честную сделку. Что это обычное партнерство. Без задних мыслей. Без измен.
Я сглатываю, ощущая, как будто внутри меня медленно сжимается пружина.
– В прошлый раз так же было? – неожиданно спрашивает он. – Я так и не вспомнил, как ты это провернула.
Он коротко усмехается, по-прежнему смотря в потолок.
– Это уже неважно, – выдыхаю. – Что насчет меня?
На этот раз Герман переводит взгляд. Смотрит прямо на меня.
– Я могу сделать сейчас звонок, и после сеанса тебя спрячут, увезут в безопасное место.
– А потом? Опять прятаться? Теперь не только от тебя, но и от Лебедева.
Я качаю головой. Я устала от такой жизни.
– Тогда можно оставить как есть, – произносит Герман. – Лебедев не тронет тебя, у него пунктик насчет женщин, и ты напоминаешь ему погибшую жену. На тебя нет никакого компромата, его люди не найдут на тебя ничего плохого.
– А наша связь?
– О ней никто не знает. Кроме Барковского.
– А Марианна?
– Она не знает о нашем прошлом, она вообще плохо понимает, что происходит.
– Но ревнует, – бросаю, не подумав. – Ладно… Я вообще имела в виду другое, когда спрашивала о себе. Меня тоже стирать?
– Делай, как считаешь нужным, – говорит он негромко. – Но… я не хочу забывать тебя. Снова.
Я отворачиваюсь, делая вид, что что-то ищу в кармане. Я больше не продолжаю этот разговор, да и смысла в нем мало. Не уверена, что смогу проделать так много работы за один сеанс. Поэтому я не собираюсь трогать наши общие воспоминания. Но я все равно зачем-то спросила об этом. И ответ Германа врезается прямиком в сердце.
Закрыв глаза, я медленно выравниваю дыхание и начинаю сеанс. Все происходит немного иначе, чем в ту самую ночь. И мои мотивы теперь другие. Тогда я сделала это, чтобы спасти себя. Теперь я спасаю его.
Сердце стучит, как у пойманной птицы. Но пальцы не дрожат. Это главное. Я встаю за спинку кресла, обхватываю его голову ладонями и склоняюсь к самому его уху.
– Герман… – шепчу я. – Слушай только меня. Только мой голос. Я здесь. Ты в безопасности. Все остальное неважно.
Он не отвечает. Только выдыхает с хрипом. Я чувствую, как напряжение уходит из его шеи. Он сдается. Отдает себя мне, как тогда, в прошлый раз, когда я стерла из его жизни наше «мы».
Я провожу пальцами по его вискам медленно, круговыми движениями, массируя правильные точки, как меня учили. Его кожа горячая, как будто внутри него пылает огонь.
– Закрой глаза… вот так… Дыши со мной… Вдох… выдох…
Мой голос становится единственным звуком в комнате.
– Сейчас ты слышишь только меня. Все остальное исчезает. Нет Лебедева. Нет напряжения. Нет планов. Только тишина. И ты.
Я провожу ладонями вниз, к его плечам, легонько сжимаю его мышцы. Он стонет, почти неслышно, но я чувствую, как он расслабляется. Поддается. Он уже не Герман, холодный и расчетливый. Он – просто человек, уставший до боли.
– Все, что касается твоей игры… – продолжаю я, наклоняясь ниже, почти касаясь губами его щеки, – все, что ты скрывал от Лебедева, уходит. Растворяется. Стирается навсегда.
Я чувствую, как его пальцы сжимаются в кулаки. Он сопротивляется. Где-то в глубине инстинкт борется. Я опускаюсь на колени рядом с ним, беру его руки в свои и прижимаю к своей груди.