– Что-то еще? – спрашиваю девушку.
– Вы должны быть раскрепощенной. Готовой к экспериментам. Его вкусы достаточно разнообразны, и он хочет, чтобы вы соответствовали его желаниям.
– Вот это уже интереснее. И какие желания созрели у господина Третьякова?
– Разные позы, ролевые игры.
– Он ненавидит ролевые игры, – я качаю головой, потому что слишком хорошо помню вкусы Германа. – Просто секс, без театральщины. Животный, страстный, иногда нежный, но никаких игр.
Она смотрит на меня, оценивая мои слова, но потом возвращается к своему тексту. У нее как будто есть список фраз, которые она должна произнести, а остальное ее не волнует.
– В общем, – продолжает она, – от вас требуется одно: выглядеть красиво, вести себя послушно и доставлять господину Третьякову удовольствие. Если потребуется, вас научат.
Она делает короткую паузу, давая мне переварить сказанное, но я лишь едва заметно приподнимаю бровь.
– Если потребуется? – с насмешкой переспрашиваю. – То есть вы тут и курсы повышения квалификации проводите?
Женщина не реагирует на иронию.
– Главное, чтобы он был доволен. И чтобы у вас не было глупых мыслей о бегстве или отказе. Вы уже здесь. Это ваш дом. Пока он этого хочет.
Я смотрю на нее, позволяя тишине зависнуть между нами. Где-то вдалеке шумит океан, теплый воздух обволакивает кожу, но внутри меня гуляет холод. Я знала, что он не отпустит меня просто так. Знала, что у этого полета есть причина. Но услышать все это вслух – совсем другое.
Хотя я понимаю, что он делает. Он не просто прислал эту девушку, чтобы дать мне инструкции, он хотел, чтобы я прочувствовала каждое слово, чтобы мне дали понять, кем я теперь для него стала. Я ведь ушла. Отказалась от его любви. Предала его. Значит, теперь любви не будет. Будет только секс. Только тогда, когда он решит. И так, как он захочет.
Если я не захотела быть его женщиной, я буду его игрушкой. Эскортом по двойному тарифу.
Поднявшись в спальню, я захлопываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной. Глубокий вдох. Выдох.
Только потом я осматриваюсь.
Комната огромная, роскошная, но чужая. Слишком идеальная, как номер в дорогом отеле, в котором не осталось ничего личного. Зато есть стандартный набор: стильная мебель, белоснежное постельное белье и огромные панорамные окна, через которые видно океан. Теплый воздух то и дело колышет невесомые шторы.
Все слишком красиво.
Все слишком тщательно спланировано.
Я бросаю взгляд на распахнутые двери гардеробной и вижу одежду. Ее аккуратно разложили. Каждый элемент идеально подобран, словно это картинка из рекламной кампании элитного бутика. Тут шелковые халаты пастельных оттенков. Платья легкие, воздушные, но чересчур откровенные. Чулки, кружевное белье… дорогое и провокационное. Я беру в руки один из комплектов и чувствую, как тончайший шелк скользит по коже. Кружево совершенно прозрачное, никаких пуш-апов, вообще ничего искусственного, такое белье создано, только чтобы подчеркивать естественные линии тела.
Рядом я замечаю листок бумаги. Я беру его и пробегаю по строчкам, понимая, что это мое расписание.
09:00 – Утренний массаж. Подготовка мышц, расслабление, моделирование фигуры.
10:30 – Процедура для лица. Очищение, увлажнение, восстановление.
12:00 – Маникюр и педикюр. Натуральные оттенки, никаких ярких цветов.
14:00 – Уроки плавания. Поддержание физической формы.
16:00 – Укладка и уход за волосами.
18:00 – Подготовка к вечеру. Легкий макияж, выбор одежды, парфюма.
Как занятно…
Нет, я люблю уходовые процедуры, но в контексте ситуации все это становится противным. Тем более на обратной стороне листка я вижу, что тут также расписаны мои приемы пищи. Полный контроль. Я оказалась в месте, где нет места для моих собственных решений.
Я не должна думать.
Не должна выбирать.
Все уже решено за меня. Я недолго разглядываю листок как улику, а потом сжимаю его в кулаке и отбрасываю сторону. Конечно, спасибо, что не заперли меня в клетке с железными прутьями, но бархатные наручники тоже жмут. Разве если клетка красивая, если в ней комфортно, если она пахнет дорогим парфюмом и на ощупь как шелк, она перестанет быть клеткой?
Глава 3
На следующий день я просыпаюсь от мягкого солнечного света, пробивающегося сквозь шторы. Несколько секунд лежу неподвижно, прислушиваясь к звукам дома. Все тихо, только где-то внизу слышится шум посуды. Значит, завтрак уже готов.
Я оказываюсь права. Я спускаюсь на первый этаж и вижу, что стол накрыт. Тут свежие фрукты, круассаны, яйца пашот на тонких тостах. На вилле явно работает хороший повар.
Я сажусь за стол, и почти сразу появляется Вера. Она ставит передо мной чашку кофе, пристально глядя, словно оценивает мой настрой.
– Вам принести что-то еще? – спрашивает она мягким голосом.
Я поднимаю взгляд.
– А что, если я попрошу бекон и жареную картошку?
Она смущается, словно безумно боится конфликтов и чувствует, что как раз он сейчас и назревает.
– Тогда я скажу повару, чтобы он приготовил. Но вы их не получите.
– Почему?
– Таковы инструкции.
– Разумеется. – Я делаю глоток кофе, ощущая на себе ее взгляд. – Вы не похожи на человека, которому подходит такая работа.
Она ничего не отвечает. Просто слегка склоняет голову, выжидая. Но мне больше не хочется задерживать ее, тем более следом я слышу, как с улицы доносится монотонный гул. И он приближается, становится резким и громким.
Я замираю. Кто-то еще прилетел? Ведь я знаю этот шум, я слышала его вчера… Я встаю, отставляя чашку, и выхожу на террасу.
Отсюда хорошо видно всю территорию виллы, а чуть дальше и небольшую взлетную полосу. И сейчас по ней медленно катится частный самолет, только что приземлившийся.
Дверь открывается, спускается трап, но людей оттуда пока не видно. Вместо этого к самолету подкатывает черный внедорожник. Я невольно сжимаю руки в кулаки. Самолет так развернулся, что мне плохо видно пассажиров, остается ждать, когда машина привезет их к вилле.
Проходят минуты, которые заставляют сердце биться быстрее. Внедорожник выезжает на центральную дорогу, плавно приближаясь.
Кто там? Кто еще может сюда приехать?
Он?
Я и хочу увидеть Германа как можно быстрее, чтобы сделать хоть что-то и закончить этот спектакль, но и нервничаю из-за этого… Часть меня не готова вот так встретиться с ним лицом к лицу после всего, что между нами произошло.
Внедорожник достигает ворот, и те бесшумно распахиваются. Через несколько секунд машина останавливается на парковке возле дома. Дверца открывается, и я больше не дышу.
Из салона выходит высокий мужчина.
Барковский.
Я сразу узнаю его, хотя пару секунд не верю своим глазам, но затем меня резко отпускает напряжение. Я буквально срываюсь с места и бегу вниз по ступеням. Я боялась за него больше, чем за себя! Боялась, что Третьяков накажет его, что не станет ничего слушать и не простит Барковскому того, что он встал на мою сторону.
Я выбегаю ему навстречу и вижу его у машины. Его крепкий силуэт словно размывается в жарком воздухе. И только когда я оказываюсь ближе, я замечаю трость в его ладони.
Он прихрамывает…
Воздух будто застывает в моих легких.
Все внутри обрывается. Мне даже не нужно спрашивать, что случилось. Ответ очевиден. Третьяков все-таки не простил его…
– Антон, – шепчу я, но мой голос делает нервную дугу.
Я бросаюсь к нему, обнимая крепко, не стесняясь того, что на глаза просятся слезы.
– Если ты хочешь сказать «прости», то замолчи прямо сейчас, – хрипло говорит он.
Я закрываю глаза, сжимая пальцы на его рукаве.
– Что с тобой случилось?
– Это неважно, – коротко отзывается он.
Я хочу возразить, но вижу в его взгляде усталость. Это не разговор для улицы. Не разговор на ногах. Я отступаю, с трудом беря себя в руки, и показываю направление.
– Давай зайдем в дом, – говорю я тихо.
Он кивает, и мы вместе входим внутрь.
Внутри сразу чувствуется прохлада. Барковский шагает медленно, и я замечаю, как он чуть сильнее опирается на трость, когда ступает на мраморный пол. Я краем глаза ловлю каждое его движение.
Один из местных охранников едва заметно кивает Барковскому, и мне становится спокойнее от этого привычного жеста. В нем есть и уважение, и субординация. Это значит, что Барковский не потерял свое место. Несмотря на все произошедшее, он по-прежнему начбез.
Значит, статус не забрали. Только расположение Третьякова.
– Принесите воды, – негромко говорю я, и кто-то из персонала сразу уходит исполнять просьбу.
Барковский усаживается в одно из кресел в гостиной, я занимаю место напротив.
– Тебе что-нибудь нужно?
Он откидывается назад, проводит ладонью по лицу, затем смотрит прямо на меня.
– Да. Чтобы ты перестала смотреть на меня как на инвалида.
Я теряюсь, не знаю, как ответить, и быстро отворачиваюсь. Беру паузу, но потом все-таки спрашиваю:
– Ты пойдешь на поправку?
Он усмехается, взгляд становится насмешливым.
– Говорят, океан лечит.
Меня охватывает злость, но я ничего не говорю. Он решил уходить от честных ответов, тут ничего не поделаешь. Пока, во всяком случае. Барковский – самый упрямый человек из тех, кого я знаю. Но я все равно замечаю, как он скован в движениях, как порой едва заметно кривится. Для столь волевого, сильного мужчины это плохой знак. Значит, ему действительно досталось. И я знаю, какой Герман бывает в гневе.
– Зачем тебя прислали сюда? – я немного меняю тон, пряча подальше свое беспокойство, чтобы не раздражать Барковского.
– Герман больше не доверяет мне свою охрану, потому что ты для меня определенно важнее. Это его слова. Он сказал, чтобы я занимался тобой.
– То есть он прислал тебя присматривать за мной?
Я гляжу ему в глаза, на этот раз не позволяя отвернуться.
– Так он запер меня на этом острове или спрятал? – добавляю.